Бывший Булка и его дочь - Сергей Иванов

Улыбнулась, оглядела свою работу. Сева, опираясь на лопату, стоял у недостроенной крепостной стены.

— Эй, скульптор! Помочь?

— Без сопливых!

Почти тут же просвистел снежок и с коротким шипением зарылся в снег, словно пушечное ядро. «Вам же хуже!» — подумала Лида. Она отыскала этот снежок, уже облипший, ставший не круглым, а каким-то плоским и странным. Вся вытянулась, стала на цыпочки, сколько позволяли валенки, и положила снежок на голову снежной бабе.

— Севка! Мне нужны ветки для рук и для носа.

Лида смотрела, как он побежал исполнять её приказание — весело, косолапо переваливаясь по снегу, и сердце её готово было разорваться от радости.

Он приволок из-за дома веток — яблоневых и ещё каких-то. Из тех, что обычно срезают садоводы и выкидывают подальше или сжигают, иначе в таких кучах могут завестись разные вредители. Так говорили им на ботанике и так, наверное, делают все. Да только не Севкины родители. Такие уж они люди — беззаботные, что ли. И Севка, между прочим, тоже ужасно из их породы.

— Привет, Лида! — улыбаясь, он протянул ей руку.

— Привет, Сева, — и Лида тоже протянула ему руку.

Всё замерло на секунду.

— Очень рада вас видеть, Сева!

— И я вас, Лида! — он сжал её ладонь и тряхнул. Будто правда здоровался.

Дотрагиваться друг до друга они научились примерно через месяц после своего знакомства. Причём дотрагивание это всегда получалось как бы в шутку. То вдруг начнут здороваться ни с того ни с сего, то Лида, например, возьмёт да и шлёпнет его по горбу. Севка: «За что?!» А сам рад.

Или он пальцем пишет что-нибудь у неё по рукаву платья. А потом Лида. И кто больше угадает слов… Какие там угадки! Вот и сейчас приходилось говорить всякую ерунду и трясти Севкину руку. Наверно, глупо выглядело. Ведь они были совершенно одни на этой улице, а то и во всём этом дачном посёлке. Для кого уж тут спектакли разыгрывать.

Но может, и не глупо. Не глупо! Пусть они были здесь одни, и никто их не видел. Но они сами видели себя!

И я думаю, очень хорошо, если б все мы умели это делать.

* * *

В очереди девятнадцать человек (он сам двадцатый), минут по пять на каждого надо. Значит, полтора часа вынь да положь! Но дело шло, оказывается, быстрее: три минуты — готово, три минуты — готово.

Установив всё это, Бывший Булка опять нахохлился, как почти все в этой очереди, сунул руки в карманы… И невольно прижатым локтем дотронулся до того места на правом боку, до той чёртовой штуки, спрятанной сейчас под майкой, под рубашкой, под пиджаком.

Это называется в простой жизни родимым пятном. Сидело оно и сидело на коже — Бывший Булка внимания не обращал.

Но после Азовского вдруг заметил: словно бы оно ему стало мешать, словно бы изнутри налилось каким-то жиром. Нет, не жиром — потвёрже.

Дня два он боялся, аккуратно мял чёрную штуку и ощупывал. Она была с пятак и заметно бугрилась. «Ещё намну! — подумал он. — Не болит ведь? Не болит!» И отшутился: «Брюхо лопнет — наплевать. Под рубахой не видать!»

А тут работа как всегда, станок, сентябрь — конец квартала… Экспериментальный цех — не шутки!

А там орден — по итогам трёх лет десятой пятилетки и в связи с двадцатилетием работы на заводе… Елки-палки! Двадцать лет отгрохал!

Успенский, начальник цеха, бежит:

«Слышь, Коля! Всё верняк, из парткома звонили — орден!»

«Кому?» — Булка стал растерянно вытирать руки ветошью.

«Пушкину!» — засмеялся Успенский.

Ни Маринке, ни тем более Лидке о том чёрном бугре он не говорил. Да и сам-то забыл: орден! Вы понимаете это? Орден!

Однако не забыл. Каждый раз в ванной это место проходил мочалочкой осторожно. А в метро и троллейбусе охранял «пятак» чуть оттопыренным локтем.

И так прожил ещё полгода.

Однажды, уже в конце февраля, он проснулся среди ночи… Как сперва подумал, от нехорошего сна. Ему приснился Володя Терешков, школьный его друг, убитый одним подонком. «На боевом посту погиб наш товарищ, Владимир Владимирович Терешков» — так говорили на панихиде.

Пьяный… да, просто пьяный мужик избил жену, избил соседа, а когда вызвали милицию, заперся в квартире и закричал:

«Не подходите, буду стрелять! Двустволка в руках!»

Соответственно ЧП — двор оцепили.

Надо обезвреживать. А как?

Квартира эта была на первом этаже. Володя Терешков говорит: «Вы его отвлеките на окно, а я дверь вышибу».

И вот Бывшему Булке приснилось, будто бы это не Володя стоит перед той запертой дверью, а он сам… Ему старшина говорит: «Дайте я, товарищ капитан». А Бывший Булка: «Да ну, потом за тебя отвечать!» (это действительно были последние Володины слова). И тут он, став Володей Терешковым, разбежался, подпрыгнул и по всем правилам карате ударил пятками в дверь, вышиб её… И упал…

Один ствол у того подонка был заряжен крупной дробью, картечью, в другом был жакан — такой свинцовый шарик вроде лесного ореха.

Вот и всё, собственно. А умер Володя, говорят, часа через два. На операционном столе. Он был удивительно здоровый мужик. Но это уж теперь не имеет значения.

Бывшему Булке снилось, будто он упал и лежит, чувствуя в себе страшную боль от пули. И проснулся… Господи ты боже мой!

Лёг на спину. Будильник показывал полчетвёртого утра. Плохое время для просыпания — можно и совсем не уснуть.

Он вспомнил Володю и разные их школьные дела, стал потихоньку успокаиваться.

И вдруг у Бывшего Булки перехватило дыхание. Ему (что очень редко бывает) ясно припомнилась картина из недавнего сна. Вот он прыгнул, вышиб дверь. Тут же нестерпимая боль в правом боку, и он проснулся…

А ведь Володе в левый попало. Чуть ниже сердца.

Бывший Булка осторожно прислушался к себе. Ничего не болело. Полежал несколько минут не двигаясь.

Он точно помнил то место, куда попала ему пуля.

Потрогал.

Бугор, казалось, ещё немного подрос. И рядом теперь катался под кожей шарик, примерно с горошину.

Через два дня он пошёл в заводскую амбулаторию, к хирургу, к этой беленькой симпатичной врачихе, Синельниковой. А Лидке и Маринке по-прежнему ничего…

— Филиппов… Товарищ, вы Филиппов?

Бывший Булка встал, машинально вынул руки из карманов. Народ уже рассосался. Лишь несколько человек из тех, что пришли позже Бывшего Булки, ещё ждали своей очереди.

— Филиппов, пройдите в кабинет.

* * *

Лепить снежной бабе руки — дело, пожалуй, самое сложное. Надо продолговатыми комками обклеивать прут, а комки без конца отваливаются, а ветки (руки) выпадают из туловища. Морока!

И всё же Лида сделала эту сложнейшую работу. Теперь можно было приступать к давно задуманной мести. Из прошлогодних листиков она сделала глаза, из толстой рогульки унылый нос. Прикинула на секунду, делать рот или не делать. Ничего, и так хорошо!

Теперь она взяла тонкий прут и, отламывая кусочки, стала аккуратно вдавливать их в живот снежному чудовищу: СЕВА.

Жутко довольная собой, она отправилась на терраску, села так, чтобы солнце обливало её всю, закрыла глаза. На секунду тайной мышью в ней заскреблась мысль о школе. Что завтра будет?.. Лида поскорее открыла глаза и стала любоваться своим произведением. Чудо, в самом деле, до чего он был хорош: с квадратными глазами, с опущенным носом и абсолютно немой.

— Эй, Севка!

Он вылез из глубин своей крепости:

— Чего?

— Ничего, просто так, — ответила она голосом Лисы Патрикеевны.

Тогда он догадался посмотреть на бабу.

— Ух!.. Шпионка! С лопатой наперевес он пошёл на бабу Севу.

— Севка! Имей совесть!

Проходя мимо террасы, он зачерпнул полную лопату снега:

— Сдаёшься?!

— Сда-юсь, — тихо ответила Лида и улыбнулась.

Севка с растерянной улыбкой стоял перед нею, всё держа полную лопату тяжёлого мокрого снега.

— Лида… — сказал он очень опасным голосом.

Она собрала всё своё мужество.

— Плыви-плыви, бревно зелёное!

(Вы, конечно, знаете, что существует такой анекдот про Чебурашку и Крокодила Гену.)

— Точно, шпионка! — с обидой сказал Сева.

Придя на поляну, уже истоптанную Лидой, он принялся за дело. Да с таким угрюмым трудолюбием, что просто умереть со смеху! Словно бы он хотел подтвердить пословицу о том, что если дружно работать, то и снег загорится, а если кое-как, то и масло не вспыхнет.

Слепил один огромный ком, на него с рычанием загнал второй, почти такой же. А третий сделал до смехотворности маленький. Да ещё его сверху пообтесал. И голова получилась приплюснуто-продолговатая.

Потом бегом принёс новых сучьев, но не стал их облепливать снегом, а прямо воткнул в туловище — корявые, загребущие. Лида аж позавидовала.

Дальше Севка в самых углах продолговатой головы пристроил узенькие глазки, в середину сунул плоский нос, вместо рта — неровный ряд обломков. Получились на редкость чёрные и хищные зубы. Да и вся рожа, вся баба вышла ужас до чего смешная и страшная.