Переплетение судеб - Екатерина Котлярова

пор, пока у меня не появилось желание заботиться не только о себе, но и о ком-то ещё. О ней. 

Я не хотел портить ей жизнь. Я боялся испачкать её своими руками, которые были испачканы землёй и мазутом. Я не хотел, чтобы она видела то, как я живу. Потому что она достойна большего. Потому что я, чёрт возьми, люблю её. Я люблю её так, что челюсти сводит. 

Я болен ей. Я дышу ей. 

Я, как цепной пёс, провожаю её от школы до дома. 

Я, как дурак, расплываюсь в улыбке и подыхаю от нежности, когда вижу, как она кормит бездомных животных и убирает мелких букашек с дороги. 

Я, как верный рыцарь, готов броситься её спасать, когда она тихо повизгивая, подпрыгивает, заметив паука. Смешная. Боится пауков, но не боится диких животных. Кормит их с рук. А они всегда тянутся к ней. Вылизывают её руки и лицо, принимая еду с её рук. 

Когда я не могу уснуть, я прихожу на аллею возле её дома и смотрю в её окна, где горит свет и изредка мелькает её тонкая фигурка. И я вижу её расслабленной, домашней, невероятно уютная. С небрежно собранными волосами и растянутом свитере. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Она больше, чем моя зависимость. 

Она больше, чем моя жизнь.                                                                                                  

Глава 13

Герех                                                         

В школе я стараюсь не смотреть на неё. Делать вид, что она мне неинтересна. Хотя голова то и дело норовит повернуться влево. Туда, где сидит она. А взгляд хочет остановиться на хрупкой фигурке у окна. 

Но когда она говорит Диланье, что я ей даром не сдался, мне кажется, что из меня вышибают весь воздух. Будто невидимым пудовым кулаком она ударила меня под дых. Будто она всадила нож мне в самое сердце. Следующие её слова доносятся до меня издалека. Сквозь вату в ушах. 

Ярость. Ненависть. Злость на самого себя, на свою никчемную жизнь накрывают с головой, и я еле могу контролировать оборот. 

Больше у меня нет сил, скрывать свою заинтересованность. 

Больше нет сил, отвести от неё взгляд. 

Больше нет сил, не любоваться ею. Пусть она признала, что я недостоин её, зато я могу смотреть на неё. Неважно, что она решит в своей головке. Уже неважно. 

И я смотрю. Смотрю не отрываясь. Любуюсь. Впитываю каждое движение. 

Она что-то быстро рисует в тетрадке, изредка царапая карандашом бумагу. А я смотрю на неё. Смотрю, как она заправляет пряди волос за розовые ушки. Смотрю, как она щурится, когда ей что-то не нравится, и принимается стирать что-то в тетради. Смотрю и не отвожу взгляда, когда она вскидывает глаза. Попадаю в омут её испуганных карих глаз, как в прохладную воду в знойный день. Она смущается и прячет глаза. Смущается и мило краснеет, заправляя волосы за уши, которые тоже окрасились румянцем. 

Моя девочка. Моя невероятная малышка.

Когда заканчивается урок, Меланья вскакивает и бросается на выход, не заметив, что тонкая тетрадь, в которой она что-то рисовала весь урок, упала на блестящий пол. Я подошёл к месту, где она сидела, и поднял тетрадь. В руках оказался её дневник.

Тонкая книжечка, которая сделала меня счастливым, едва я её открыл, не сумев совладать со своим любопытством. 

«Мой любимый Герех… Гер… если бы ты только знал, как сильно я тебя люблю». 

Я не стал читать дальше, понимая, что это её дневник. Тетрадь, в которой она записывает все свои мысли. Хоть я и воспитывался на улице, но чётко понимал, что лезть в чужую голову не стоит. Я засунул дневник в рюкзак и бросился за ней. Я должен проверить. Я должен узнать, правдивы ли я её слова. 

Прижимая её хрупкое тело к забору, вглядываясь в её глаза, чувствуя дрожь её маленького тела, чувствуя запах её волос, я понимал, что она не может врать. Я осознавал, что я люблю её запредельно сильно. Так сильно, что грудь сдавливает от боли. Так сильно, что нет сил вымолвить и слова, чтобы признаться ей в своих чувствах. 

Я касался её, как тонкого цветка, который гнётся от любого порыва ветра. 

Я оглаживал её, как горный хрусталь, боясь сделать неверное движение и случайно причинить ей боль. 

Я наслаждался её теплом и запахом, как заплутавший в снежных горах путник, который попал на тёплый весенний луг. 

Я дрожал от её близости. Я боялся показать ей свою слабость. 

Я боролся со своим звериным началом. 

Я боролся со своим желанием присвоить её здесь и сейчас. Сию минуту. 

С ней я не должен поступать, как хищник. С ней я не должен быть разбойником, который похитил принцессу и медленно влюбляет её в себя. 

С ней я должен быть хитрым котом, который сможет очаровать её. Который сможет с помощью чувств победить её гордость. Заставить открыться и доверять. 

Когда она робко касалась моей щеки дрожащей ладошкой, я был готов заурчать, как ласковый кот. Я был готов сделать всё, что она пожелает. 

Но не смотря на всё своё желание не выпускать Меланью из своих лап, я позволил ей уйти. Но не смог уйти сам. Я смотрел на её окна и увидел её покрасневшее личико, когда она выглянула в окно. Я расхохотался в голос, когда Меланья спряталась за шторой, чтобы потом вновь робко выглянуть. Я сделал вид, что ушёл, чтобы потом вернуться. Вернуться после работы. До самого рассвета я сидел под дубом и наблюдал, как она мечется по комнате, нервно кусая губы и прикладывая ладошки к щекам. Она не спала всю ночь, красками что-то рисуя на холсте. А я не спал вместе с ней, впитывая глазами каждое её движение. И только утром, когда солнце взошло, и свет погас в её комнате, когда её силуэт невозможно было заметить в окне, я вернулся в свой обветшалый, старый дом и завалился на кровать.

В огромном зале, где она стояла у окна, рассеянно крутя бокал с соком в руках, я