Убийство в Венеции - Ян Мортенсон

— Он, похоже, не очень симпатичен, — согласился я. — На меня он произвел впечатление избалованного и плаксивого ребенка, переевшего шоколада. Такое ощущение, что он всю жизнь прожил дома, а постель заправлять так и не научился. Все, что хотел, получал от своей добренькой мамы. Это она ему «Порше» подарила?

Барбру удивленно посмотрела на меня, по затем рассмеялась:

— Честно говоря, понятия не имею. Однако, судя по его зарплате, точно подарила. Знаешь, мне всегда было как-то непонятно — Гуннар всю жизнь шикарно живет. Обедает в «Операчелларен» или «Гурме», время от времени выезжает за границу, одежду покупает исключительно в дорогих магазинах. Пыжится произвести впечатление некоего дэнди, блестящего, состоятельного представителя высшего сословия, занимающегося искусством исключительно как хобби. Эдакий шведский Оскар Уайльд, только без сексуальных склонностей.

— Понимаю, — подхватил я. — И без одаренности Оскара Уайльда, насколько я успел заметить. — И мы оба рассмеялись.

— Только Гуннар Нерман не единственный, кто радуется сегодня вечером, — сказала она, помолчав, на этот раз уже Серьезно, и подняла на меня глаза, показавшиеся мне еще большими в блеклом свете сумерек.

ГЛАВА VIII

— Стоим, болтаем, — сказал я. — А ведь ты, наверное, голодная.

— Честно говоря, у меня не было времени думать о еде. Все так похоже на кошмар, вот я сейчас проснусь и скажу! как хорошо, что это лишь сон. Я совершенно не могу осознать, что все случилось на самом деле.

— Понимаю. У меня похожее чувство. Я знал Андерса всю жизнь, и еще вчера вечером мы сидели, разговаривали о Бакке. А теперь вот он умер, его нет. Должно пройти время, прежде чем все забудется. Ты, во всяком случае, должна поесть. Иначе ты вообще ничего не сможешь.

Она благодарно улыбнулась.

— Если подумать, то я все-таки здорово проголодалась. Я ведь не завтракала и не обедала по-настоящему. Кофе с бутербродом на автозаправке неподалеку от Эскильстуны — это не совсем то, что рекомендует комиссия по социальным вопросам.

Мы пошли на кухню. Я достал несколько свиных отбивных из морозильного шкафа и разморозил их в микроволновой печке — благословении ленивых холостяков. Соорудил зеленый салат, откупорил бутылку божоле, зажег свечи и выставил посуду.

Я не хотел сидеть в столовой. Кухня казалась как-то надежнее, обжитой буднями. А нам обоим нужно было именно это — утешение и уверенность в привычной обстановке.

— Расскажи мне о своих друзьях, — сказал я и подал ей блюдо с поджаренными отбивными.

— О моих друзьях? — Поначалу она, казалось, не поняла, но быстро сообразила, что я имею в виду. — Так что же мне рассказать? — Она задумчиво смотрела, как я наполнял ее высокий бокал пурпурным вином. — Позволь начать со Свена Лундмана, как с самого старшего. Начну с того, что он — один из виднейших шведских историков искусства и, если бы не предпочел работу в музее, был бы по-прежнему профессором в каком-нибудь национальном или зарубежном университете. Он ведь специалист по XVIII веку, французскому искусству XVIII века, его докторская диссертация посвящена Фрагонару.

— Он мне нравится, — вставил я и поднял бокал. — Сколь! За Фрагонара! И за его прекрасных дам на качелях, что взмывают к кудрявой листве-рококо!

— Это верно. — Она улыбнулась. — Так что Свен добился безукоризненной академической карьеры и многое сделал для развития исследовательского направления. Однако даже хорошо, что он уходит, потому что теперь сможет полностью посвятить себя исследованиям и избежать всего остального. Администрирования и интриг.

— Интриг?

— Ты и представить себе не можешь, что порой творится в академических кругах с доцентурами, профессурами, рекомендациями и еще не знаю чем. Для замешанных в них на карту поставлено многое. Высокие посты на деревьях не растут, а каждый чувствует свое призвание. Подумай, вот если бы ты сам сидел много лет с растущим долгом за обучение и ковырялся с докторской и всякими другими публикациями, чтобы заработать имя. И вдруг где-то освобождается место — скажем, один из немногих профессоров по твоей специальности умирает или уходит на пенсию. Тогда натачиваются ножи и барабаны гремят в ночи. Получишь ли ты дивиденды со своих вкладов? Все твои труды и старания, все одолженные тобою деньги — вылетят ли они в окно или тебя вознесут и увенчают лавровым венком?

— Как ты красочно это расписываешь, — сказал я, повеселев. — Но у Свена Лундмана не было такой проблемы. Я бы даже сказал, совсем наоборот. Его ведь на пенсию отправляют.

— Да, но ты спрашивал об интригах. Хотел он того или нет, он постоянно был втянут в происходившее в искусствоведческой среде — и как специалист, и по многим другим причинам. Так что, хотя не так-то и просто уходить с высокого поста, сохранив престиж и влияние, он наверняка втайне вздохнет с облегчением. Взять хотя бы эту драку за то, кто займет его место. Хотя Элисабет такого не сделает. Наоборот.

— Чего она не сделает?

— Не будет вздыхать с облегчением. — Барбру иронично улыбнулась и пригубила вина. Когда она ела, ее длинные светлые волосы ниспадали к столу, и в приглушенном свете стеариновых свечей черты ее лица становились еще мягче, напоминая своим свечением картины старинных голландских мастеров. Юная бюргерша в Амстердаме времен позднего Возрождения или обольстительная кухарка в домашних хлопотах.

— Нет, Элисабет и мысли не допускает о том, чтобы устраниться от дел, готовить еду и ухаживать за пенсионером в каком-нибудь захолустье. Она любит быть в центре внимания, участвовать в торжественных церемониях, появляться на вечеринках. Быть на виду! Ты знаешь, что к этому относится. Ежегодная встреча друзей Национального музея на Вальдемарсудде с участием королевской четы и так далее.

— Хочешь сказать, что в будущем такого не предвидится?

— Может быть, время от времени. У нас в Швеции ведь больше нет утесов, с которых старики бросаются, чтобы не быть в тягость семье; но как только становишься пенсионером, распахивается парашютный люк — и тебя больше нет.

— У Свена на этот счет вчера вечером была своя точка зрения, — сказал я. — Игра на баяне и автобусные экскурсии. Хотя наверняка такое ему не грозит. Не стоит ему беспокоиться. Но, кстати о Элисабет, она сама откуда будет?

— Из Стокгольма.

— Да нет, я не об этом, — улыбнулся я и долил в бокалы. — Она тоже из академиков, специалистов по истории искусства? И вообще, что у нее за прошлое?

— Кажется, ее папа был врачом, и она выросла на Юрсхольме. Ходила во французскую школу, учила французский с годик в Сорбонне. Затем для забавы начала изучать историю искусства, вроде как курс во время помолвки. Свен тогда был преподавателем, читал лекции. Они поженились, и все говорили, что она сделала его директором Шведского музея.

— Это интересно. Дама явно со средствами.

— Да, но не в буквальном смысле. Она его подгоняла, не сдавалась. Он-то наверняка хотел остаться преподавателем, но ей этого было мало. Блеску было маловато. Никаких тебе королей на церемониях открытия, никаких королев на выставках. «Монадсшурнален» и «Хэнт и веккан» не интересовались какой-то профессоршей в Упсале.

— А ты не перегибаешь?

— Возможно, — сказала она и улыбнулась. — Но не слишком.

— А как же Андерс? Создавалось впечатление, что у них было немало общего. Еще вот отбивная осталась. Хочешь?

Она покачала головой, голубые глаза ее потемнели, она отложила вилку и нож.

— Андерс был как ребенок, — сказала она. — Элисабет использовала его самого и его любовь к ней. Он влюбился, и поначалу она была польщена этим; затем все стало серьезнее.

— Как же она его использовала?

— Он был фишкой в ее игре. Музей — это только одно ипз ее игрищ, все сводится к тому, чтобы выделить ее, дать Элисабет Лундман место под солнцем. Когда Свена отправили бы на пенсию, Андерс должен был помогать ей в торговле предметами искусства. Она открыла галерею в Гамластане, кстати, недалеко отсюда, а Андерс — ее консультант. Просто-напросто помогает ей доставать эти предметы искусства. То есть, конечно, теперь не помогает. Но задумано было, что Андерс станет там «серым веществом» и крупным экспертом.

— Это, сдается, немного за уши притянуто. Разве Свен не мог заняться тем же для нее? Он ведь не менее искушен, чем Андерс.

— Ты, выходит, не знаешь, как все было? — Она испытующе посмотрела на меня через край бокала.

Я покачал головой, чувствуя себя глупо.

— Элисабет хотела развестись со Свеном. Она представить не могла, как будет сидеть в тесной квартирке с пенсионером и копейки считать.

— А ты откуда знаешь?

— Ты же понимаешь, как на работе бывает. Все знают все о каждом. А вчера они жутко поссорились. Их комната была через стену от моей, и я проснулась. Под конец, когда Элисабет сказала, что любит Андерса и не может жить без него, Свен ее ударил. «А как же я? — кричал он. — Как мне жить без тебя? До меня никому нет дела». Он заплакал, а я заткнула уши — слушать такое было невыносимо.