Волки - Юрий Гончаров

Баранников быстро, движениями настоящего любителя пасьянсов смахнул в сторону большинство картонок.

Преднамеренно так получилось или же случайно, но на тех, которые он не тронул, были обозначены имена Николая Чунихина, Валентина Мухаметжанова и еще Икс…

– …и остается, допустим, только три, – докончил Баранников. – Это и есть настоящие, искомые преступники. Теперь лишь обосновать их преступность, если к этому времени она еще не вырисовалась достаточно убедительно сама, и ждать благодарности за быстро и хорошо проведенное расследование…

– Черт побери, как оригинально! И как ново! – сказал Костя, изобразив восхищение.

– А что вообще в мире ново? – играя теперь в обиженность, сказал Баранников. – Новое – это всего лишь забытое старое. Этим методом я уже десятки дел с блеском провел, а ты вот с одним несчастным многоженцем второй месяц возишься…

– Что поделаешь! – вздохнул Костя. – Не всем же дано быть гениями. Кстати, у гениев бывает перерыв на обед?

– Биографы отвечают на это по-разному.

– А все-таки?

– Иди ты со своим обедом! Из буфета мне что-нибудь принесут. Сейчас самое время только ковать и ковать! Видел, как все на допросах юлили, незнайками прикидывались? Но это – ладно, гораздо важнее, что все они перепуганы. Вот поверь мне – или я не психолог и меня надо отсюда гнать в три шеи, – еще самую чуть их подогреть, подбавить им температурки – и они все побегут сюда друг друга выдавать! Сейчас они, так сказать, «зреют». Сначала солидарность действовала, сплотка, уговор, может быть. А теперь это рвется. В каждом страх за шкуру свою нарастает. Посмотришь, еще сегодня они сюда побегут. Сами понесут мне все факты. На тарелочках с голубой каемочкой. Вот на этот стол. А мне останется только взять нож и вилку и пробовать эти факты на зуб и на вкус: этот хорош, в дело его, а этот несъедобен, эрзац, забирайте назад, уважаемые граждане, давайте-ка что-нибудь другое, настоящее, добротное!

Баранников уже не играл в самодовольство, оно так и распирало его. И все-таки Косте было приятно глядеть на него и слушать. Редкостный напор энергии, что бурлил в Баранникове, извинял его с лихвой.

– Как полагаешь, кто прибежит первым?

– Ну, это уже гаданье… – пожал плечами Костя.

– Нет, и это не гаданье!

– Ну, может… сын Мязина…

– Хочешь пари? Я тебе точно скажу, кто прибежит!

– Кто?

– Нет, давай пари!

– Водки ты не пьешь, а в Кугуше вашем коньяк не водится… На бутылку кефира?

– Если получится по-моему, выпью и водку, ладно, не пожалею себя! Так вот – Писляк прибежит первым!

– Есть, замётано!

– По моим расчетам, процесс «дозревания» в нем приближается уже к концу… А пока он «дозревает», – сказал Баранников, сгребая в кучу карточки, – подумаем, что нам из срочных мер предпринять. Мировицкий, – прочитал он на карточке, которую первой взял в руку. – Надо послать к нему на дом оперативников, пусть устроят обыск, пошуруют…

– Ты его так-таки подозреваешь?

– Согласно методу, – как бы извинился Баранников. – Не могу же я освободить его от подозрений только потому, что он тебе понравился? Его ответы – там, у меня на квартире, когда он на колени грохнулся, – это ему в плюс, я их все-таки зачел. Вот не покажет ничего обыск – еще плюс. Пислячиха, конечно, на него просто болтанула… А там, возможно, и от картины что-нибудь найдется. Тогда последний плюс – и карточку его долой. Тебе ее отдам, сам порвешь. Между прочим, пока ты там бегал, он заходил сюда. Показал я ему камень…

– Ну? – насторожился Костя.

– При этом я ему все время в глаза смотрел. Похоже, видеть камушек было для него впервой. Подтвердил еще раз, что подобного камня в доме Мязина не хранилось. Я, признаться, немножко ожидал, что он камень этот «вспомнит»… Ты обратил тогда внимание, как я ему сам этот ход подбрасывал: может, запамятовали? Может, вы просто не замечали? Но нет, не схватился за подсказку, не «вспомнил»! Потом он тут его ногтем колупал, нюхал… По его словам – а он, как краевед, и геологией отчасти занимался, – камень какой-то странный…

– Что это значит?

– Не из местных пород.

– Каким же тогда путем он здесь возник?

– Да самым простым. Не с луны, конечно, упал. Строители могли привезти – мало ли всякой щебенки, забутовки на платформах прибывает? Недавно в нашей газете в одной статье была критика: в окрестностях. только два маломощных карьера, а весь остальной строительный камень из других мест идет…

– А какой же все-таки породы этот камень, не сказал он, Мировицкий?

– Фу, ну и дотошный же ты мальчик! Совсем как в детской радиопередаче «Хочу все знать». Ну, что из того, что тебе породу назовут, – что это прибавит? Важно, что им голову Мязину проломили!

– А это уже точно установлено? Медэксперты дали заключение – удар произведен именно этим камнем?

– «Трещина в затылочной части черепа, вызвана ударом тупого предмета». А камень лежал рядом, в полутора шагах. Тебе этого достаточно?

– М-м… – промычал Костя. – Заключение, я бы сказал, дает свободу толкований… Мязин мог получить эту трещину, просто ударившись головой при падении на пол…

– А падение отчего? Отчего падение? Просто так, головка закружилась? Ноги ослабли? Ты мудришь, а мудрить тут, ей-богу, нечего. От этого вот самого камушка падение, что в полутора шагах! Какую-то же роль камушек исполнил, для чего-то же он появился в квартире Мязина? Вот эту роль он и исполнил… Или ты уже забыл, что после полуночи к Мязину кто-то влезал в окно? Не с коробкой же конфет и не с тортом к нему лезли, а вот с этим камушком. И не для того, чтобы поздравить с днем рождения!..

– Мировицкий, следовательно, тогда исключается. Ему незачем было влезать в окно, ничто не препятствовало ему и войти, и выйти в дверь. Да и фигура у него – не для лазанья по окнам…

– Посмотрим, посмотрим… – не спеша согласиться, сказал Баранников. – Всяко могло быть. Могло совпасть два преступления. Мировицкий похитил «Магдалину», А кто-то из мязинских родичей после его ухода забрался через окно, чтобы тюкнуть старика и выкрасть завещание. Могло так быть? Вполне! На президенте Кеннеди, как известно, сошлись заговоры трех или даже больше независимо действовавших групп.

– Хватил! Президент Кеннеди!

– А что? Разве надо быть обязательно президентом, чтобы тебя хотели убить одновременно два или три человека?

Баранников взял лист бумаги и стал записывать.

– Значит, так. Мировицкий – обыск. Набери-ка мне телефон начальника УГРО… Занят? Набирай, набирай еще, у них всегда занято, а то не прорвешься… Гелий Аф. Мязин. Говорит, после двенадцати был в «Тайге» с приятелем. Проверить. Приятель… как он сказал? Ага, вот – Гнедич Павел Михайлович… Так. Пометим еще вот что: выяснить досконально отношения с отцом. Жаль, Коська, не слыхал ты нашего с ним разговора! Это, я тебе скажу, калач еще тот – в десяти жерновах тертый! Знаешь, из породы вот таких: диплом, всякое там членство, должностное положение, внешне – полная интеллигентность, полная видимость образованности и культуры. Спроси – и Пушкина читал, и Карла Маркса процитирует, и теорию относительности почти как сам Эйнштейн может объяснить. А внутри, за этой оболочкой, – самый натуральный, первобытный хам. Троглодит. И сукин сын. Из всего, чем только наполнен мир, адсорбировал в свою суть одну только дрянь! Ты не задумывался никогда, как возникают такие люди? Откуда оно, такое устройство нутра, души, что́ ему способствует, помогает существовать?

– И как ты это объясняешь? – спросил Костя заинтересованно. Баранников стал философствовать! Раньше за ним такое не наблюдалось…

– Ладно, это разговор особый, специальный. Как-нибудь на досуге потолкуем… Да, и вот еще что: как все из такой породы, он, когда можно, – нахрапист, нагл, дерзок и груб. А когда ему грозит потерять с головы хотя бы волос – сразу превращается в кутенка, и все поджилки у него от трусости дрожат. Поглядел бы ты, как он сюда примчался! Как он меня поначалу пробовал: чем меня можно взять, что пройдет – пройдет ли нахрап, наглость, или надо потоньше? Глянул я на него – э, друг, а совесть-то у тебя здорово темна! Поджилки-то дрожат! Иди-ка, дозревай. Помайся, помайся, а потом мне и вопросов задавать тебе не придется…

Баранников отбросил карточку и взял новую.

– Писляк, Проверить тоже. «Был на производстве!» Это после полуночи. А производство – кладбишче, – в точности сымитировал Баранников Митрофана Сильвестровича. – Что мог он там делать, на своем «производстве», после полуночи – ты в состоянии представить? Учет и переучет могил? Надзор, не встают ли покойники из гробов? Ох, товаришч директор, в чем-то вы нам проговорились!

Карточка за карточкой ложились на край стола, слева от Баранникова, снова образуя замысловатый пасьянс.

– Олимпиада Чунихина. Антонида Писляк. Эта совсем уж перестаралась: ничего не. видела, не знает… Николай Чунихин. Неизвестно, где был ночью, где сейчас. Матери, конечно, это известно, но она скрыла… Разыскать, установить местопребывание по часам и минутам. Не хочу предварять события, но сдается мне, что этот мореход и выйдет на главные роли… Уж очень как-то это ему подходит… Ага, УГРО отвечает? – встрепенулся Баранников, перехватывая трубку. – Алло! Алло!.. Вот черт, ну и телефонная связь у нас, – разъединили, опять кто-то линию перехватил!