Марафон длиной в неделю - Ростислав Самбук

Юрко не успел ответить — Муха подался вправо, так сразу же заговорили автоматы, очереди постепенно отдалялись. Юрко подумал, что сотник забыл про него или обманул, как вдруг услыхал быстрые шаги: Муха, тяжело дыша, упал рядом с ним на землю.

— Давай, — приказал, — там немного дальше заросли, они могут выручить нас! Хлопцы пошли на прорыв, — махнул рукой в сторону стрельбы, — вряд ли прорвутся, но оттянули туда всех энкавэдэшников. Мы же попробуем здесь...

Муха, пригнувшись, побежал в кусты, от которых тянулась небольшая балка, скорее старая канава. Сотник шагал по ее дну бесшумно, и Юрко старался ступать за ним след в след. Возле самой речки, под кустом, мелькнула тень.

— Кто? — послышался встревоженный голос.

Сотник не ответил, его шмайсер сыпанул огнем, тень исчезла. Муха бросился вперед — речка здесь приходилась им по грудь, — перебрались благополучно и наконец выскочили на пожарище — обгоревшие пни тут уже обросли кустами. Они прыгнули в заросли, сотник, ловко ориентируясь в темноте, продвигался к лесу. И Юрко не отставал ни на шаг.

Видно, преследователи поняли свою ошибку, некоторые из них бросились в погоню, и пули засвистели над головой Юрка. Но через несколько шагов начинался лес, и сотник проворчал злорадно:

— Не на того напали, господа! Муху так просто не взять, Муха еще рассчитается с вами, потому что Муха ничего и никогда не забывает...

— А как же остальные хлопцы? — вырвалось у Юрка.

— Ты вышел? — коротко спросил сотник. — Ты вышел и молчи, нам сегодня сам бог помог.

Лес обступил их, густой и таинственный, сотник остановился на минуту, вытер рукавом потное лицо.

— Ну, не только бог, — засмеялся приглушенно, — хорошо, что я вечером на ту канаву глаз положил — никогда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь...

Юрко подумал, что выбраться им удалось не только благодаря зоркому глазу сотника — десять хлопцев полегли, прикрывая отступление, вон еще автоматы не смолкли.

Они прошли еще с километр или немного больше. Автоматная трескотня уже не доносилась до них. Муха остановился и сказал с сожалением:

— Рюкзак остался на хуторе. Хороший рюкзак, сало там было и несколько колец колбасы. Хозяин с прибылью остался, если энкавэдэшники не заберут. — Вдруг плюнул себе под ноги: — Сволочь он, а не хозяин, оборванец проклятый, и когда только успел донести?

— Считаете, нас окружили, потому что хозяин...

— Как дважды два четыре.

Юрко вспомнил хозяина лесного хутора: в полотняной сорочке, босого и какого-то изголодавшегося, наверное, сам обнищал на лесном песке, а тут навалились из леса: Давай картошку, молоко, сало, две курицы были, и тех зарезали — каждый хочет сытно и вкусно поужинать, плевать ему на нищего хозяина.

А тот послал мальчишку в село — сынок у него вертелся на хуторе, шустрый мальчуган лет десяти, а там телефон, и энкавэдэшники на машинах примчались...

— Я того хлопа не забуду... — погрозил кулаком Муха, и Юрко понял: впрямь не забудет — сотник слов на ветер не бросает, отомстит и хозяину, и мальчику.

Однако эта мысль почему-то не утешила Юрка: перед глазами стоял мужчина в грязноватой полотняной сорочке с умными глазами — маленькая частица его народа, которому они вроде бы несут освобождение и который почему-то не принимает их...

Почему?

Очевидно, хозяин с его узловатыми от работы руками знает, что Муха не отдаст ему ни одного из своих двадцати моргов, наоборот, приберет к рукам и его песчаный морг — так кто же тогда друг, а кто враг?

Юрко так и не разрешил для себя этот вопрос, продирался за Мухой по кустам, и ветви больно стегали его по лицу.

8

Черный «опель-адмирал» быстро мчался по шоссе, и резина повизгивала на поворотах. Ипполитов сидел на заднем сиденье, рядом с ним развалился его новый учитель штурмбанфюрер СС Краусс. Ипполитову тоже хотелось свободно откинуться на спинку сиденья и небрежно вытянуть ноги, но он сидел напряженно, смотрел в окно, следя за дорогой. От Берлина уже отъехали километров двадцать, машина вдруг сбавила скорость и свернула на боковую дорогу: такая же асфальтированная лента, но уже, и лес ближе подступает к ней.

Ипполитов не знал, куда они едут. Общительный Краусс охотно рассказывал о девушках и ресторанах, в этом он собаку съел, в лучших берлинских заведениях его знали как облупленного. Но Краусс замыкался в себе, когда речь касалась дела. Понимал: чем меньше будет знать пока; Ипполитов о характере задания, тем лучше, секрет перестает быть секретом, если о нем знают больше трех человек. А если еще и женщина...

Женщин Краусс не обходил вниманием, считал себя: одним из знатоков и почитателей прекрасной половины рода человеческого, но все его девушки почему-то были похожи одна на другую.

— Чем больше имеет девушка, — любил шутить Краусс, — тем лучше. Кому хочется обнимать кости?

В душе Ипполитов разделял пристрастия шефа, ему тоже нравились девушки в теле, и недавно, когда встал вопрос о так называемой подруге жизни для него, сразу выбрал Лиду Сулову. Своя в доску, большевиков ненавидит не меньше, чем он сам, отважная, умеет стрелять, и ума ей не занимать.

Лес расступился, и дорогу преградил шлагбаум. Мрачный унтерштурмфюрер проверил документы. За шлагбаумом тянулся высокий бетонный забор с колючей проволокой сверху, вот раскрылись железные ворота, и «опель-адмирал» въехал на территорию. Сразу за воротами начиналось длинное серое здание — по существу, каменный барак с узкими зарешеченными окнами. Ипполитов не спеша вышел из машины. Старался подражать Крауссу и делать все солидно и неторопливо, как человек, знающий себе цену и требующий уважения к себе от окружающих его людей.

Майор в форме технических войск приветствовал их.

Из коридора лестница вела круто вниз в просторное подвальное помещение. Майор с Крауссом пропустили вперед Ипполитова, тот воспринял это как должное, спускался, гордо выпятив грудь. Когда он ступил наконец на последнюю ступеньку, внезапно на него набросились молодчики, одетые в форму офицеров Красной Армии.

Ипполитов растерялся лишь на мгновение. В австрийской школе разведчиков их обучили различным приемам защиты — подставил ногу одному и нанес удар другому, однако, почувствовав страшную боль в заломленной назад руке, сник и неловко упал на цементный пол, чуть не ободрав щеку.

Но почему здесь, под Берлином, офицеры Красной Армии?

А они держали его крепко, вывернув руки и прижав голову к холодному цементу. Ипполитов с трудом повернул голову и увидел совсем рядом, буквально в нескольких сантиметрах, блестящий сапог штурмбанфюрера. Ему даже показалось, что тот уже приготовился к удару и расквасит ему сейчас лицо. Он закрыл глаза от страха, но его подняли, поставили на ноги и отпустили.