Журнал Наш Современник 2006 #11 - Журнал Современник

С другой стороны, в нашем национальном темпераменте, культуре и в самой нашей вере есть, видимо, нечто, что делает русских исповедниками и жертвами утопических устремлений. Ещё патриарх Никон в середине ХVII века возносил над подмосковной Палестиной белые стены и золотые купола Нового Иерусалима — Града Небесного, который нетерпеливое воображение народа нудило немедля возвести на земле.

“Русский народ, — проницательно писал Н. Бердяев, — по своей вечной идее, не любит устройства земного града и устремлён к Граду Грядущему” (Б е р д я е в Н. Русская идея. В сб.: “О России и русской философской культуре”. М., 1990). В этой устремлённости проявляет себя и б л а г о ч е с т и е и п р е л ь- щ е н и е, на которое тот же Бердяев (и далеко не он один) указал: “Русская апокалиптика заключает в себе величайшие опасности и соблазны…” (Б е р д я е в Н. Духи русской революции. В сб.: “Вехи. Из глубины”. М., 1991).

Сделав эти необходимые уточнения, скажу всё-таки и об ином. В высшем смысле, поднявшемся над греховными человеческими помыслами, шествие масс, с гениальной силой запечатлённое Ридом, глубоко — и подлинно — религиозно. Оно выражает с у т ь и с т о р и- ч е с к о г о п р о ц е с с а, завершающегося обетованием Христа: “Приидите ко Мне, вси труждающиеся и обремененные, и Аз упокою вы” (Матф. 11,28). Это и есть в е н е ц мировой истории — Страшный суд, который, по моему дерзновенному разумению, для “труждающихся и обременённых” означает не муку и страх, а т о р ж е с т в о с п р а в е д л и в о с т и**. Ибо они — в отличие от сильных мира сего — не притесняли неимущих, не развязывали войн, не извращали истины в “словесах лукавства”.

Простецы, не имеющие не только гроша за душой, но и членораздельного слова, чтобы сказать о своей беде и оплакать свою участь в нескончаемом ходе к концу времён, обретают и личное достоинство, и место в истории. И отсвет этой всеохватной перспективы видится мне в сцене из “10 дней……”, вобравшей в себя смысл (не цели — они, как водится, были сугубо прагматичные, а именно смысл) революции……

……Годом позже красный таран, сокрушивший Петербург и Москву, обрушился на Берлин. И снова — людское море. “Первая пролетарская революция в Германии, — провозглашала коммунистическая газета “Роте фане”, — будет твориться на улицах, на виду у всего мира…… Рабочие! Товарищи! Выходите из своих цехов!” (здесь и далее революционные события в Германии изложены по книге: У т к и н А. Унижение России. Брест, Версаль, Мюнхен. М., 2004).

В декабре 18-го общим местом стало сравнение правого социал-демократического правительства Эберта с режимом Керенского и революционного Берлина с красным Петроградом. Те же восставшие матросы на улицах, осады правительственных зданий. Те же “праздники революции”: “25 декабря — в Рождество — спартаковцы (немецкие коммунисты. — А. К.) мобилизовали свои силы и прошли мимо Колонны Победы, повернули на Бель-Альянсплац и “взяли штурмом” — просто заполонили редакцию газеты социал-демократов “Форвертс”…… Новый номер газеты — под руководством нового коллективного (так!) редактора — был напечатан на бумаге красного цвета с таким чарующим слух подлинных революционеров текстом: “Да здравствует дивизион революционных матросов, революционный пролетариат, международная социалистическая мировая революция! Вся власть рабочим и солдатским Советам! Долой правительство Эберта-Шейдемана!”.

Три дня спустя, 28 декабря, красный Берлин хоронил матросов, погибших в Королевском замке, обстрелянном правительственными войсками.

В начале января власть перешла в контрнаступление. Был смещён полицайпрезидент Берлина Эйхгорн — главная опора революционеров. В тот же день спартаковцы вывели народ на улицы. Многотысячная демонстрация прошла по Аллее Победителей. 6 января революционные толпы устремились на штурм рейхстага. Бои продолжались пять дней — сражения разворачивались за городские вокзалы, за здания и площади в центре Берлина. Над германской столицей висел дым, не стихала пулемётная стрельба. В пятницу 10 января в бой были брошены танки.

11 января восстание подавили. Неудачей закончились рабочие выступления в Руре, Гамбурге, других городах.

В марте коммунисты предприняли ещё одну попытку захватить Берлин. На третье число была назначена всеобщая забастовка. Начались погромы в центре столицы. Ночью вооружённые группы захватывали полицейские участки. Правительство ввело в город 30 тысяч бойцов так называемых свободных корпусов (“фрайкоров”).

Берлин прорезали противотанковые рвы, на центральных площадях установили пулемётные гнёзда и укрепили колючую проволоку. Снова дело дошло до применения танков и огнемётов. 10 марта всё было кончено.

Историки, в частности советские, представляют неудачу восстания как поражение масс. Действительно — гора трупов в центре “просвещённой Европы”! И как символ того, что революционные толпы отныне отстранены от политики, победители перенесли столицу — правительство и новоизбранный парламент переехали в Веймар, крошечный сонный городок с 50-тысячным населением.

Но с другой стороны — разве не массы встали на пути германской революции? Кто сражался с красными матросами, проявляя устрашающую тевтонскую жестокость? Правительство Эберта — Шейдемана? О нет! Эти кабинетные деятели все три месяца восстания благовоспитанно вибрировали, столь же опасаясь душителей революции, как и самих революционеров. Эберт разъезжал от одних к другим, уговаривая: “Достаточно пролито крови. Для германских граждан нет причины бросаться в гражданскую войну”.

Правительство, чуть ли не против его воли, спасли бойцы “фрайкоров” — нижние чины распавшейся армии кайзера. Четыре года они сидели в окопах, катастрофически теряя навыки, полученные на “гражданке”, и теперь оказались во взбаламученном мире без профессии, без денег и даже без сознания того, что фронтовые мытарства были необходимы. Поэтому когда их бывшие сослуживцы, лейтенанты и ефрейторы, объявили набор в нерегулярные военные формирования — “фрайкоры”, вся эта озлобленная голытьба, городские низы без прошлого и будущего, повалила в отряды, как в обустроенный на скорую руку солдатский рай.

Социально и психологически эти люди были не чужды революционности. Буржуазию, её идеалы и ценности, её сытость и спекулятивное благополучие они ненавидели не меньше, чем сторонники “Спартака”. И однако же они не пошли за “Карлом Великим”, как в те дни именовали Либкнехта. Более того, у вождя немецких рабочих не было врагов злее и беспощаднее, чем они.

Почему? Потому что они были н е м ц а м и п о п р е и м у щ е с т в у. Сначала немцами, а уж затем революционерами. Показательны слова фельдмаршала Гинденбурга, адресованные “комиссару” Эберту: “Меня уведомили, что Вы, как подлинный немец, п р е ж д е в с е г о л ю б и т е с в о ё о т е ч е с т в о (разрядка моя. — А. К.) и постараетесь сделать всё возможное для предотвращения коллапса. Верховное командование обязуется в этом сотрудничать……”.

Для “подлинных немцев” Германия была превыше всего. Какие бы политические позиции они ни занимали, какой бы идеологией ни вдохновлялись. С предельной выразительностью об этом сказал Конрад Хэниш, начинавший как автор радикальных социал-демократических листовок, а позже ставший прусским министром: “Никому из нас не давалась легко эта борьба двух душ в одной груди…… Ни за что на свете я не хотел бы пережить ещё раз те дни внутренней борьбы! Это страстное желание ринуться в г и г а н т с к у ю в о л н у в с е о б щ е г о н а ц и о- н а л ь н о г о п о л о в о д ь я (разрядка моя. — А. К.), а с другой стороны, ужасный душевный страх безоговорочно отдаться этому желанию и настроению, которое бушует вокруг тебя и которое, если заглянуть себе в душу, уже давно овладело и тобой! Вот страх, терзавший меня тогда: и ты хочешь стать подлецом перед самим собой и своим делом (революционным интернационализмом. — А. К.)? Разве ты вправе чувствовать себя так, как подсказывает тебе твоё сердце? Я никогда не забуду тот день и час, когда это страшное напряжение вдруг спало и я решился стать тем, кем был, и впервые (впервые за четверть века), вопреки всем застывшим принципам и железобетонным теориям, решил с чистой совестью и без страха прослыть предателем включиться в общий набатно-призывный хор: Германия, Германия превыше всего!” (цит. по: Л а ф о н т е н О. Общество будущего. Пер. с нем. М., 1990).

Спартаковцы во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург стояли за союз с коммунистической Москвой и грезили мировой революцией. В пропитанной национализмом Германии они оказались в меньшинстве. Причём не только в политике, но и на берлинской улице. Отнюдь не карикатурный жирный буржуй с цилиндром и во фраке и даже не прусский милитарист с моноклем, а некий рядовой Рунге нанёс сокрушительный удар прикладом в голову пленённого Либкнехта.

В январе 1919 года произошёл кровавый размен ритуальными жестами. 15 января в Берлине были убиты вожди германской революции. А 27 января в Петрограде в о т м е с т к у за смерть немецких товарищей большевики расстреляли четырёх великих князей — Георгия Михайловича, Николая Михайловича, Дмитрия Константиновича и Павла Александровича. Акту бесчеловечного н а ц и о н а л и з м а немцев русские противопоставили столь же людоедский и н т е р н а ц и о н а л и з м.