Нить времен - Эльдар Саттаров

отрицать собственные хромосомы… Операция «Уран», операция «Сатурн», когда началось паническое бегство… Небывалый, невиданный, невообразимый доселе героизм… Жестокий бой за каждый сантиметр сталинградской земли… Знайте, дети, это не казалось чем-то особенным… И дух наш, слава богам, тоже тверже их духа, а в удел им достанутся раны и смерть… Чудо западного рационализма… Этого они учесть никак не могли… С чисто немецкой методичностью… «Происходят очень тяжелые бои…» Плач, рев, растерянность, неразбериха, самые невероятные слухи, десанты и диверсанты… Орша… Здесь мир впервые услышал, как заговорили «Катюши»… Мощность грузовиков не была рассчитана на всех желающих спастись… Они рубили окоченевшие пальцы своих соратников саперными лопатками, когда те хватались за борт уходящего грузовика… Джиованни, Пеппе, Чиро, Альфредо, Тонино… Addio, camerata… Черное личико абиссинки… Прощай навсегда… Самое пекло, а «отступать некуда»… Рубили пальцы своих же соратников… Поля, усеянные трупами в лунном свете, огонь и черный дым до небес… Неужели мы уже в Беларуси?.. Пересечение границы здесь абсолютно неощутимо… Ее здесь словно и не бывало… Где-то они появляются, где-то исчезают… И, появляясь, исчезают вновь… Отсюда на Минск долгими верстами войны… Гонят скот, вывозят машины, станки и бредут, бредут навьюченные даже дети, тащатся из последних сил – только бы уйти от немца… Непередаваемое ощущение освобождения спустя два тяжелейших года, уже после Сталинграда, после Курской дуги… Наше тело более способно… Танки взрываются, башни отлетают, пехота дезориентирована… Вентиляционные решетки, ведущие в моторные отсеки «Тигров», вспыхивают в одно мгновение, это коктейли Молотова… Все бои становятся рукопашными… А фрицы до мордобоя неохочими оказались… Стенка на стенку… Величайшая из всех эпических битв в истории человечества, невиданный героизм, огонь льется и сверху… Небесные Т-34… Эти самолеты выдерживают прямые удары зениток… Ад на земле, самое пекло, от снежных полей до белорусских лесов… Зловонные скелеты в полуистлевшем обмундировании… И дух наш, слава богам, тоже сильнее их духа… «Чугуначный вакзал».

В Минске они выбираются в город. Все-таки надо перекусить хотя бы разок сегодня. Это добрый, просторный и опрятный город. Видно, что здесь живет славный народ. Здесь нет нищих, бомжей и профессиональных попрошаек. Как и в старые времена, все при деле – выпускают качественную промышленную продукцию. После звонков родным с главпочтамта удивляет, что на улице темно уже в четыре часа пополудни. Здания приятно подсвечены. Смахивает на Рождество. Минчанин Коля приводит их на площадь Победы, чтобы показать уютный деревянный домик зеленого цвета, из которого некогда поднялось революционное движение России – именно здесь, в глубокой конспирации, состоялся учредительный съезд РСДРП. Такое ощущение, что только этот домишко и пощадили, по незнанию, немецкие бомбы. Несмотря на свой внушительный исторический возраст, Минск кажется молодой столицей из-за полного отсутствия старинной архитектуры. Интересно, оставался здесь хотя бы десяток уцелевших зданий к концу войны?

Однако с общепитом все обстоит из рук вон плохо даже в самом центре города. В первом пустынном кафе они не могут никого дозваться. Во втором все происходит так же, до тех пор пока из темноты не выдвигается прямо на них угрожающая женская фигура, которая с угрюмым выражением лица без единого слова теснит их своим необъятным бюстом и буквально выпихивает на улицу. Молча захлопывает прямо за ними дверь и вывешивает на ней табличку «Закрыто».

– Меня как будто в детство перенесло, – замечает Альберт.

– Точно, очень похоже, – соглашается Димка.

– А я тогда совсем мелким был, такого вообще не помню, – вставляет свои пять копеек Ленька.

В конце концов, уже удалившись от центра, они набредают на вагончик с надписью «Закусочная», внутри два пластмассовых столика и задымленный прилавок. Набирают лидского «Жигулевского» и огромную тарелку драников. Отличный выбор.

Интересно, здесь оставался хотя бы десяток уцелевших зданий к концу войны?.. Еще один город-герой… Тяжелые бомбовые удары нацистской авиации… Германизация Восточной Европы… Чудо военной мысли… Идеальный демографический план… Этот мужественный город целенаправленно сровняли с землей… Реализовано с чисто немецкой методичностью… Разворотили бомбовыми ударами все, вынудив целый народ жить в землянках… Плач, рев, растерянность, неразбериха… Кровопролитное освобождение спустя два тяжелейших года… Должны были миллионы людей, отрекшись от своих человеческих чувств и своего разума, идти на Восток с Запада и убивать себе подобных… А немецкие самолеты ходят по головам, что хотят, то и делают… Снова «Чугуначный вакзал»… Точно так же с Востока на Запад шли толпы людей, убивая себе подобных… Электричка на Барановичи… Новые перроны, новые пути… Волчковичи, Бережа, Клыповщина, Отцеда, Кучкуны, Темные Ляды… В этих лесах нашли свою смерть тысячи оккупантов… Зловонные скелеты в полуистлевшем обмундировании… Грязно-рыжие бинты и вата… Шестеро в эсэсовском, остальные в серовато-мышином, пехотном… Обезображенные тлением и стервятниками, с обклеванными вороньем конечностями… Заросшие тропы в темных чащобах, непролазный глушняк, густая лопушистая трава… Фрицевские походные ранцы с рыжеватым верхом из телячьих шкур и солдатские каски… Болота, покрытые мхом и ольшаником… Нам как раз сюда…

В Барановичах они садятся в двухэтажный красный автобус, зафрахтованный IV Интернационалом и под завязку забитый разношерстными активистами, направляющимися под руководством Айвара на альтерглобалистский форум в Париже. Окна второго этажа завешены партийными и красно-черными флагами.

Пассажиры, человек сорок-пятьдесят, представляют собой сборище прогрессивно мыслящих интеллектуалов из офисного планктона, неформалов, хипстеров, пронырливых тусовщиков, грантоедов и блогеров, погруженных в виртуальную реальность.

Всю долгую дорогу они в миллионный раз пережевывают мысли о мессианской роли рабочего класса. Смешно, но никто здесь, кроме Альберта и Айвара, бывшего токаря-фрезеровщика оборонного завода, да железнодорожника Василия, никогда не был рабочим, не надрывал спину, не пачкал рук. Никто из них не дышал цеховыми испарениями, не передвигался годами по ограниченному периметру вокруг станка под отупляющий, монотонный гул машин. Поэтому, говоря о промышленном пролетариате, они не способны думать о реальных лицах, силуэтах, судьбах. Они не знали, как Альберт или Айвар, чем живет настоящий рабочий, на что он надеется, как он выстраивает план своей безрадостной жизни. С ними невозможно разговаривать как раз из-за этой бездонной пропасти, что зовется опытом и отделяет битое жизнью безгласное существо от резво порхающих мотыльков, вылепленных эконом-сегментом общества потребления. Когда они заговаривали о диктатуре пролетариата, трудно удержаться от ухмылки. Это порождает смутную классовую неприязнь. Ведь если отвлечься от платоновских абстракций, то выходило так, что все они не находят ничего умнее, как назначить их с Айваром своими диктаторами, для того чтобы вытесывать слаженный коллектив из их аморфной, взбалмошной массы, исправлять их непутевую жизнь, учить их элементарным навыкам.

Так они достигают границы Союзного государства. Перед ними – длинная колонна автомобилей, фургонов и прочих транспортных средств многочисленных челноков, направляющихся за польскую границу.