Большой космос (сборник) - Дэн Шорин

На первый взгляд ей можно было бы дать лет двадцать, если бы не огоньки в её глазах. Они вызывали опаску и в то же время притягивали к себе, заманивали, не хотели отпускать.

— Нашла тебе молодого человека, — тут же ответила кошка. — Принесла миндаль?

— Держи, — девушка достала из кармана горсть миндаля и высыпала его прямо на стол. Кошка с видимым удовольствием стала его поедать.

— Пётр, — представился спейсер.

— Алука, — отозвалась девушка. Волосы её, ещё минуту назад бывшие русыми, налились рыжеватым оттенком. — Кошка вас не сильно утомила?

— Да вроде нет, — ответил Пётр.

— Тогда вам повезло. Временами она начинает цитировать Канта. Знаете, пренеприятнейшая штука этот Кант. Попытка описать вечность столь обтекаемыми словами, что само понятие вечности теряет смысл. В такие моменты её можно остановить только миндалём, и то не всегда.

— Мы говорили о мотивации поступков, — подняла голову кошка. Миндаля на столе уже не осталось. — Молодой человек совершенно не представляет, что его толкнуло на столь необдуманный поступок, как визит в город.

— А с вашей точки зрения, что меня на него толкнуло, — Пётр упёрся взглядом в кошку.

— Разумеется, желание самоутвердиться. Вы не обладаете опытом, присущим вашим коллегам, а потому решились подменить своё общественное утверждение на основании опыта самоутверждением на основании импульсивного героизма. Согласна, среди людей это иногда срабатывает. В более высокоразвитом обществе ваш поступок принёс бы вам исключительно отрицательные бонусы.

— Почему?

— Можно я попробую объяснить? — Алука положила свою маленькую изящную ручку на ладонь Петра. Спейсер сразу успокоился, почувствовав прохладу женской ладони. — Ты когда-нибудь играл в шахматы?

— Да, немного.

— Тогда ты должен представлять себе, чем отличается сильный шахматист от слабого.

— Именно шахматист, не ход? — переспросил Пётр.

— С ходами всё понятно. Есть ходы, которые ведут к выигрышу, есть — которые к проигрышу, есть — которые ничего не меняют. Гораздо интереснее, как реагируют на открывающиеся возможности шахматисты.

— И как же они реагируют?

— Хороший шахматист медленно, ход за ходом суммирует свои плюсы, до тех пор, пока эти плюсы не приводят его к победе. А плохой в какой-то момент начинает дёргаться, рискует… А дальше начинает действовать математика. Шахматы — математическая игра. Тот кто рискует — проигрывает.

— И что? — спросил Пётр озадаченно.

— Жизнь — тоже математическая игра. Правда, гораздо более сложная, чем шахматы. То преимущество, которое хорошие игроки накапливают ход за ходом — это их опыт. Делая финты, опыта не получишь.

— Алука, скажи мне, что здесь происходит?

Кошка хрюкнула. Девушка ободряюще улыбнулась.

— Правильный вопрос. Хотя и не совсем по адресу.

— А кому я должен был его задать? — спейсер виновато улыбнулся.

— В первую очередь себе. Чего ты ищешь в городе?

— Того, кто знает ответы на мои вопросы. Того, кто может объяснить, что здесь происходит. Того, кто создал этот город.

— Со временем ты его найдёшь, — кошка широко улыбнулась и спрыгнула на пол. — Вот только совсем не там, где ищешь.

— Что она имела в виду? — спейсер повернулся к Алуке.

— А вот это тебе предстоит понять самому. Когда поймёшь — позвони. Мой номер 90-60-90.

— Простой номер, — заметил Пётр.

— В этом мире всё просто, — ответила девушка и лёгкой походкой вышла из кофейни.

Безголовый официант подошёл к Петру.

— Дама велела передать вам вот это.

На стол упала потемневшая от времени монета. Её аверс украшала галактика. На обратной стороне монеты стояла цифра один.

6

Когда Пётр вышел из кофейни, город изменился. Стоял вечер, всюду горели маленькие зелёные огоньки, необъяснимым образом освещавшие площадь. По улицам сновали люди, проезжали странные экипажи, местами сгущались тени. Казалось, само расположение улиц изменилось. Пётр двинулся в сторону набережной, но скоро заплутал в лабиринте новостроек. Дома вокруг уже не принадлежали пятнадцатому веку — это был скорее двадцатый век с его однотипными «несколькоэтажками» и бензиновыми движками. Окончательно потеряв направление, Пётр вышел к какому-то пустырю.

Это больше всего напоминало проплешину, некую неуместную пустоту. Будто кто-то всемогущий взял и вытер ластиком часть пространства, оставив вместо привычной земли голые потрескавшиеся камни. Посреди пустыря стоял ветхий шалаш, обтянутый тёмным тяжёлым брезентом. Возле шалаша горел костёр, около костра Пётр обнаружил двух мужиков весьма пропитого вида. Они методично и целеустремлённо бросали в огонь книги.

С огнём у спейсеров особые отношения. В космосе двухатомный кислород имеет слишком высокую ценность, чтобы так просто его сжигать. Но в то же время иногда приходится использовать открытый огонь для ремонта или профилактики оборудования. Чтобы передать, какие чувства при этом испытывают спейсеры, Поль Мирер любил приводить пример человека, летящего на воздушном шаре над морем. Вместо балласта в этом воздушном шаре — мешки с драгсплавами. И вот шар медленно опускается к воде, и когда волны уже почти начинают лизать днище корзины, человек выбрасывает за борт балласт. Мешок за мешком — пока шар не поднимется над водой. Кислород в космосе гораздо ценнее любого из драгсплавов. Особенно при слепом прыжке, когда невозможно даже примерно предположить, когда корабль в следующий раз окажется на орбите планеты с кислородосодержащей атмосферой.

Пётр остановился шагах в десяти от костра. Никакая сила не могла заставить его подойти ближе.

— Не подскажете, как добраться до набережной? — спросил Пётр.

— Дождёшься утра, выйдешь на площадь кофейни, а там уж по прямой, — ответил мужик.

— Мне сейчас надо, — вздохнул Пётр.

— Сейчас реки нет. Она в квазисостоянии.

— То есть как это, реки нет? — опешил Пётр.

— Новенький? — спросил мужик, прокашлявшись. — Подходи, садись. Меня зовут Станислав. Это — Курт.

Пётр мог поклясться, что где-то уже слышал эти имена. Да и лица казались чересчур знакомыми. Но память подтрунивала над стажёром, отказываясь предоставлять информацию, откуда он их знает.

Пётр уселся у костра. От бомжей несло самогоном.

— Вы сетлеры? — спросил Пётр.

— Нет, — коротко ответил Станислав.

— Тогда кто?

— Призраки.

— Призраки?

— Так называют тех, кто есть, но кого, согласно здравому смыслу, быть не должно, — подал голос Курт.

— А что такое пресловутый здравый смысл? — спросил Пётр.

Станислав достал из под кипы бумаг большую бутыль.

— Будешь?

— Нет, — отказался Пётр.

— Надумаешь — скажи.

Станислав спрятал бутыль обратно. Повисла неловкая пауза. Только шелест бумаги, да треск костра нарушали нависшую тишину. Казалось, окружающие дома отдалились, стали прозрачными. Тут и впрямь поверишь в призраков.

— Пожалуй, я пойду, — поднялся на ноги Пётр.

— Как хочешь, мы тебя не держим, — улыбнулся Станислав.

— В смысле, не задерживаем, — поправил друга Курт, улыбаясь.

И от этой улыбки Петру вдруг стало жутко. Он встал и торопливыми шагами двинулся в сторону жилого массива.

Пятиэтажки были стары, как само время. Пётр медленно брёл дворами, пытаясь придти хоть куда-нибудь. Почему-то он сразу поверил, что до утра к реке не выйдешь. Но коротать ночь с бомжами Петру не хотелось — было в них что-то жуткое. В их манере поведения, разговора… Одно слово — призраки. Тени прошлого, органично вписавшиеся в этот патриархальный быт. В целом, Пётр хотел найти лишь безопасное место, где можно было бы переночевать. Как только он это осознал, то зашёл в ближайший подъезд и поднялся на третий этаж. Почему на третий? Достаточно высоко, чтобы никто не запрыгнул в окно, но, в то же время, из него вполне можно выпрыгнуть, практически ничем не рискуя. Этому спейсеров не учили — только безумцу могло придти в голову, что стажёр Пётр Стоянов будет прятаться от призраков в старинном железобетонном здании. Просто в какой-то миг в голове у спейсера сами собой возникли соответствующие навыки, генетическая память, проснувшаяся после веков вынужденного бездействия. Сейчас Пётр знал, как встретить потенциального противника, отразить первую атаку и, не дожидаясь второй, обеспечить себе эвакуацию. Одна из дверей на лестничной клетке была слегка приоткрыта. Крадучись, словно кошка, Пётр вошёл в квартиру. Что-то странное, непривычное витало в атмосфере этого мёртвого дома. Будь Пётр сетлером, он бы скорее всего почувствовал эту необычность сразу. Но для спейсеров сама планета кажется непривычной — её гравитация, горизонт и главное — небо. Несколько километров давящего сверху купола способны вывести любого спейсера из равновесия. На этом фоне чувство опасности притупляется.