Десница великого мастера - Константин Гамсахурдиа

Решили, что царь и эристав Колонкелидзе на следующий же день выступят на Панкиси и оттуда пойдут осаждать кахетинские крепости.

Царь надел кветарскому эриставу на большой палец кольцо с рубином. Он подарил ему серьги, византийский пояс, шлем и кольчугу, трех латных коней, знамя и копье. Обещал мир, на веки веков нерушимый, и полную неприкосновенность Кветарского эриставства.

Колонкелидзе пригласил царя взглянуть на стадо оленей, которое он держал в загоне во дворе замка.

— Мы их режем во время осады крепости, а в мирное время размножаем, — весело рассказывал хозяин гостю.

Сверкающими глазами смотрел царь на прекрасных животных. Самки и самцы, вытянув шеи, закинули головы, чтобы посмотреть на пришедших; над стадом заколыхался целый лес рогов. Оленята, сохранившие еще природную пугливость, робко прятались меж ног покорных матерей. Лишь одна, самая красивая самка львиного цвета, стояла в стороне под рябиной, гордо закинув голову. Георгий приблизился к ней. Не трогаясь с места, она взглянула на него своими прекрасными агатовыми глазами.

Георгий протянул ладонь.

— Тпучи, тпучи, — позвал он.

Олениха подошла ближе, посмотрела на протянутую руку и лизнула ее своим шершавым языком.

— Это любимица Шорены, Небиера, она сирота. Шорена сама выкормила ее, — рассказывал Колонкелидзе.

Георгий перевел взор на рослого красивого оленя.

— Семьдесят дойных самок у меня. Двенадцать пар завтра же пошлю тебе в Мцхету, — сказал эристав царю.

Никогда не завидовал Георгий чужому добру и не желал ничего чужого, но никогда еще ему так сильно не хотелось иметь это стадо оленей т стадо оленей и Шорену…

«Шорена не будет принадлежать другому. Чиабера нет больше в живых. А оленье-стадо? Оленье стадо… Посмотрим, что произойдет сегодня ночью…»

Царь в упор глянул в медовые глаза Колонкелидзе. Ни тени хитрости не уловил он в них. По-видимому, и в самом деле эристав хочет послать в Мцхету двенадцать пар оленей.

Приступили к ужину. Слуги внесли шелковые фитили, масло и зажгли светильники. Георгием овладело беспокойство, ему хотелось, чтобы Звиад подоспел до начала пиршества.

Что, если скорохода Ушишараисдзе перехватил в пути какой-нибудь хевисбери?

Ушишараисдзе был испытан в боях. Он не выдаст тайны, даже если его вздернут, на дыбу, но планы Георгия и Звиада могут не осуществиться.

«Если Ушишараисдзе не доберется до Цхракари или если Звиад примет всерьез условный приказ и пойдет с войсками на Панкиси, что тогда? Если же гонец благополучно добрался до Цхракари, то почему опаздывает Звиад?»

Георгий не здает, что готовит ему и его свите этот хитрый эристав. Ведь он может отравить вино или оленину. Беспокоился он еще и потому, что не хотел вкушать хлеба-соли в доме врага. Когда выпили за здоровье Георгия, Шорена подала царю турий рог с вином для ответного тоста. Еще больше понравилась царю дочь эристава. Созрела Шорена, но зрелость форм не портила ее девичью стройность. Легкая бледность еще покрывала ее щеки.

Она стала немного выше ростом, полнота груди и бедер напоминала ту округлость, какая бывает к концу сбора винограда у перепелки, этой мелкокостной и пухлой птички.

Георгий украдкою глядел на сидевшую рядом с ним девушку и соколиным мужским взглядом видел, что скорбная молодая невеста дошла до той грани, когда женская природа преодолевает скорбь и даже траурным одеянием "кокетливо подчеркивает свою красоту, Впрочем, траур Шорена уже сменила на бледно-желтое платье из иранского шелка.

Еще раз взглянул он на Шорену, Невозможно было совместить какое-либо вероломство со взглядом ее прекрасных невинных синих глаз. Он поймал в них лишь ту же природную пугливость, которую видел в глазах оленей. Принял рог и взглянул на ее руки, белые, как сердцевина миндаля.

«Из таких рук сладко выпить даже отраву», — подумал он и опорожнил рог. И вспомнил вдруг, как Чиабер в замке Корсатевела отравил царя аланов.

Внезапный страх обуял Георгия. Но он быстро овладел собой. Радость охватила его от ощущения собственного тела, от возможности двигаться. Ему захотелось слышать свой голос.

— Талагва показал мне твою олениху Небиеру, — об ратился он к Шорене.

Шорене было приятно, что ее олениха понравилась царю. Удивилась она, что он запомнил кличку. Хотела что-то ответить, но звук застрял у нее в горле, и сна стыдливо потупилась.

Царь давно не слышал ее голоса и снова заговорил, с ней:

— Талагва сказал, что твоя олениха сирота. Где же ее мать?

— Мать сбежала в этом году осенью, в трубную пору. Самка легче самца переносит плен, особенно после того, как отелится… Но мать Небиеры не была похожа на других оленей. Дидоец привел ее к отцу три года назад. Мы старались приручить ее и не могли. Я кормила ее из своих рук, давала ей соль, но она все стремилась в лес. Они невыносимо трубят осенью — я не сплю тогда все ночи. Мать Небиеры трубила днем и ночью. Она не прикасалась к пище, а под конец даже и пить перестала. Мы боялись, как бы она не умерла от горя. Отец приказал охотникам взять ее на привязи в лес и дать ей испить из соленого родника. Увидев родные горы, она издала душераздирающий крик. Приникла к источнику и, утолив жажду, еще раз протрубила, навострила уши и бросилась с утеса.

— А как же охотники? -спросил Георгий.

— Один успел отпустить веревку, другой же, дидоец, свалился за ней в пропасть.

— Вот как тяжело терять свободу, — сказал Георгий и посмотрел прямо в глаза девушке.

— А ты охотишься? — спросил он снова.

— Да, конечно.

— На кого?

— На серну, козулю.

— Оленя когда-нибудь убивала?

— Оленя пока еще нет…

— Одна ходишь в горы?

— Нет, с отцом, а когда он занят, — с Арсакидзе.

— А кто такой Арсакидзе?

— Мой молочный брат. От вина порозовели щеки царя. Утомленный верховой ездой, он с аппетитом ел оленье вымя (он любил шашлык из оленьего вымени). Шорена вся сияла, Георгий испытывал величайшее счастье от ее близости. В этот миг ему хотелось быть простым азнауром, и он предпочел бы, чтобы скорохода Ушишараисдзе в самом деле перехватил какой-нибудь хевистави и чтобы Звиад с войском ушел в Панкиси.

В эту минуту вошел скороход Ушишараисдзе. Низко склонившись, он приблизился к царю и доложил: «Сейчас прибудет Звиад».

Царь вспыхнул, но вмиг овладел собою.

Колонкелидзе сидел в конце стола. Упоминание о Звиаде неприятно поразило его. Он удивился: ведь Звиад должен был идти на Панкиси.

В залу вошел Звиад в сопровождении тридцати копьеносцев. Колонкелидзе был ошеломлен. Звиад обязан перед царем предстать с мечом, но не слыхано, чтобы в палату, где находился царь, входили вооруженные воины.

Дальше произошло нечто неожиданное.

Латники стали в дверях, а Звиад направился прямо к хозяину замка и, не приветствуя его, твердым голосом объявил:

— Именем царя царей Георгия приказываю тебе сдать мне ключи от крепости.

Георгий опустил голову.

Колонкелидзе взглянул на сидящего против него царя, побледнел сначала, затем покраснел, хотел встать, но косматая рука Звиада сдавила его плечо с такой силой, что Колонкелидзе не мог даже пошевельнуться.

Безоружные пховские витязи повскакали и бросились к дверям, но воины Звиада преградили им путь.

Шорена громко вскрикнула и бросилась к царю, который поднялся с места.

— Помилуй отца, прости его ради меня.

Но, не видя ни малейшего сочувствия на нахмуренном лице царя, она с рыданием бросилась к его ногам. Царь наклонился, поднял ее, как ребенка, и, уже бесчувственную, уложил на тахту, покрытую подушками. Он повернулся и хотел выйти из залы. К нему кинулась Гурандухт и обняла его колени.

— Не губи семью мою. Прости в последний раз Талагву! — умоляла она. — Я и мой несчастный супруг, моя единственная дочь будем вечными твоими слугами.

Она целовала полы его одежды.

Царь помог встать супруге эристава. Мягко отстранил ее и сухо сказал:

— На войне распоряжается спасалар, он не спрашивает меня…

Воины Звиада связали Колонкелидзе, начальника крепости, трех хевистави и семерых хевисбери.

А в это время в коридорах дворца, в главной крепости, на кровлях башен шла рукопашная схватка.

Со стен крепости во двор летели трупы воинов, ревело оленье стадо, трещали ворота и двери, металась отара, стонали раненые, кричали латники, ржали кони.

В коридорах сновали светилыщики, за ними велась настоящая охота — все хотели завладеть светильниками, чтобы отличить своих от чужих.

До утра длилось побоище. Никто не знал, кто будет к утру хозяином Кветарской крепости и ее башен.

Еще не погас на небе Марс, а светилыщики были уже все перебиты, не стало светильщиков и факелов. Воины в темноте жались к стенам, рукопашная схватка прекратилась.

С рассветом в Кветарском замке забили в набат. В войсках, осаждающих крепость, заиграли трубы. Войска Звиада и тысяча царских ратников к полудню овладели всеми четырьмя башнями. Начальника крепости сбросили со стены. Во дворе крепости вбили четыре кола и развели костер. Трое ратников вывели из темницы избитого эристава и привязали его к кольям. Затем появился одноглазый тбилисский палач Сагира Борода его была всклокочена. Лицо — в шрамах от кинжальных ран.