Гомер: «Илиада» и «Одиссея» - Альберто Мангель

После перевода текстов Дикта и Дареса на латынь последний получил большее распространение среди наследников Римской империи, так как он излагал историю с позиций того, кто принадлежал к потомкам Энея. Затмив собой даже «Илиаду», сочинение Дареса стало цитироваться всякий раз, когда требовалось обращение к истории Трои. Как уже упоминалось, Гомера часто упрекали в том, что он изобразил богов подверженными людским страстям и вмешивающимися в дела смертных. В свою очередь, Дарес (а с ним и Дикт) не приписывали богам самостоятельности, упоминая их имена только из почтения; в их изложении все события зависели исключительно от людей. На многие века записи Дикта и Дареса стали достоверными историческими документами, написанными как бы в противовес друг другу. Так продолжалось вплоть до начала XVIII века, когда учёному Якову Перизонию удалось предоставить бесспорные доказательства тому, что оба сочинения представляют собой мастерские подделки.

Около 1165 года Бенуа де Сент-Мор из Нормандии, приближённый короля Генриха II, написал собственный роман — «Троянский роман», основанный на сочинении Дареса. Однажды в Афинах, рассказывает Сент-Мор, учёный по имени Корнелий, перебирая свою библиотеку, обнаружил труд Дареса на греческом языке. Корнелий перевёл его на латынь — именно этот перевод, по утверждению Сент-Мора, и лёг в основу его «Троянского романа». Признавая в лице Гомера весьма образованного человека, наделённого величайшим гением и мудростью, Сент-Мор тем не менее считает хронику Дареса лучшим описанием военных действий: Дарес как солдат, участвовавший во взятии, кажется ему источником более достоверным, чем Гомер, знавший об этом лишь понаслышке (при этом Сент-Мор признаёт, что сам он Гомера не читал, а узнал о нём «из других источников» — например, от того же Дареса). Себя Сент-Мор позиционирует как переводчика на благо тех читателей, кто не знает латыни (illiterati — «безграмотных»), поясняя, что намеревается «использовать все присущие ему мастерство и ум, чтобы те, кто не умеет читать на латыни, смогли всё же насладиться поэмой»[122].

В тексте Сент-Мора был один эпизод, не упомянутый у Дареса, — описание трагической любви троянца Тройлия и Крессиды (названной у Сент-Мора Брисеидой). Возлюбленная Тройлия вынуждена покинуть город, когда её отец Калхас, нарушив долг, переходит на сторону греков. В неё влюбляется грек Диомед, предложение которого она после некоторых сомнений принимает. Как залог своей любви она отдаёт ему правый рукав своего платья. Тройлий же, оставленный любимой, погибает в битве от руки Ахиллеса.

Двести лет спустя Гвидо де Колонн, писатель с Сицилии, не ссылаясь на источник, написал прозаическую версию «Троянского романа». Позже она была переведена на английский Джоном Лидгейтом[123]; Джеффри Чосер предложил более вдохновенный перевод, «Тройлий и Крисеида»[124], настолько впечатливший поэта Роберта Генрисона, что он переработал историю. В его «Завещании Крессиды» боги наказывают девушку за неверность, наслав на неё проказу; Крсссида умирает, получив милостыню от Тройлия, не узнавшего её, покрытую язвами[125]. В 1474 году английский первопечатник Уильям Кэкстон включил эту (в то время весьма популярную) историю в свой «Сборник рассказов о Трое»[126].И наконец, сам Уильям Шекспир, который, как известно, владел «немного латынью и чуть меньше греческим»[127], а потому, конечно, не читал Гомера в оригинале, воспользовался многочисленными уже источниками для создания собственной версии под названием «Тройлий и Крессида»[128].

Гомер в исламе

Не только у арабов есть поэты: у чужеземцев они есть также. Поэты были и в Персии и в Греции. Например, Аристотель в своей «Логике» восхваляет некоего Уматираша (Гомера).

Ибн Хальдун, «Укаддима»

В то время как в Византии изучение греческого сводилось главным образом к изучению античных моделей, в культурных центрах Арабского мира (сначала в Багдаде, позднее — в Каире, Дамаске, Кордове и Толедо) изучение греческой литературы велось в виде диалога между деятелями культуры. Аристотель и Платон не были призрачными фигурами из далёкого прошлого: они продолжали жить и вели активный диалог со своими читателями; читатели, в свою очередь, не только читали для самих себя, но и распространяли книги, делая переводы и снабжая их комментариями. В IX веке великий Абу Усман Амр ибн Бахр аль-Джахиз, более известный как Джахиз, упрекал учёных в том, что они Корану предпочитают Аристотеля (при этом сам он не признавался, что в нескольких своих работах сознательно выразил аристотелевские принципы)[129].

Считается, что деятельность по переводу на арабский язык литературы на других языках началась в середине VIII века, во время правления знаменитого аль-Мансура; в частности, среди переводов были индийский сборник «Калила и Димна», «Альмагест» Клавдия Птолемея и «Геометрия» Евклида[130]. Однако масштабный перевод греческих книг начался веком позже — и начался он со сна. Однажды в Багдаде халиф аль-Мамум, прозванный Ценителем знания (сын небезызвестного Гаруна аль-Рашида, который позже стал персонажем полюбившихся европейцам сказок «Тысяча и одной ночи»), увидел во сне сурового бледнолицего голубоглазого мужчину с высоким лбом мудреца. С той уверенностью, что бывает присуща нам во сне, халиф понял, что мужчина этот — Аристотель[131]. Аль-Мамум беседовал с мудрецом всю ночь. Наутро халиф приказал основать в Багдаде библиотеку для трудов Аристотеля, где смогли бы также работать переводчики. Руководство переводческой деятельностью поручили учёному по имени аль-Ибади, который вместе со своими учениками перевёл на сирийский и арабский языки практически все сочинения греческой и эллинистической философии и науки. Несмотря на то, что поэтические тексты переводились редко, было переведено несколько фрагментов из поэм Гомера — об этом свидетельствуют некоторые сборники изречений философов (некоторые из них заслуживают доверия, некоторые недостоверны), а также переводы на арабский язык тех греческих авторов, кто цитировал Гомера (например, Аристотеля). Страсть арабов к текстам античности была так велика, что в некоторых случаях к работам признанных авторов переводчиками добавлялись произвольные фрагменты. Так, к примеру, произошло с «Федром» Платона — трудом, который фантазия переводчика, снабдив выдуманными размышлениями Аристотеля на смертном одре, превратила в «Китаб аль-Туффаха», или «Книгу яблока»[132]. Биографии Гомера или, как его называли, «поэта-странника», обычно входили в состав словарей и энциклопедий[133].

Так же, как языческие писатели для христианской Европы стали источником аналогий, целью которых было возвеличение христианской религии, писатели-исламисты использовали греческую и (в меньшей степени) латинскую литературу для того, чтобы поддержать авторитет Корана. Примеры, взятые из греческих книг, в трактовке арабских авторов иллюстрировали, по словам пророка Мухаммеда, «законы, которые движут душой». В X веке лучшие и наиболее значимые из таких религиозно-ориентированных комментариев вышли из-под пера учёного по имени аль-Фараби, выдающегося логика своей эпохи. Пройдя обучение в Багдаде с учёными-христианами из Александрии, он обосновался в Дамаске, где, работая в уединении, стал писать принёсшие ему славу критические трактаты об Аристотеле, Платоне и Галене. В них аль-Фараби выразил свою идею о том, что философия, как и религия, может помочь человеку прийти к истине, если он избирает разные пути и приветливо относится к путникам, идущим другой дорогой. Каждый из путей, будь то путь религии или философии, — это два уровня поиска истины. Высший уровень — это метафизическое исследование; он доступен тем, кто в силу своего ума или одарённости способен оперировать сложными абстрактными формулировками. Другой уровень, доступный большинству, — это знание, заложенное в сказках, мифах, загадках и иносказательных притчах. В идеале оба пути познания и четыре уровня внутри них должны сосуществовать в гармонии. Отметим, что были и такие учёные, кто считал, что представители нижних уровней, например, поэты или «пророки повседневности», как аль-Саракси назвал странствующих проповедников, — не более чем невежды. Однако ведь Платон выразился гораздо жёстче, заклеймив их как «искажающих истину» и лишив их права на существование в идеальном государстве. Аль-Фараби не был так категоричен. По словам пророка Мухаммеда, общество в исламе должно состоять из идеальных общин — умм. Для аль-Фараби государство Платона и умма Мухаммеда были двумя воплощениями одной идеи, и хотя в одном из этих сообществ не находилось места поэтам, а в другом они были такими же гражданами, как все остальные, объединила их идея идеальности, совершенства системы[134]. При таком рассмотрении поэмы Гомера, пусть и не такие холодно-возвышенные, как труды Платона и Аристотеля, написанные архаичным, почти вульгарным слогом, заслуживали внимательного прочтения, так как содержали зёрна истины.