Меня зовут Сол - Мик Китсон

делать, ее накрыло приливом, и она утонула.

— А почему она просто не сказала, чего они хотели? — спросила Пеппа.

— Не знаю.

Я правда не знала. Я бы сказала. Какая разница, в какую церковь ходить. Мы никогда не посещали церковь, но в школе были уроки религии, а на Рождество и Пасху приходил священник и рассказывал про Иисуса. Даже Пеппа сказала, что призналась бы в чем угодно, а ее отец был католик.

Я прочитала про Ковенантское движение в «Википедии», когда искала что-нибудь про Галлоуэй и увидела слова «время убийства». Я погуглила и там нашла про Маргарет Уилсон и про резню.

Утром мы постирали трусы, носки и футболки в ручье, и я сделала сушилку, растянув паракорд над костром на двух шестах. Я сказала Пеппе, что нужно мыться, а то мы можем подхватить вшей или инфекцию. Пеппа согласилась:

— Нельзя, чтобы от письки пахло.

— Ага.

Мы разожгли большой костер, вскипятили чайник и намочили полотенце горячей водой. Пеппа разделась, вся помылась и долго еще дрожала, прыгала и вопила, пока я промывала и выжимала полотенце. Она надела сухую футболку и скакала у костра, пока не согрелась и не обсохла, а уже потом оделась полностью. Мы еще раз вскипятили чайник, и тогда разделась я. Пеппа сидела на бревне и смотрела на меня. Спереди было тепло от огня, но спина и задница мерзли на северном ветру.

— У тебя волосы на письке растут, — сказала Пеппа.

— Ага.

— Я так не хочу.

— Все равно вырастут.

— Ну, у меня они хоть рыжие будут?

Я засмеялась. Иногда она меня вот так смешит, непонятно чем. И очень злится, когда я смеюсь.

— Ну и ладно. У меня будет рыжая писька, и меня будут звать Рыжей писькой.

— Кто?

— Парни.

— Не-а. Они твою письку не увидят.

— Ага, но все равно все поймут, потому что на голове волосы тоже рыжие.

— Пеппа, а ты будешь красавицей, — сказала я.

Она сгорбилась и свела плечи, чтобы на груди хоть что-то появилось.

— А у меня будут сиськи, как у Мо?

— Не знаю. У меня вот нет.

— Они еще растут, Сол.

Мои сиськи пока походили на прыщи, и мне не нужен был лифчик. Я не хотела бы большие сиськи, как у Мо. Роберт на них вечно смотрел и хватал. У меня еще не начались месячные, хотя иногда мне казалось, что они уже начинаются, когда живот болел и надувался. Я знала, что делать, если они начнутся, и припасла в рюкзаке прокладки и салфетки без отдушки. А еще ибупрофен с кодеином, если вдруг будет больно.

Кроликов в силках не было, так что мы их сняли и унесли подальше, к другим норам, за зарослями папоротников и дубовой рощицей, ближе к озеру. Поставили там три штуки. Вернулись к шалашу и поискали еще дров. Сухостоя рядом с нами уже не осталось, так что дрова приходилось таскать от ручья или из глубины леса. Я срезала еще несколько еловых лап для крыши шалаша и для стенок — местами брезент не доставал до земли.

Рыбы и мяса у нас сегодня не было, так что мы поели вишневого кекса, орехов и изюма.

Ветер переменился и потеплел. Теперь он дул с запада. Мы лежали в шалаше, смотрели на костер и слышали шипение огня и стук дождевых капель. Снег таял, и мягкие комья шлепались с деревьев. Примерно через час или около того костер почти потух, дрова промокли, и мы услышали, как волнуется и бурлит ручей из-за всей этой новой воды. Я заранее спрятала немного дров в шалаш и теперь радовалась. Шалаш воду не пропускал, и мы заснули, слушая, как барабанят по крыше струи дождя.

Утром я развела маленький костерок прямо перед входом в шалаш и вскипятила чайник. Пока рассветало, я начала волноваться из-за еды. Я все еще не могла сообразить, сколько дней мы здесь провели и какой сейчас был день недели. Я прикинула, что если мы убежали в среду, то вертолет увидели в воскресенье, то есть через пять дней после побега, но я не могла вспомнить, что мы делали каждый день или сколько вечеров подряд я засыпала, рассказывая Пеппе всякую ерунду. Мы поймали двух кроликов, потому что у нас было две шкурки, два дня мы ели рыбу и один день куропатку. Если как следует подумать и посчитать, выходило, что наступила среда или четверг.

У нас заканчивалась еда. Если мы не поймаем еще кролика или рыбу, то доедим последний изюм и булочки, а потом нам придется голодать. Я могу голодать, а Пеппа нет, и я этого допускать не собиралась. Я пыталась понять, сколько еды мы взяли с собой, чтобы ее хватило до того времени, как мы начали охотиться. Мне не нравилась эта мысль, но, возможно, мы не могли питаться только тем, что поймали или нашли в лесу, и нам нужна была еще еда.

У меня уйдет целый день, чтобы добраться до города и добыть нам еды еще на неделю. Пеппу придется оставить здесь, потому что искать должны были нас двоих, и у них наверняка были наши описания и даже видео с камеры на вокзале. Может быть, они даже узнали, что мы замаскировались. В рюкзаке у меня оставалось сто пять фунтов. Представив, что придется оставить Пеппу, я впала в панику.

— Сол, а чай есть? — спросила Пеппа из спальника.

Я сказала, что есть, и приготовила ей чай из пакетика с молоком и сахаром. На завтрак я дала ей три булочки, и она съела их прямо в постели, пока солнце поднималось над лесом. Дождь почти закончился, но теплый влажный ветер все еще дул с запада.

— Сол, снег растаял. Вся стирка мокрая.

Так оно и было. Одежда так и висела на веревке, и с нее капало.

— Пеппа, мне придется сходить за едой, — сказала я, — а тебе нельзя, а то нас поймают. Меня не будет целый день, а ты оставайся тут и сиди в шалаше.

Она подумала чуток и спросила:

— А ты мне книгу принесешь?

— Ага.

— А оставишь мне нож и винтовку?

Я согласилась. Накачала и зарядила винтовку, но велела Пеппе не стрелять, если на нее никто не нападает.

— Мне будет страшно, Сол, — пожаловалась она.

Я сказала, что понимаю, обняла ее и прошептала:

— Сиди в шалаше и никуда не выходи. Все будет хорошо, я вернусь до темноты.

— А если я захочу писать?

— Ну тогда можешь сходить в уборную, но сразу возвращайся, забирайся