Однажды в Париже - Дмитрий Федотов

Глава третья, в которой лейтенант де Голль становится многообещающим поэтом

После разговора с отцом Жозефом Анри весь день чувствовал себя не в своей тарелке. Мысли, одна бестолковее другой, буквально разрывали голову несчастного лейтенанта. Хорошо еще, ему по должности не нужно было стоять на карауле. Де Голль должен был раз в полчаса обходить все посты дворца и каждые два часа производить смену гвардейцев. Но делал он это почти бессознательно — привычная работа не требовала умственного напряжения, и потому голова бедняги пухла от груза свалившейся ответственности. О том, чтобы отказаться от задания, Анри даже не помышлял — честь дворянина и многолетняя военная привычка выполнять приказы, а не обсуждать их или подвергать сомнению не оставляли ему выбора. Но как умный человек де Голль прекрасно понимал всю безнадежность затеи: найти человека в обществе, где ты никогда не бывал, немыслимо. А чтобы стать своим среди ему подобных, пришлось бы буквально родиться заново в теле мечтателя, поэта и романтика, каким Анри совершенно себя не представлял.

К концу дня расстроенный, потерявший аппетит де Голль смог придумать только одно: пойти за советом к верному другу кузену Эжену де Мортмару и, если повезет, повидаться там снова с милой сердцу Катрин де Бордо.

Завернув по дороге в пекарню добряка Понсона Грийе, у которого Анри частенько покупал изумительные булки с миндалем, лейтенант приобрел целую корзинку свежайшего орехового печенья для матушки де Мортмар (и, конечно, для Катрин!), потратив на лакомство едва ли не недельное жалованье, и направился на Сицилийскую улицу.

Де Голлю повезло и не повезло одновременно. Эжена он застал буквально в дверях. Кузен, судя по изысканному наряду, собрался в театр и не иначе как с дамой. Увидев корзинку в руках кузена, де Мортмар хихикнул и сказал:

— Если ты будешь кормить маман ореховым печеньем хотя бы раз в неделю, ей скоро придется менять свой гардероб!

— Не волнуйся, Эжен, — мрачно ответил Анри, — я не настолько богат, чтобы часто покупать дорогие угощения.

— Тогда у тебя должна быть веская причина для щедрости?

— К моему стыду — да. Я пришел к вам за советом, который мне жизненно необходим!

— Что ж, мой друг, ради этого я, пожалуй, задержусь и помогу тебе.

Они вдвоем прошли в гостиную, Эжен кликнул прислугу и велел отнести корзинку с печеньем в покои госпожи де Мортмар, а сюда принести бутылку легкого анжуйского и два бокала.

Братья удобно расположились в креслах перед камином, сбросив плащи и шляпы на руки мажордому.

— Послушай, Эжен, — заговорил, волнуясь, де Голль, — я попал в неприятную историю и прошу у тебя совета…

Он коротко поведал кузену о задании отца Жозефа и, отхлебнув игристого вина, закончил:

— Я понимаю, что сам виноват, не нужно было влезать в это дело, но пойми: речь ведь идет о чести его преосвященства, которому я многим обязан и которого очень уважаю!

— Да, Анри, — де Мортмар тоже отпил из бокала и покрутил головой, — угораздило же тебя! Но делать нечего, придется попотеть, чтобы отыскать этого злопыхателя и стихоплета. И думаю, легче всего это будет сделать, если самому на какое-то время прикинуться сочинителем, поэтом.

— Как это — прикинуться?!

— Буквально. Тебе нужно стать своим среди этих кичливых петухов и напыщенных словоблудов.

— Но я же не умею — ни петь, ни стихи сочинять!

— Ну тогда тебе долго придется бродить по городским площадям и нюхать прокисшее пиво в трактирах, пока снова не натолкнешься на того прыткого месье, что обучал мальчишек гнусным песенкам.

— Увы, мой друг, — де Голль уныло уставился в опустевший бокал, — у меня нет столько времени!

— Значит, превращайся в поэта! — де Мортмар поднялся. — Извини, Анри, мне надо торопиться: мадемуазель Женевьева — особа нетерпеливая…

— О, у тебя новая пассия?.. Поздравляю.

— Спасибо. Я как-нибудь тебя с ней познакомлю.

— Тебе спасибо, Эжен, за то, что выслушал. И за совет…

Де Голль тоже встал и направился к выходу. По всему получалось, что без доброго отца Жозефа он сам ничего придумать не сможет, и это обстоятельство окончательно испортило Анри настроение.

* * *

Поздно вечером того же дня к северным воротам Пале-Кардиналь со стороны предместья Сент-Оноре подъехала дорожная карета с надписью мелом на дверце «du Havre à Paris»[7]. Из кареты вышли двое — кавалер и дама, оба — в масках. Кавалер трижды стукнул молотком в калитку привратника. Спустя минуту она приоткрылась. Приезжие шагнули внутрь. Здесь их поджидал молчаливый слуга с канделябром на пять свечей. Он равнодушно оглядел парочку и так же молча направился от ворот в глубь сада. Процессия пересекла сад и скрылась в боковом крыле дворца.

Далее их путь пролегал по пустым и темным коридорам. Лишь изредка, на поворотах встречались неглубокие ниши с горящими свечами, которые едва рассеивали ночной мрак. Но у внутренних ворот, отделявших служебную часть дворца от покоев кардинала, как и положено, стояли на страже четверо гвардейцев. Вернее, двое стояли у ворот, а остальные сидели справа на специальной скамье — отдыхали, но тоже были настороже. Однако они, видимо, были предупреждены о позднем визите к его преосвященству, потому что без слов и проверки распахнули тяжелые, окованные железом створки, больше похожие на крепостные.

Гости очутились в личных покоях кардинала. Тут их тоже ждали, вернее, ждали даму. Потому что все было приготовлено именно к приему знатной гостьи: на столе стояли графины с вином и блюда с фруктами и бисквитами. А его преосвященство и отец Жозеф развлекались игрой в шахматы.

Войдя в гостиную, дама легким движением сняла маску и сделала реверанс. Ее спутник тоже поклонился, но так, как кланяются начальству, которое видят по десять раз на дню.

— Благодарю вас, господин де Кавуа, — сказал ему Ришелье и протянул гостье руку. Она с готовностью коснулась губами кардинальского перстня. — Рад вас видеть, миледи. Садитесь, угощайтесь, и потолкуем. Как здоровье вашего почтенного супруга?

— Боюсь, об этом нужно спрашивать не меня, ваше преосвященство, — ответила дама, скидывая темный плащ, под которым открылось платье из сверкающего оранжевого атласа. — Я вижу его очень редко. Граф Карлайл почти не выезжает из поместья, возится со своими охотничьими псами и совершенно не нуждается в моем обществе.

— Это большая глупость с его стороны, — заметил кардинал, самолично разливая вино по бокалам. Он жестом предложил выпить внимательно наблюдавшему за гостьей капуцину, но тот отрицательно качнул головой. — Когда мужчина женат на такой красавице, как вы, миледи, — любезно улыбаясь, продолжил Ришелье, — он не должен надолго оставлять ее, ибо тут же сбегутся многочисленные поклонники.