Скорпион в янтаре. Том 1. Инвариант - Василий Звягинцев

— Спасибо, я и сам за последнее время достаточно поумнел.

— Тогда из квартиры выйдем вместе. Нагуляетесь — перезвоните мне из уличных автоматов. Вот телефоны, рабочие и здешний. Договорились?

— Никаких вопросов. Только дайте мне несколько подходящих монет, у меня меньше тридцаток ничего нет, а где их с ходу разменяешь?

— Возьмите. — Лихарев высыпал ему в ладонь горсть пятнадцатикопеечных монет, в народе по-прежнему называемых пятиалтынными. — А вообще с деньгами у вас как? Могу субсидировать, если что.

— Около трех тысяч у меня есть. Не считая валюты. На ближайшее время, думаю, достаточно. Пойдемте…

— Да. Однако обязан еще раз предупредить, вы уж извините, в категорической форме. Без меня вам сюда приходить нельзя ни в коем случае. Даже в подъезд входить. Придется вам оставаться в городе, пока я не вернусь. Или договоримся о встрече где-то еще…

Шульгин, конечно, понял, в чем дело, он и разговор о прогулке затеял именно для того, чтобы посмотреть, как Лихарев на него отреагирует. Проверить степень его находчивости.

— Не доверяете? — снисходительно усмехнулся он.

— Да как вы могли подумать? Дело совсем в другом. Вопрос исключительно оперативного плана. Видите ли, квартира под наблюдением. И если станет известно, что вы (или кто угодно другой) имеете возможность посещать ее в мое отсутствие… Ну, вообразите, стало бы известно, что тот же Бухарин или Демьян Бедный отдали ключи от своих кремлевских апартаментов неким третьим лицам…

Нормально вывернулся, вполне в духе времени.

— Понимаю, понимаю. Действительно, я как-то не подумал. Что ж, не беда. Погуляю подольше. В Третьяковскую галерею схожу. Вы не поверите, первый и последний раз был там в четырнадцатом году, к родственникам в Москву приезжал перед началом занятий на первом курсе. Война как раз началась…

— Ну и сходите, много там за эти годы изменилось. Да и у себя дома можете побывать, есть, наверное, поводы…

Шестаков дернул щекой.

— Нет, не тянет. Сегодня, по крайней мере. Лучше в ресторане где-нибудь посижу.

— А то, знаете, — будто его вдруг осенило, с энтузиазмом воскликнул Лихарев, — к Буданцеву в гости сходите. Он сейчас тоже дома сидит, скукой и сомнениями мается. Ищет наверняка свое место в новой жизни. Помните, о чем ночью здесь разговаривали?

— Само собой. Определенный смысл в вашем предложении есть. А где он живет?

Лихарев снял трубку телефона.

— Иван Афанасьевич, вы дома? Как себя чувствуете? Не возражаете, если наш общий друг вам визит нанесет? Да вот прямо сейчас. Ну и хорошо, минут через двадцать подъедем… Видите, Григорий Петрович, очень хорошо складывается. Посидите, поговорите. Прослушки в его новой квартире нет, ручаюсь. А потом и погуляете, если желание сохранится. Хоть один, хоть вдвоем.

«Гудзон» довез их сквозь продуваемые жесткой метелью переулки до нужного дома, и Шульгин едва не рассмеялся. Вот же! Или Энгельс прав, что случайность не более чем непознанная закономерность, или вправду такое невероятное совпадение. Именно здесь жила Ирина после развода, к началу их эпопеи. Полный цирк будет, если еще и в той же самой квартире.

Нет, квартира оказалась другой, в соседнем подъезде. Но все равно увлекательно!

Лихарев, не переступая порога, пожелал приятного времяпрепровождения, посетовал, что неотложные дела не позволяют поддержать приятную компанию (а то бы и в преферансик втроем сгонять невредно «по маленькой»), передал Шульгину пузатый, перетянутый ремнями портфель старорежимного вида, легко сбежал вниз по лестнице.

— Заходите, Григорий Петрович, — сделал Буданцев радушно-приглашающий жест. Одет он был по-домашнему: галифе, заправленные в толстые шерстяные носки, вязаная жилетка поверх байковой рубашки.

Глава четвертая

Свое новое обиталище Буданцев успел привести в относительный холостяцкий порядок. Посвятил этому весь вчерашний день. Кое-что перевез из прежней комнаты, по-солдатски выдраил полы, горячей водой со щелоком, повесил над круглым столом в большой комнате новый зеленый абажур, шелковый, с бахромой и кистями. Светился разноцветной шкалой настроенный на заграничную музыкальную программу мощный радиоприемник «Телефункен», оставшийся от арестованных хозяев. Каким чудом его не вынесли отсюда чекисты или сотрудники горкомхоза? Наверное, при аресте в опись внесли, не подумавши, — и привет. Слишком ценная по тем временам вещь, без позволения с самого верха не украдешь. А когда прошла команда от самого Булганина об оформлении ордера, тогда уж все…

Чувствовал себя сыщик после того, как Лихарев освободил его из лубянской «внутрянки», скажем так — непривычно. Он не сломался и даже не очень испугался. Когда двадцать лет тратишь все силы, время и способности, чтобы сажать в тюрьму других людей, точнее — подводить к ее порогу, остальное решает суд, неоднократно бываешь в тюремных коридорах и камерах, пусть и в ином качестве, невольно проникаешься мыслью, что это вполне естественная составная часть жизни. Хотя и теневая ее сторона, вроде обратной стороны Луны. Лежа на шконке в камере, как-то подготовился к тому, что и не один год здесь проведет, если так на роду написано. А вот выйдя на свободу и начав плотно сотрудничать с Лихаревым, ощутил, что перескочил на совсем иной уровень.

Слишком близко соприкасаться с такими сферами ему никогда не хотелось, не то что стремиться войти в них, как в естественную среду обитания. Не для него это. Но ведь и в прежнее состояние вернуться вряд ли позволят. Особенно обострилось это чувство после ожидания неизбежной смерти в автомобиле Шестакова, и уж тем более когда они все: Лихарев, Шестаков, его напарник и сам сыщик — оказались в громадной, роскошной квартире Валентина.

Там Буданцев окончательно понял, что жизнь его продолжается, но будет она совсем не привычной. Интуиция заслуженного «легавого» и предыдущий опыт общения с «военинженером» подсказывали, что сталинский порученец говорит чистую правду. В его силах сделать его и начальником МУРа, и всей московской милиции. Раз уж за полдня сверхдефицитную жилплощадь выбил и оформил, из тюрьмы вытащил, что вообще за гранью вероятности. Попутно и беглого наркома нашел.

Правда, внутренне усмехнулся Буданцев, найти-то нашел, но вроде того мужика, что медведя поймал. Теперь пусть и выкручивается, у нас свои заботы.

Допустим, вознесут его к вершинам власти, но во что такой служебный взлет выльется — трудно сказать. Или наоборот, не трудно, а очень даже легко. В реальном училище преподаватель Шпонька рассказывал про методику тирана Фразибула, который имел манеру сбивать тростью колосья на пшеничном поле, выраставшие выше других.

Когда утром Лихарев разрешил ему уйти со Столешникова к себе домой, но строго предупредил, что появляться на службе до особого указания не следует, ни с кем из знакомых обоего пола не связываться, да и на улицах особо не светиться, Буданцев ощутил некоторое облегчение. Похоже, в ближайшие дни его трогать не будут, и можно полноценно отдохнуть, не задумываясь о дальнейшем, которое само подскажет, как быть…

По мере того как он осваивался и обживался в новообретенной квартире, она нравилось ему все больше. Старинная, уютная, не то что нынешние новостройки. Теплая. Ребристые паровые батареи, в отличие от современных водяных, грели так, что пришлось открыть все форточки. Полутораметровой толщины стены и полукруглые окна создавали ощущение надежной защищенности от превратностей внешнего мира, словно в средневековом замке или монастыре. Окруженный высокими брандмауэрами заснеженный двор вместо кишащей людьми и машинами улицы тоже настраивал на умиротворенность.

«А вот интересно, — думал Буданцев, — если бы я тогда успел уйти со службы или не поднял бы трубку и начальник вместо меня послал бы к Шадрину того же Мальцева, как сложилось бы остальное? Квартиры у меня бы не было, точно, но я бы и не подозревал о возможности ее получения. Лихарева не встретил и Шестакова тем более. Ковырялся бы с делом актрисы, со всеми прочими делами, шерстил младших оперов, психовал, возвращаясь в свою коммуналку… Лучше бы мне было сейчас или нет?»

Такие философические темы занимали его не слишком часто. От недостатка праздного времени и в целях самосохранения. Бывало, приходило в голову — а если бы не в Советской России он остался «тогда», а, как некоторые друзья, подался к белым, на фронт, потом в эмиграцию? Бессмысленный вопрос. Просто жил бы сейчас на свете (или вообще не жил) другой человек с той же фамилией и некоторыми общими чертами ранней биографии.

«А ты, именно ты, живешь здесь и сейчас. Того Ивана Буданцева, что подшивал бумажки, давился дымом скверной папиросы и наблюдал полет ворон над садом „Эрмитаж“, нет и больше никогда не будет. Вот и живи, пока дают…»