Таёжка - Юрий Качаев

«Даст же бог такие глазищи — никаких локаторов не надо!» — мучился завистью Петька, прилаживаясь на своей койке и глядя в голубой пятак иллюминатора.

Вечер над морем всё густел, и скоро пятак из голубого стал тёмно-синим, потом серебристым…

Петька не заметил, как сомкнулись веки, и он очутился дома, в старой рыбацкой деревушке. Деревушка глядела на море сквозь бесчисленные вешала и многослойную паутину сетей, а возле сетей похаживали прямые белобородые деды с коричневыми, в морщинах руками.

На отшибе, у школы, терпко пахли сосной новые столбы: там недавно на смолёных канатах подвесили качели. У качелей день-деньской бесились и гоготали ребятишки.

Когда к качелям вразвалку подходил Петька, ребятня уважительно расступалась — ведь Петька уже был зуйком (так у поморов зовутся юнги) и сам зарабатывал на хлеб.

Упёршись в доску крепкими босыми ногами и посадив на другой край двух пацанов, Петька приседал, ухал, тянул на себя верёвки. И вот через минуту он стремительно, броском взлетает в низкое небо, запрокидывает голову и жадно глотает ветер. Присел — и под ногами бездна, и сладко щекочет в животе, и хочется плакать, орать от счастья.

— Держись! В море не то быва-ат!

Вверх, в небо, вни-из!..

— Слезай, Петра! Али оглох? — где-то рядом сердится Афанасьич. — Слезай, говорю!

Петька открыл глаза и рывком сел на койке. Из ушей будто вату вытащили — в сознание сразу ворвался рёв моря. Стены кубрика шатались и скрипели. С мокрой бороды Афанасьича бежала вода, капала на пол, но звука капель не было слышно.

— Норд-ост! — крикнул Афанасьич. — Как атом свалился, лешак! Беги к помпе, Петра, да мигом!

Растрясая остатки сна, Петька скатился в трюм и только тут вспомнил: сапоги надеть забыл. Постоял секунду, ругнулся и стал карабкаться наверх. «Онегу» крепко швыряло: поручни трапа так и рвались вместе с руками.

В кубрике Петька столкнулся с Серёгой. Тот одной рукой держался за койку, а другой воровато и мелко крестился на иллюминатор.

«Ишь набожной, в батю попёр!» — подумал Петька и с сердцем крикнул:

— Нашёл время, богомол!

Серёга сконфузился и бочком исчез за дверью. Плюнув ему вслед, Петька достал резиновые сапоги, намотал на ноги кучу портянок (сапоги были велики) и наспех обулся.

— Теперь и в трюме не страшно, — вслух сказал он.

Но в трюме было страшно. Здесь каждый звук слышался отчётливо и громко, словно в бочке. То всхлипывала под ногами вода, то протяжно и хрипло кряхтело дерево. Ботик уже своё отслужил, ходил последнюю навигацию. Северное море расшатало его когда-то упругий корпус, на совесть сработанный из тонкослойной беломорской сосны. И теперь, в погоду, он давал течь. Правда, небольшую, но работы Петьке хватало: рычаг у помпы был неподатливый и тугой, настолько тугой, что, поработав четверть часа, Петька взмок и начал задыхаться. В ушах, во всей голове тикало что-то звонкое, как будильник. А тут ещё ноги: ледяная вода давала себя знать даже сквозь резину и многочисленные портянки.

Держась за рычаг, Петька попробовал стоять то на одной, то на другой ноге. Это было трудно: пол всё время уходил из-под ног. Через полчаса вода прибывала, и Петька снова налегал на помпу.

Работал и слушал, как твердолобые волны бодали обшивку «Онеги», как всё изношенное тело бота стонало и содрогалось. И вдруг прямо перед собой на пустом ящике Петька увидел крысу. Она с места попыталась вспрыгнуть на трап, но сорвалась и жирно шлёпнулась в воду.

— Крысы бегут! — шёпотом сказал Петька и почувствовал, как под фуражкой шевельнулись волосы.

И тут же до его слуха донеслось глухое, длинное улюлюканье воды.

— Обшивка!..

Петька попятился к трапу, икнул и в несколько прыжков вылетел наверх. На палубе его мягко, но тяжело ударил в грудь ветер, и он покатился по мокрым доскам, срывая ногти и крича какую-то бессмыслицу. Потом ему плеснуло в лицо водой, ударило, перевернуло на спину, и Петька увидел вороные, с синевой тучи, брюхом цеплявшие за мачту.

Петька поднялся на четвереньки и наугад, чутьём пополз к спасительному кубрику, где наверняка были взрослые.

Он плохо помнил, как добрался до двери и как по-прежнему на четвереньках, не вставая на ноги, вполз в кубрик. Поднявшись, Петька увидел перед собой полуголого боцмана. Данилов неторопко, словно в предбаннике, разминал руками новую исподнюю рубаху. Лицо его было ещё темнее, ещё строже и неподвижнее обычного. И у Петьки мелькнула шальная мысль, что это вовсе не лицо, а древняя икона, висевшая в избе у Петькиной бабки.

— Там вода… обшивку сломала, — выговорил наконец Петька.

Боцман кивнул и спокойно стал надевать рубаху. Петьке показалось, что Данилов не понял.

— Вода, говорю! — громче повторил Петька.

— Не ори, зуёк, я не глухой! — Боцман пронзительно поглядел на Петьку. — Море крику не любит. Ты-ка лучше печку растопи. Хоть согреться перед смертью. А то морюшко-то наше студё-ёное!.. Охо-хо, шесть десятков его пахал, а таким не видывал. За грехи, видно, наши конец приготовлен…

— Я не хочу помирать! — зло выдохнул Петька в иконное лицо боцмана.

Но тот только усмехнулся и пожал плечами.

— И я не хочу, так что?.. Стой!.. Топи сначала печь! Кому сказано?!

Чтобы не разреветься, Петька стиснул зубы и присел на корточки у печки. Дрова были сухие и разгорелись скоро. Но всякий раз, когда «Онега» взлетала на гребень волны, дым из печки валил назад — едкий, удушливый, перемешанный с горячей золой. Задыхаясь и кашляя, Петька закрыл кулаками глаза. А боцман перекрестился и лёг на койку — бородой кверху, руки крестом.

Так их и застал Афанасьич. Войдя, он скользнул взглядом по боцману, недобро крякнул и сквозь зубы спросил Петьку:

— А ты тут зачем? Пошто помпу бросил?

Петька оторопело вскочил.

— Я… меня боцман заставил! Я сказать пришёл, что в трюме неладно, а он: «Топи, говорит, хоть помрём в тепле».

— Не давись словами. Что в трюме?

— Заборка, Афанасьич. А может, показалось…

— Ладно. Передохни, у помпы Сергей постоит. Да не слушай этого Христосика: он уж который раз помирает.

Афанасьич ещё раз внимательно поглядел на боцмана и вышел. Побоявшись снова остаться наедине с боцманом, Петька выскользнул следом. От свежего воздуха, от ветра у него закружилась голова. Уцепившись за дверную скобу, Петька долго стоял с закрытыми глазами и слушал рёв моря. При каждом падении палубы к горлу медленно подкатывала тёплая кисловатая тошнота. «Держаться надо! — приказал себе Петька. — Держаться…»

В себя его привели голоса и топот сапог на трапе. Петька открыл глаза: на палубе качались два чёрных силуэта. Он узнал Афанасьича и старпома.

— Если с киля оторвалась, тогда конец! — расслышал Петька слова капитана.

Старпом что-то закричал в ответ, но ветер смял его голос, и до Петьки долетели только обрывки фразы:

— …рассвета вряд ли… машина…

Старпом безнадёжно махнул рукой и отвернулся. Потом они оба исчезли на мостике.

— Вот те и на! — пробормотал Петька. — Стало быть, машина сдаёт…

Он задрал голову и с минуту разглядывал небо, но тучи были по-прежнему непроницаемы и тяжелы. Ни намёка на рассвет. Ни одной звезды. Только где-то на горизонте небо мутнело, будто размытое молоком, и море там отливало бурым дегтярным блеском.

Петька представил себе, как густа и холодна сейчас вода. Под пистолетом не полез бы! У него по спине даже мурашки поползли, а мысли вдруг перескочили на Серёгу.

«Как он там один-то, боязно, поди, — с беспокойством подумал Петька. — А я тут прохлаждаюсь…»

Пригнувшись и пружиня ногами, он бросился к трапу. Серёга сидел на ящике, несчастный, маленький и мокрый, как та крыса. И Петька понял, что он даже не подходил к помпе. Вода теперь почти достигала колен.

— Расселся, богомол!.. — наливаясь яростью, заорал Петька. — Ручки боишься замарать, а шкуру твою другие спасать должны?!

Серёга только лязгнул в ответ зубами и съёжился ещё больше.

«Совсем одурел парень от страха», — подумал Петька и внезапно почувствовал себя намного старше и сильнее Серёги. Гнев его как-то сразу погас, осталась только острая жалость к товарищу.

— Ну, ты это… не серчай, — мирно сказал Петька. — Я, брат, тоже боюсь. Все боятся… А ты как думал? Кто в море не бывал, тот и горя не видал. Во, глянь, все ногти ободрал, и то помалкиваю. — Петька показал красные, распухшие руки и улыбнулся через силу.

Серёга тоже выдавил короткий, дребезжащий смешок:

— Дак я ничего, зазяб маленько…

— За помпой согреешься, — успокоил Петька и, глядя Серёге в глаза, твёрдо соврал: — А к утру спасательный пароход подоспеет.

— Парохо-од?! — радостно и недоверчиво охнул Серёга.

— Ну, ясно. Старпом по радио SOS давал. Обещали прийти. Только, отвечают, не раньше, как к утру. А нам что — посидим да подождём. Верно я говорю?.. А теперь давай покачаем.