Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

В том же 1889 году Алике после возвращения из своей ритуальной поездки в Англию и своего пребывания у бабуш­ки, вдруг к своему большому удивлению, обнаружила в сво­ей почте письмо от старшей сестры. У великой княгини Ели­заветы вдруг проснулось желание увидаться снова с младшей сестрой, что было довольно странно, так как она никогда не отличалась избытком любвеобильных чувств. Среди всего прочего она ей писала: «Солнышко мое, как было бы пре­лестно, если бы в этих северных туманах, которые не имеют ничего общего с туманами лондонскими нашей дорогой Грэни, увидеть тебя, чтобы ты засверкала здесь в расцвете своей юности. Великий князь часто вспоминает о тебе. Нам так хотелось бы увидеть тебя у себя. Ну, решайся же. Когда тебе удобнее? Мы проводим всю зиму в Зимнем дворце... Кажется, наш горячо любимый император с каждым днем сближается с Францией. Поторапливайся, ждем телеграм­мы от тебя о твоем приезде».

Алике, слишком сдержанная, чтобы признаться в возвра­щении «тревожной сладости» в ее сердце, где она и прежде прокладывала для себя долгую и тайную тропку, испытыва­ла большую радость...

И пусть себе идет серый, частый дождь, пусть его упругие струи стучат по пустынным аллеям дворца великого герцога, пусть почивает весь Дармштадт в своей провинциальной зим­ней стуже, ведь в сердце у нее расцветала золотая весна.

Для поездки в Россию нужно было получить разреше­ние отца. Но великий герцог постоянно пропадал на охоте или путешествовал по всей Европе и дома появлялся край­не редко.

Алике любила рисковать. В ней говорил ее энергичный темперамент. В тот же вечер она поговорила со своей гувер­нанткой, добрейшей миссис Орчард.

— Мне нужно ехать в Россию, к сестре, повидаться с ней. Она не поймет моих колебаний.

— Да позволит мне Ваше высочество посоветовать до­ждаться мнения на сей счет вашего отца...

Алике взбрыкнула:

— Папа, вероятно, уже и забыл, что я существую на этом свете...

— Разве можно так говорить, Ваше высочество? Ведь у вашего отца столько забот...

— Да, на охоте, — съязвила возмущенная Алике. Она не могла объяснить себе его поведения. Честно говоря, у ве­ликого герцога Гессен-Дармштадтского не было особой ра­боты. Этим никак нельзя было бы объяснить его небреже­ния семьей. У его долгих отлучек из дома могло быть толь­ко одно объяснение: тот траур по усопшей жене, который он носил в своем сердце до сих пор. Ведь он так сильно ее любил...

Она составила чрезвычайно почтительное письмо отцу, в котором информировала его о том, что никак не может ждать его возвращения домой, — ей нужно поскорее сооб­щить сестре о том, что она с большой радостью принимает ее приглашение приехать в Россию.

Но ей так и не пришлось испытать на себе последствия такого смелого своего поступка. Через день, словно отвечая ее пожеланию, во дворец вернулся Людвиг IV. В этот день он устраивал торжество в честь одного важного итальянца, большого друга Его сиятельного высочества.

Алике даже не стала дожидаться обычного первого завт­рака, чтобы поговорить с отцом.

Она подкараулила его, когда он сидел в своем большом, едва освещенном кабинете, как будто на дворе уже стояла ночь с ее холодными январскими туманами. Она вошла сама, без всякого церемониала, даже не попросила объявить о сво­ем приходе.

Великий герцог был страшно удивлен ее приходу. Его маленькая дочка, его Солнышко, такая робкая, такая неза­метная, вдруг так бесцеремонно входит в его личный каби­нет, не выказывая при этом никакого почтения к церемони­алу,,.

— Вы, Алике, вероятно, заболели, коли приходите ко мне рано утром, не соблюдая должных приличий?

Алике сделала самый глубокий реверанс, чуть при этом не упав на колени.

— Отец, умоляю вас простить меня... но я должна сооб­щить вам одну большую новость, это не терпит отлагатель­ства.

Великий герцог оглядывал дочь довольно холодно, но уже без раздражения.

— В чем дело?

Алике не могла найти нужных слов, чтобы оправдатьсвое неожиданное, смелое вторжение. Она начала бормотать что- то невразумительное. Отец, понимая ее возбужденное состо­яние, жестом пригласил ее сесть в кресло. Пододвинул к ней свое.

— Ну, так что произошло?

Наконец, она, собравшись с мыслями и немного осмелев, решилась:

— Отец! Моя горячо любимая старшая сестра, великая княгиня России приглашает меня к себе, в Санкт- Петербург. Могу ли я принять такое удивительное, просто чудесное предложение?

Великий герцог Людвиг IV не был плохим человеком. К тому же он любил своего зятя. Он медлил со своим реше­нием, чтобы немного подразнить эту такую дерзкую и вмес­те с тем такую восхитительную свою дочку, свое Солнышко.

— Ладно, решено! — заявил он, поднимаясь с кресла, что­бы проводить Алике до двери. — Ступайте, собирайте чемо­даны! Мы отправляемся туда как можно скорее!

Алике, обезумев от радости, поцеловала руку отца.

— Вы будете меня туда сопровождать?

— Непременно, дитя мое. Воздух Невы очень благопри­ятно на меня действует. Сейчас я не могу вернуться в Париж, так что подышу там, на севере, чистым, прозрачным возду­хом, он мне так необходим...

* * *

В последние годы царствования Александра III Санкт- Петербург приобретал более славянский вид, чем в про­шлом.

Миллион пятьсот тысяч горожан жили под сенью держа­вы монарха. Старые русские не любили столицу, считали ее городом искусственным, не имеющим на себе налета стари­ны, которая так притягивает многие славянские души.

Это всегда был один из главных упреков, высказываемых «передовыми умами» русской буржуазии, — он всегда зву­чал в их сочинениях и в их беседах: почему этот самый не­русский в обширной империи город стал вдруг «мозговым центром» их нации? И каждый из них при этом устремлял свой взор в сторону Москвы с трудно скрываемой носталь­гией. Многие художники, музыканты, артисты подвергали суровой критике этот город, эту аномалию и надеялись, что в один прекрасный день она будет сопряжена с непредска­зуемыми последствиями.

Алике, сидя рядом с отцом в роскошном экипаже вели­кого князя Сергея Александровича, присланном за ними на вокзал, разглядывала в тумане, смешанном с дождем, этот город, который пах терпким морским воздухом и гарью.

Громадный Невский проспект, протянувшийся до само­го Адмиралтейства, не был новинкой для молодой путеше­ственницы. Она видела знакомые ей фасады многочислен­ных дворцов, довольно строгих, даже суровых, в которых носились воспоминания об имперских временах, — вот Аничкин мост, Гостиный двор, низенькая сводчатая гале­рея, напоминающая о восточном влиянии с ее лавками под арками, вот Казанский собор, который слишком похож на базилику Святого Петра в Риме. Великий герцог объяснял дочери, что ограда иконостаса и сам иконостас этого вели­колепного громадного храма были сделаны излитого сереб­ра. Этот драгоценный металл был отобран у французов, ко­торые разграбили все московские церкви во время своего вторжения.Донские казаки после разгрома наполеоновской армии сумели вернуть награбленное.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});