Рок. Короткий роман - Екатерина Асмус

Лялька покосилась на Малыша — какова будет реакция на содеянное? Но Малыш был благодушен, ленив и мил.

— Хорошо, что у нее сейчас гипса нет, — хихикнул он.

— Гипса? Какого гипса? — изумилась Лялька.

— Медицинского, — пояснил Малыш. — Она в прошлом году ногу сломала, а Вовка ей гипс прокусил — в доказательство своей любви. Он вообще хороший малый, только с тараканами. Ну, полная башка тараканов у него. Его родной брат, кстати, очень знаменитый писатель. А Вовка ничем его не хуже, он даже лучше пишет, поверь мне, я читал. А работает до сих пор в кочегарке! Принципы у него такие — ничего на потребу толпе.

— Слушай, как думаешь, они что, и вправду жениться поедут? — недоумевала Лялька.

— Аха-ха! Да нет, конечно! Их паспорта-то здесь, на столе остались. Покатаются на лимузине — Вовка это развлечение обожает — и вернутся!

— И ты за нее нисколько не беспокоишься? — не выдержала Лялька, хотя понимала, что спрашивает лишнее.

Но Малыш был сегодня само спокойствие.

— Не-а — заявил он, зевая, — зато я точно знаю, что сегодня ночью никто не умрет.

С этими словами он взял гитару и потянулся ближе к столу, где уже начали разливать по стаканам принесенный Стасей коньяк. Лялька тоже подсела в круг желтой лампы, и, покуривая, слушала песенки Малыша.

Когда исчез хозяин — все подумали: устал, отдохнуть пошел.

Но Митюха не спал. Он молча курил в своей комнате, и на душе у него было неспокойно.

Вискарюшечка

По утрам Лялька ходила мыть лестницы. Таким образом можно было спокойно жить у Митюхи и участвовать во всех вечеринках. Уходила она как раз тогда, когда обычно ложились спать засидевшиеся полуночники. То есть в шесть утра. А по возвращении оставалось время для дневного отдыха, до прихода новых гостей.

Как-то по осени, возвращаясь с работы в одиннадцатом утреннем часу, Лялька еще из коридора услышала звуки безутешных женских рыданий. Такое частенько случалось за время проживания у Митюхи, девчонки вечно использовали хозяина в качестве жилетки, но вчера с вечера никто не оставался, а утренний гость появлялся редко.

Войдя в комнату, Лялька застыла от неожиданности: у стола, размазывая по лицу косметику, рыдала сама баловница судьбы — Аделаида! Митюха же, слегка растерянный, гладил плачущую по голове и нашептывал что-то, пытаясь утешить.

— Ляль, чайку сваргань, а? — просительно обратился он к вошедшей.

— Да на фиг чай! — гнусавым от слез голосом вскинулась Аделаида. — Мне срочно нужно выпить! Мить, может, сходишь, а? Вискарюшечки купишь?

— Ада, слушай, сейчас я позвоню ребятам, они принесут и вискаря, и все остальное, ты ж не будешь пойло из нашего магазина, знаю я тебя.

— Ну, звони тогда быстрее, чего сидишь-то, Мить, я тут от горя, жажды и одиночества умираю, а ты сидишь!

Митюха покорно двинулся к телефону. Вытянув из ящика своего бездонного буфета распухшую записную книжку, он деловито полистал ее и начал накручивать диск. Наконец трубка ответно забурчала.

— Дредыч, ты? А чего делаешь? Аа, репетируете? Ну и чудненько, то что надо. Давай-ка, бери ребят и айда к нам. Через магазин только! Адочка приехала, сестренка моя.

Трубка возбужденно задребезжала в ответ.

— Дредыч, слушай меня, зайди в фирменный, ты знаешь, Адка не пьет «паленку». Ничего, скиньтесь там, у соседей займи, мы вернем, деньги есть. Да непременно с инструментами, и парней всех тащи, веселее будет.

При слове «деньги» Аделаида стала рыться в сумке, на этот раз — крокодиловой, но не хуже «утконоса», в комплект к сапожкам и перчаточкам, и швырнула на стол пухлое портмоне.

— Митя, ради бога! Бери сколько нужно и не слова при мне о деньгах. Это же пошло и уныло!

И она зарыдала с новой силой.

Ляльку буквально раздирало любопытство, ей чрезвычайно хотелось знать, что же такое стряслось с баловницей удачи — бриллиантовой Аделаидой. Поэтому она затаилась на диванчике в углу, чтоб не привлекать к себе внимание.

Митюха, уладивший телефонные дела, снова присел рядом с плачущей и попытался расшевелить ее:

— Адюш, солнце, а как папа-то? Он в курсе?

Услышав упоминание о любимом папе, Аделаида подняла голову.

— Нет, Мить, не знает еще — неожиданно спокойно ответила она.

— А ты можешь внятно сказать, что произошло-то?

— Мить, ну ты чем слушал, а? Я ж тебе объяснила! Джон проигрался в Вегасе! Да и не так уж прямо страшно проигрался, в прошлый раз намного больше было, но озлился ужасно. Мить, он стареет, ему уже тридцать два! Это — всё, как ты не понимаешь! Характер испорчен напрочь.

Самой Аделаиде можно было дать хорошо за сорок, даже при всем уважении к мировым достижениям косметологии. А она между тем продолжала:

— Так вот, Джон завелся — уезжаем! А я не хотела, в Вегасе классно, каждый день встречи с друзьями, у меня были планы! А этот заладил: уезжаем — и все! А мне надоело. И так только нефтью своей долбанной занят, ни днем ни ночью его дома нет. Я говорю: «Не поеду!» А он взял и уехал без меня! — зарыдала она снова в полный голос.

— Ну, уехал, так вернулся бы скоро, ты ж знаешь Джона, он без тебя дня не проживет!

— А вот и фиг ему! — воскликнула рыдающая и подсунула Митюхе под нос известную фигуру из переплетенных пальцев, на каждом из которых радугой играли изящно оправленные крупные камни. — Пусть поищет! Я что ему — золушка какая-нибудь! Тут же заказала билет прямо из номера — только меня и видели. В самолете измучилась, так злилась, что спать не могла.

— Ладно, Адюш, скоро ребята придут, вискарюшечки тебе принесут, и будет все океюшки! — тормошил ее Митюха. — А то сейчас наш папа звонить станет, наш Джонни звонить станет, а мы — заплаканные и гнусавые.

— А вот не позвонят, — сообщила Аделаида, торжественно выключая свой телефон.

Из бездонной сумки она извлекла несметное количество ярких пузырьков, баночек и коробочек и стала усиленно прихорашиваться.

Лялька в очередной раз подивилась метаморфозе, произошедшей с этой дамой в короткое время. Никто не догадался бы, что тут только что пролилось море слез.

— Знаешь ли ты, Митенька, в чем смысл жизни? — вопросила Аделаида, восстановив боевую раскраску лица.

— Нет, Адюх, не знаю! — совершенно откровенно ответил Митюха.

— Смысл в том, чтобы жить хорошо! — назидательно произнесла та.

Неизвестно, согласен ли был Митюха с этим утверждением или нет, но то, что он собирался сказать, осталось тайной, потому как с улицы раздались веселые голоса и стук в окно, а это значило, что гости прибыли и, вероятно, — не с пустыми руками.

Дреда не подкачал. Явился во всеоружии. На голове у него красовался радужный берет, на ногах — брюки канареечного цвета и оранжевые боты. Наряд довершало яркое полосатое пончо. Трое сопровождающих выглядели примерно так же. В руках они держали чехлы с инструментами и характерно позвякивающие полиэтиленовые пакеты.

— Борюсик!

— Славуля!

— Санек!

Вежливо представились улыбчивые приятели Дреды. Расцеловавшись троекратно со всеми присутствующими, ребята расселись за столом и начали волшебнодействовать. Пока Митюха доставал рюмки, стаканы и стаканчики, Дреда извлек из холщового заплечного мешка и разложил на столе: нечто, упакованное в большой газетный лист, нечто, упакованное в железную коробочку от фотопленки, пачку папирос «Беломор-канал», длинную глиняную трубочку, мини-кальянчик, кусочек мелкой железной сеточки и большую бамбуковую трубу, похожую на флейту, но без отверстий.

— Митюша, налей-ка мне успокаивающих капелек, — подала голос Аделаида.

И, заметив, что Митюха пытается налить ей виски в рюмку, поморщилась.

— Митенька, ну что ж ты все не по-человечески, а! Ты налей мне сразу сто пятьдесят в стаканчик и бутылочку колы открой.

— А не многовато ли с ходу будет?

— Не беспокойся, дорогой, в самый раз.

Митюха выполнил просьбу, налил также и всем остальным. А музыканты меж тем раскрыли чехлы и извлекли на свет божий гавайскую гитару, бонги и погремушки.

Музыка, которую они заиграли, мгновенно погрузила компанию в невыносимую легкость бытия. Дреда тем временем колдовал над принесенными предметами. Распаковав газетный сверток, он начал аккуратненько крошить в пыль оказавшиеся там засушенные листья и шишечки. Полученный порошок он смешал с табаком из нескольких папирос и набил их снова ароматной смесью. Затем, ловко свернув металлическую мелкую сеточку, вставил ее в кальянчик. После этого достал из металлической коробочки для фотопленки крошечный темно-коричневый комочек и начал нежно разминать его своими длинными пальцами музыканта. Размяв, погрузил в мелкую сеточку на кальянчике. И в завершение священнодейства взял большую трубку, похожую на флейту, и засунул туда целый засушенный кустик. Полюбовавшись содеянным, Дреда аккуратненько разложил плоды труда своего на столе и, радостно улыбаясь, сообщил: