Висельник из Сен-Фольена - Жорж Сименон

— Это не я! Клянусь вам, что это не мой костюм! Клянусь…

Мегрэ отшвырнул ногой валявшийся на полу револьвер. На лестнице послышались шаги.

Глава 9

Члены Братства Апокалипсиса

В проеме отворившейся двери появился Морис Беллуар. Его взгляд, скользнув по дрожащему от страха Ван Дамму, опустился на валявшийся на полу револьвер и остановился на Мегрэ, который с безмятежным видом рылся в старых бумагах, не выпуская изо рта трубки.

— Ломбар сейчас придет, — ни к кому не обращаясь, уронил Беллуар. Все трое напряженно смотрели друг на друга. Ван Дамм первым нарушил молчание.

— В каком он состоянии?

— Похож на сумасшедшего… я пытался его успокоить… но он от меня удрал, разговаривая вслух и жестикулируя…

— Он вооружен? — спросил Мегрэ.

— Да, вооружен.

Морис Беллуар прислушался, не идет ли Ломбар.

— Вы что, оба дожидались на улице результата моей встречи с Ван Даммом? — спросил комиссар. Бельгиец утвердительно кивнул головой.

— Итак, вы сообща договорились предложить мне…

Не было нужды заканчивать фразу, все было понятно с полуслова. Понятно даже молчание, казалось, что каждый из них читал мысли другого.

На лестнице послышались поспешные шаги. Кто-то обо что-то ударился, яростно при этом выругавшись. Дверь с шумом отворилась, вбежал Жеф Ломбар, смотря на всех безумными глазами. Его била лихорадка. Достаточно было одной секунды, чтобы вся эта сцена закончилась трагедией. В его вытянутой руке дрожал заряженный револьвер. Мегрэ внешне спокойно наблюдал за ним, но из груди невольно вырвался вздох облегчения, когда Ломбар, бросив на пол оружие и схватившись руками за голову, громко разрыдался, восклицая:

— Я не могу… Я не могу, слышите вы, не могу больше… не могу, господи Боже мой! — и он уперся обеими руками в стену, раскачиваясь из стороны в сторону.

Комиссар подошел к двери и закрыл ее. Жеф Ломбар вытер платком лицо, откинул назад волосы и посмотрел вокруг себя пустыми глазами, какие обычно бывают у людей после нервного припадка. Пальцы его дрожали, он сделал усилие, пытаясь заговорить, но ему помешал новый взрыв рыданий, вырвавшийся из его груди.

— Что пришлось перенести, чтобы довести себя до такого состояния, — отчетливо произнес он и дико засмеялся. — Девять лет. Почти десять! Я остался без специальности, без копейки денег, — казалось, что он говорит все это для себя, не замечая присутствующих, при этом он не отрывал глаз от этюда обнаженной девушки. — Десять лет ежедневных усилий, огорчений, трудностей, страха… и, несмотря на это, я женился… мне захотелось иметь детей… я, как дурак, упорно трудился, стараясь создать им пристойную жизнь… приобрел дом, мастерскую, вы все это видели, но не видели одного — тех нечеловеческих усилий, которые я делал, чтобы этого добиться, чтобы победить отвращение к жизни, которое я испытал… Вчера у меня родилась дочь. Я едва осмелился на нее взглянуть. Моя жена, привыкшая к совсем другому обращению, меня не узнает, она с боязнью смотрит на меня, заметив, как я изменился за эти дни, приписывая это моему нездоровью. Мои рабочие заметили, как я изменился в эти дни; а я не знаю, что им ответить… Все кончено… все погибло! Внезапно, глупо, в течение нескольких дней. Все уничтожено, разбито на мелкие части, все! И лишь потому, что… — стиснув кулаки, он посмотрел на лежащее на полу оружие, потом на Мегрэ.

— Пора со всем этим кончать! Кто из нас будет рассказывать? Все это так глупо… так глупо! — повторил он опять.

Казалось, что он вновь заплачет, но кризис прошел. Он уселся на край дивана, подперев подбородок руками.

— Я вам не помешаю? — раздался веселый голос неожиданно вошедшего столяра. — Итак, вы пришли сюда снова. Хотите полюбоваться на все это? — сказал он, показывая рукой на стены.

Никто не ответил.

— Вы не забыли, что остались должны мне за последний месяц двадцать франков? О! Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы вам об этом напомнить. Сколько раз я весело смеялся, вспоминая, что в тот день, когда вы уезжали отсюда, бросив весь этот хлам, вы говорили: «Возможно, что настанет день, когда лишь один из этих набросков будет стоить дороже всего вашего дома». Я, конечно, этому не поверил, но однажды привел сюда торговца картинами, который унес несколько рисунков, дав за них целых три франка. Вы до сих пор пишете картины? А вот вас я что-то не узнаю, — обратился столяр к Мегрэ. — Разве вы тоже посещали их сборища?

— Нет.

— Ох, и лихие же это парни были! Моя жена все советовала выгнать их вон, потому что они зачастую забывали платить за квартиру, но они мне так нравились, черт побери, и так забавляли, что я их не трогал. Они были из тех, кто носит самые широкополые шляпы, курит самые длинные трубки, проводит ночи за бутылкой вина, распевая при этом хором песни. А какие красивые девушки к ним иногда приходили! Кстати, господин Ломбар, знаете ли вы, что случилось с той, портрет которой валяется здесь на полу? Она вышла замуж за инспектора крытого рынка и живет неподалеку отсюда. У нее родился сын, который учится в одной школе вместе с моим.

Ломбар встал, подошел к окну, ничего не отвечая, в надежде, что столяр наконец уберется вон.

Наконец далее он заметил, что здесь происходит что-то необычное.

— Похоже, что я вам помешал, ну ладно, я вас оставляю… Может, здесь не хватает чего-нибудь? Хотя, уверяю вас, что мне никогда и в голову не приходило взять себе что-нибудь, хотя нет… извините, один пейзаж я все-таки взял и повесил у себя в столовой, но если он вам нужен, я сейчас же принесу его обратно.

Возможно, что он еще долго бы болтал, но его позвали снизу.

— До скорого свидания, господа. Мне доставило большое удовольствие увидеть вас всех вместе, и… — голос затих, так как дверь захлопнулась.

Мегрэ закурил трубку. Болтовня столяра разрядила напряженную обстановку, и комиссар, показывая на надпись под одной картиной — «Друзья Апокалипсиса», спросил:

— Так вы называли свои сборища?

Беллуар ответил почти спокойным голосом:

— Да, я вам все объясню. Поздно теперь уже от чего-нибудь отпираться.

— Я хочу говорить… дайте мне возможность все рассказать, — прервал его Жеф Ломбар.

— Это было немногим более десяти лет тому назад. Я проходил курс учения живописи в академии, носил шляпу с большими полями и вместо галстука широкий бант. Со мною вместе там же учились еще двое… Гастон Жанин на скульптурном отделении и маленький Клейн на живописном. Каждый из нас воображал себя по крайней мере Рембрандтом.

Все произошло стихийно. Мы много читали, увлекались эпохой романтизма, иногда несколько дней клялись именем какого-нибудь писателя, потом так же неожиданно от него отрекались, для того чтобы поклоняться другому.

Маленький Клейн снял помещение, где мы сейчас находимся, и у нас вскоре вошло в привычку собираться здесь зимними вечерами. Нас особенно настраивала на романтический лад атмосфера средневековья, царящая в этих стенах. Мы пели старинные баллады, читали наизусть Франсуа Вийона.

Я не помню, кто из нас первым наткнулся на Апокалипсис, стал его читать. Однажды мы где-то познакомились с несколькими студентами — Беллуаром, Армандом Лекоком Д'Арневилем, Ван Даммом и неким Морте, у его отца неподалеку отсюда была мясная лавка, где он торговал требухой и потрохами. Мы пригласили студентов к себе в гости. Самому старшему из нас в то время еще не было двадцати двух лет. Самый старший из нас был ты, Ван Дамм, не правда ли?

С тех пор, как он начал свой рассказ, ему стало заметно легче. Голос окреп, взгляд стал тверже.

— Кажется, идею объединить нас в какое-то общество и образовать «Братство Апокалипсиса» подал я. В те времена я зачитывался романами о тайных обществах, существовавших в прошлом веке, статьями о сборищах в университетах Германии, о клубах, объединяющих науку и искусство, — и Ломбар, не удержавшись от насмешливой улыбки, показал на стены.

— Нас было трое мазил: Клейн, Жанин и я, представлявших собой искусство… Господа студенты олицетворяли науку. Мы долго пили, доводя себя до крайнего возбуждения. Гасили свет, устраивали полумрак и курили, воздух становился синим от дыма.

Сборища наши заканчивались приблизительно около трех часов утра. Мы очень гордились собой. В этом нам помогало дешевое вино, которым мы наполняли желудки.

Я как сейчас вижу Клейна. Он был очень слаб здоровьем. Мать не могла помогать ему, и он жил на сущие пустяки, зачастую обходясь одним вином. Напиваясь, мы чувствовали себя гениями.

Студенческая группа была немного более благоразумной, она состояла из сыновей обеспеченных родителей, кроме Лекока Д'Арневиля.

Мы были убеждены, что когда проходим по бульвару, все смотрят на нас с восхищением и страхом, и поэтому назвали себя гордо «Последователями Апокалипсиса». Думаю, что никто из нас не прочел его всего целиком. Только один Клейн, когда он был совершенно пьян, цитировал какие-то отрывки.