Омар Хайям - Шамиль Загитович Султанов

помочь ему, те ему рассказали, что произошло. Года три назад необычайно быстро наступила весна. Река за ночь вышла из берегов, и город оказался во власти бурного наводнения, принесшего большие беды и несчастья жителям. Но и не только им: злой поток ночной воды унес и все кладбище. На его месте остался ровный и спокойный пустырь.

Ничего не сказал купец. И в тот же день покинул город.

Ибрагим замолчал. Недалеко раздавался мерный гул огромной стрекозы. Отец посмотрел на сына. Омар ничего не говорил и не спрашивал: он внимательно рассматривал небольшой ярко-голубой цветок. Ибрагим вдруг облегченно вздохнул: слава Аллаху, сын ничего не понял. Да и зачем ему-то надо было вспоминать это многозначительное сказание суфия о безусловной предопределенности человеческой жизни? Какая польза в этом? Он вспомнил хадис Пророка (мир и благословение Аллаха ему!): «Каждый будет делать то, ради чего он был создан» и усмехнулся: странная и неожиданная штука — память человека.

Но, проживи Ибрагим дольше, он, наверное, услышал бы отзвуки сказки в стихах сына:

Я пришел — не прибавилась неба краса,

Я уйду — будут так же цвести небеса.

Где мы были, куда мы уйдем — неизвестно:

Глупы домыслы всякие и словеса.

Где велось преподавание наук? В медресе. Нишапур, бывший средоточием учености Востока, является родиной учебных заведений этого типа. Задолго до рождения Омара диктование (имла) считалось высшей ступенью преподавания. Говорят, выдающийся алим и мутазилит аль-Джуббаи продиктовал 150 тысяч листов, не заглянув ни разу в книги и записи. А Абу Али аль-Кали надиктовал пять томов.

Но уже в X веке появляется новый вид преподавания. Суть его заключалась в том, что один из слушателей читал текст и учитель временами перебивал его и объяснял (тадрис[3]) трудные места. Это неизбежно приводило к диспутам.

Обучение богословским наукам обычно проводилось в мечети. И если в пору юности Ибрагима и даже позже в доме Аллаха можно было встретить спорящих мужчин и подростков, то потом мечети стали считаться неподходящим местом для диспутов. Видоизмененный метод преподавания благодаря преобладанию тадриса создал условия для возникновения медресе.

Уже через несколько лет Омар бегло читал по-арабски и мог повторить, не заглядывая в Коран, подряд несколько сур. Это особенно воодушевляло Ибрагима, с интересом слушавшего непонятную гортанную речь своего сына. Но не только Священной книге отдавал все свое время Омар. Случалось, вопросы сына ставили в тупик отца, человека опытного в житейских делах, немало лет прожившего на этом свете.

И в минуты отдыха, размышляя о сыне (не как отец, а глядя на него как бы со стороны), снова и снова убеждался он, что Омар в своем развитии все больше опережал сверстников. Хорошо это или плохо, Ибрагим не знал. У Омара не было близких товарищей, лучшими его друзьями были книги. Но страшнее для Ибрагима было другое — растущее между ним и сыном непонимание.

Практический ум нишапурского палаточника никак не мог понять, почему Омар не относится с должным рвением к арифметике и географии. Конечно, хороши и астрономия, и геометрия, и музыка, и философия. Но эти науки больше для детей людей благородных: визирей, кади, раисов. А для ремесленников и купцов больше подходят науки практические. Ведь, как бы то ни было, в любую лихую годину торговля и ремесло не дадут умереть с голоду, в то время как кади и раисы меняются с каждой новой властью. Да и не всегда для них такие повороты оказываются благом. Конечно, лестно, если сын — большой человек (Ибрагим иногда вспоминал свои честолюбивые мечты при рождении Омара), но еще лучше видеть сына со скромным достатком, зато целого и невредимого. Между тем каждый знает: жизненный путь людей, считающих себя важными и знатными, нередко до срока прерывает рука палача!

…Было это в начале лета. Возвратившись из медресе, Омар умылся и с раскрытой книгой долго сидел у арыка, о чем-то напряженно думая. В последнее время такая картина была привычной для окружающих. Углубившись в работу, Ибрагим не заметил, что прошло довольно много времени, и, подняв голову, он увидел Омара, сидящего в той же позе.

— Не заболел ли, сын? — спросил встревоженный отец.

— Заболел? — Омар встряхнул головой, будто просыпаясь от глубокого сна. — Нет, нет. Видишь ли, может, это прозвучит для тебя неожиданно… Не бойся, я в здравом рассудке. Но в голове моей хаос. А все от размышлений над нашим мирозданием. Аристотель утверждает, что Земля — это шар, и она центр Вселенной. Архимед же говорит, что шарообразная Земля — это всего лишь небольшая планета, которая крутится вокруг огненного облака — Солнца. Идем дальше. Вот в руках у меня «Алмагеста» Птолемея, которую мы изучаем в медресе. Что же утверждает этот мудрец? У него Земля тоже шар, но неподвижный. Вокруг Земли вращаются прозрачные оболочки — сферы, к которым прикреплены различные светила. Самая близкая к Земле — сфера с Луной. Потом идет сфера с Меркурием, потом с Венерой, потом с Солнцем, потом с Марсом, потом с Юпитером, седьмая сфера с Сатурном. На восьмую прикреплены все неподвижные звезды. А на девятой сфере — тот самый Перводвигатель, который заставляет двигаться планеты и весь окружающий мир. Но и это еще не все. Вот в этой стопке книг есть две работы великого Бируни. В книге потолще я нашел интересные мысли. «Разъяснение принадлежащих индийцам учений, приемлемых рассудком или отвергаемых» — так она называется. Так… Вот! «Последователи Ариабхаты полагают, что Земля движется, небеса же находятся в покое. Люди пытались это опровергнуть, говоря, что если бы это имело место, то камни и деревья падали бы с Земли… Учение, согласно которому Земля находится в покое, есть одна из главных основ, догма индусских астрономов, но она представляет многие и большие затруднения». А теперь я возьму в руки этот труд, который Бируни назвал «О различных способах изготовления всевозможных видов астролябий». Читаем: «Я видел у Абусаида астролябию другого вида, чем все остальные… Я нашел, что она является прекрасным изобретением, принцип которого основан на твердом убеждении в движении Земли, а не видимом движении небосвода». Над всем этим я долго размышлял. Смотрел на небо. Думал. Но, может быть, нам никогда не постигнуть тайны мироздания? Позже эти сомнения Хайям-поэт отчеканит в четыре строчки своего рубаи:

Где теперь эти люди мудрейшие нашей Земли?

Тайной нити в основе творенья они не нашли.

Как они суесловили много о сущности