Германская история - Александр Патрушев

Но франкфуртский парламент потерпел фиаско не только из-за внешнеполитической ситуации, но и из-за собственного страха перед радикализацией революции. Буржуазно-либеральные круги, которые мечтали о конституционной монархии наподобие британской, теперь опасались возможности второй, социальной, революции с кровавыми ужасами якобинского террора. Они предпочли пойти на компромисс с окрепшими силами контрреволюции в Берлине и Вене, стремясь сохранить то, что уже было достигнуто. Так, в Пруссии было достаточно даровать умеренную конституцию, чтобы в ноябре 1848 г. революция там фактически закончилась. Национальное собрание, стремясь решить вопрос о верховной власти, предложило германский трон прусскому королю, но эта попытка провалилась. Фридрих Вильгельм IV охотно принял бы на себя управление Германией, но только если власть будет передана из рук остальных немецких монархов, а не парламентом. Когда делегация из Франкфурта предложила ему императорскую корону, то в письме к гессенскому герцогу король назвал ее «свинским обручем из грязи и дерьма», от которого несет «тлетворным запахом революции». К тому же он не без оснований опасался интервенции других европейских держав, в том числе и Австрии. Для этого миролюбивого и панически боявшегося конфликтов человека новая внутригерманская война была немыслима.

В исторической литературе о революции чаще подчеркиваются ошибки и слабости революционного движения, но недостаточно принимается во внимание сила контрреволюции.

Конечно, структурные слабости германской революции совершенно очевидны. Быстрый и легкий успех мартовских революций вызвал обратный эффект. Революционный лагерь явно переоценил свои силы, успехи и возможности. Вместо реалистичной оценки положения возобладало самодовольство от быстрой победы, а также фатальная недооценка силы консервативного сопротивления.

К этому добавилась и быстрая поляризация сил внутри самого революционного движения. Либералы были вполне удовлетворены мартовским результатом и считали революцию законченной. Напротив, демократы и республиканцы стремились развить успехи дальше. В итоге внутри революционного движения возникли почти непреодолимые противоречия. Страх перед крестьянской революцией заставил и либеральные правительства, и консервативную бюрократию как можно скорее завершить аграрную реформу. Спешно принятые законы успокоили крестьянские массы. Столь быстрый успех социально-аграрных преобразований лишил оппозиционное движение мощной опоры.

В силу давней традиции проведения реформ сверху либералы считали дальнейшее углубление революции не только излишним, но и просто вредным, предпочитая путь постепенных реформ в направлении парламентской системы правления. Либералам казался опасным радикальный разрыв с существующими социально-политическими структурами. С их точки зрения, наибольший успех обещала стратегия соглашения с монархиями и бюрократией. Поскольку большинство населения не поддерживало демократически-республиканские лозунги, то либералы расценивали это как «молчаливый плебисцит» в свою пользу.

Специфической чертой либерального движения была принципиальная установка на силу убеждения вместо революционного насилия. Поэтому они оказались не в состоянии принимать быстрые решения в трудных ситуациях и балансировать между революционным движением масс и консервативными элитами, чтобы взаимно их нейтрализовать. Не нашлось среди них и поистине харизматического лидера. Слишком глубоким оказался и страх перед плебсом, пролетариатом, коммунизмом, перед туманным будущим в демократической республике. Этот страх не имел под собой реальных оснований, но подталкивал их к соглашению с монархиями. Либеральный идеал социальной гармонии был несовместим ни с эгалитарными устремлениями демократов, ни с идеями возрождения демократического античного полиса, вынашиваемых радикалами, ни с социально-реставрационными устремлениями ремесленников, ни с социалистическими лозунгами некоторых рабочих организаций.

Свою негативную роль сыграли немецкий полицентризм и региональная обособленность. У революции не было единого центра, наподобие Парижа во Франции. К тому же существовали огромные разногласия между Франкфуртским парламентом и Национальными собраниями в Берлине и Вене, между городом и деревней, между более развитым Западом Германии и отстающим аграрным Востоком. Неслучайно генерал Леопольд фон Герлах утверждал, что революция — это болезненная черта Рейнланда, а контрреволюция — здоровая реакция старопрусских провинций против тлетворного влияния Запада.

В 1848-49 гг. на первый план одновременно выдвинулось слишком много задач по модернизации государства, которые требовали быстрого решения, а разнородное революционное движение оказалось к этому неготовым.

При поверхностном взгляде кажется, что германская революция потерпела полное поражение. На деле же конфликт между старыми и новыми силами закончился компромиссом. Во всех германских государствах вводились конституции, а монархи были вынуждены отныне делить свою законодательную власть с ландтагами. С другой стороны, очевидно, что мечта мартовского движения о создании единого национального государства на основе принципов народного суверенитета и прав человека рухнула как из-за сопротивления европейских держав, так и из-за распыленности самих революционных сил.

КОНЕЦ ФЕОДАЛЬНОЙ ЭПОХИ

Германская революция имела важные последствия, которые непосредственно с ней не связаны. Речь идет скорее о долговременных эволюционных процессах, которые ускорились благодаря опыту революции. Она способствовала быстрому формированию социальных классов. Предпринимательская буржуазия поняла, что ее интересы и цели будут осуществлены гораздо быстрее в союзе с авторитарным государством, чем на базе либерализма.

Опыт революции усилил раскол между бюрократией, верно служившей консервативному государству, образованными кругами и средними слоями. Возросло классовое самосознание рабочих, на себе испытавших военно-полицейские репрессии и осознавших важность создания своих собственных рабочих организаций.

Значительные последствия имела революция для так называемого сельского дворянства, которое в ходе завершения аграрной реформы превратилось в слой аграрных предпринимателей, сохранивший сильные элементы сословного господства. Революция усилила противоречия как внутри имущих аграрных слоев, так и между крестьянами и сельским пролетариатом.

Революция привела к политизации различных слоев и классов. Рабочие поняли, что от буржуазии нельзя ожидать ни широкой социальной реформы, ни политического равноправия. Поэтому проявившийся в 1860-х гг. разрыв между буржуазным либерализмом и пролетариатом также стал следствием опыта революционного времени. А буржуазия сделала для себя самый главный вывод: важнейших экономических и политических целей можно добиться без революционных потрясений, сопровождаемых высокими социальными издержками, без союза с демократами и республиканцами.

Определились две различные реакции на революцию. Значительная часть либералов быстро преодолела чувство разочарования. И была убеждена в том, что рано или поздно неизбежные общественные перемены повлекут за собой возрастание роли и веса либеральных слоев. Подтверждение этого она видела в успехах южногерманского либерализма и в значительном оживлении этого движения в Пруссии спустя десять лет после революции.

Другое, более пессимистическое настроение определялось провалом попытки создания единого национального государства. Это повлекло за собой скептицизм в оценке собственных политических возможностей, тем более что старые консервативные элиты после революции даже усилились. Возросло их влияние в правительствах и бюрократии, в сельских округах и в армии. Но и они столкнулись с серьезными проблемами. Революция похоронила принцип божественного происхождения власти. В условиях ограниченного, но все же конституционного государства были неизбежны какие-то политические новации, что осознавали наиболее дальновидные представители старых элит. Больше уже нельзя было игнорировать «народ» как политический фактор. Государство могло укрепить свою власть и доказать жизнеспособность путем проведения «революции сверху» и возглавляя народные массы.

Учитывая все эти сдвиги постреволюционного периода, можно сказать, что в общем контексте европейских революций некоторые из особых условий немецкого пути модернизации скорее усилились, чем ослабли. Прежде всего это касалось привилегированного положения старых элит. Практически ничего не изменилось ни в бюрократическом господстве, ни в сельской жизни восточной Эльбы. В армии еще более возросло осознание себя как главного государствообразующего фактора.