Монте Верита - Дафна дю Морье

— Никаких экспедиций здесь не было, — проговорил Виктор. — Здесь что-то не так, — он кликнул мальчика, и, когда тот снова появился, заговорил с ним на местном наречии. Тому явно стало не по себе, он насторожился и, казалось, не хотел отвечать на вопросы. Я слышал, как несколько раз они произносили «Монте Верита». Наконец мальчик оставил нас одних.

— Ты что-нибудь понял? — спросил Виктор.

— Нет, — ответил я.

— Мне все это очень не нравится. Здесь творится что-то странное. Я все время чувствую это, пока лежу. Мужчины сделались скрытными, взвинченными. Он сказал мне, что в долине беспорядки и люди рассержены. Ты слышал об этом?

Я не знал, что ответить. Он пристально посмотрел на меня.

— Малый из гостиницы был не слишком разговорчив, но он посоветовал не подниматься на Монте Вериту.

— Он не сказал почему?

— Ничего определенного. Сказал, что могут быть беспорядки.

Виктор молчал. Я чувствовал, что он напряженно думает.

— Женщины из долины не пропадали? — спросил он.

Лгать было бесполезно.

— Я слышал что-то о пропавшей девушке, но не знаю, правда ли это.

— Должно быть, правда. Так вот оно что.

Он долго молчал, и в тени я не мог разглядеть его лица, — комнату освещала одна тусклая лампа.

— Завтра тебе надо подняться на Монте Вериту и предупредить Анну, — сказал он наконец.

Я как будто ожидал этого и спросил его, как смогу найти монастырь.

— Я нарисую тебе план. Ты не заблудишься. Прямо по старому руслу, все время на юг. Дождей нет, пока еще можно пройти. Надо выходить до рассвета, чтобы в запасе был целый день.

— А что будет, когда я доберусь туда?

— Оставишь письмо, как и я, и уйдешь. Они не возьмут его, пока ты рядом. Я тоже напишу. Я сообщу ей, что внезапно, после двадцати лет появился ты, что я заболел. Знаешь, пока ты говорил с мальчиком, я подумал, что это чудо. Я чувствую, что Анна позвала тебя сюда.

Его глаза сияли старой ребяческой верой, которую я так хорошо понимал.

— Может быть, — ответил я, — Анна или горная лихорадка.

— А разве это не одно и то же, — возразил он.

В тишине маленькой темной комнаты мы взглянули друг на друга. Потом я позвал мальчика и попросил его принести мне матрас и подушку. Я собирался провести ночь на полу у постели Виктора.

Ночью он был беспокоен, тяжело дышал. Несколько раз я вставал и давал ему еще аспирина и воды. Он сильно потел, а я не знал, хорошо это или плохо.

Ночь показалась мне бесконечной. Я почти не спал. Мы проснулись одновременно, когда небо стало светлеть.

— Тебе надо идти сейчас, — сказал он.

Я подошел к нему и с тревогой увидел, что его кожа стала холодной и липкой. Ему было намного хуже, и он ослаб.

— Передай Анне, — попросил он, — что если люди из долины придут, и она, и те, другие, будут в опасности. Я в этом уверен.

— Я напишу это, — ответил я.

— Она знает, как я ее люблю. Я каждый раз писал ей об этом. Но скажи ей еще раз. Подожди в лощине два, три часа, может, даже дольше. А потом возвращайся к стене. Ты найдешь там ответ на плоском камне. Он обязательно будет.

Я дотронулся до его холодной руки и вышел на пронизывающий утренний воздух. Я огляделся и понял, что с самого начала мне не повезло. Все небо было затянуто облаками. Они не только скрывали путь из долины, по которому я вчера поднимался, но были и здесь, в замершей деревне, они окутывали мглой крыши лачуг и тропинку, извивающуюся сквозь кустарник и исчезающую на склоне.

Я чувствовал их мягкое беззвучное прикосновение на лице, когда они проплывали мимо, не растворяясь и не пропадая. Влага впитывалась в волосы, была на руках, я ощущал ее вкус во рту. Я оглядывался в полутьме, гадая, что же мне делать. Древний инстинкт самосохранения подсказывал, что надо вернуться. Это я твердо знал по прошлому горному опыту. Но и оставаться в деревне с Виктором, видеть его кроткие безнадежные глаза было выше моих сил.

Он умирал. Мы оба это знали. И у меня в нагрудном кармане было его последнее письмо жене.

Я повернул к югу. Облака по-прежнему проплывали мимо, медленно и неумолимо, вниз с вершины Монте Верита. Я начал подъем.

* * *

Виктор сказал, что я доберусь до вершины за два часа. Даже меньше, если бы светило солнце. У меня был план — грубый набросок местности, который он мне сделал.

В первый же час восхождения я понял свою ошибку. Солнца я уже не ждал.

Облака проносились вниз, оставляя на лице холодную и липкую изморось. Они совершенно скрыли извивающееся старое русло, по которому я взбирался минут пять и по которому сверху уже устремились ручейки, размягчая землю и делая неустойчивыми камни.

Местность изменилась. Теперь я не встречал ни корней, ни кустарника и чувствовал, что иду по голому камню. Наступил полдень. Я проиграл. Хуже того, я понял, что заблудился. Я повернул назад и не нашел русла. Я набрел на другое, но оно вело на северо-восток, и по нему уже несся сверху поток.

Одно неверное движение, и течение смоет меня, разобьет мне руки, когда я буду цепляться за камни.

Ликование вчерашнего дня ушло. Я больше не был в плену горной лихорадки, вместо нее появилось знакомое чувство страха. И в прошлом я много раз сталкивался с облаками. Ничто, как они, не делает человека в горах таким беспомощным, если только он не знает каждого дюйма дороги. Но раньше я был молод, тренирован, в хорошей форме. Теперь же я был просто городским жителем средних лет, который очутился один в незнакомых горах. И я испугался.

Я сел под защитой валуна, подальше от бегущих облаков, съел свой обед — остатки бутербродов, приготовленных еще в гостинице в долине, и стал ждать.

Потом я поднялся и начал притоптывать, чтобы согреться. Воздух был не пронизывающим, но холодным и влажным, как всегда в облаках.

У меня оставалась одна надежда, что с наступлением темноты, когда похолодает, облака поднимутся. Я вспомнил, что сегодня полнолуние. К счастью, в такие ночи небо обычно проясняется. Я ждал похолодания, и воздух заметно становился все более морозным. Посмотрев на юг, откуда весь день ползли облака, я уже мог различать предметы футов на десять вперед. Внизу мгла была плотной, как и прежде, и делала спуск невозможным. Я продолжал ждать. На юге стало видно футов на двенадцать, потом на пятнадцать, потом на двадцать. Облака уже не были облаками, осталась дымка, прозрачная и исчезающая. Внезапно на горе все стало различимым, пока еще не вершина, но большой выступ, поворачивающий на юг, а над ним — первый кусочек неба.

Я снова посмотрел на часы. Было без четверти шесть. Ночь опускалась на Монте Вериту.

Снова налетело облако, скрыло клочок неба, пронеслось, и я увидел небо опять. Я вылез из укрытия, где провел целый день. Мне нужно было принимать решение: карабкаться вверх или спускаться. Путь наверх был мне ясен — прямо перед собой я различал выступ горы, о котором говорил Виктор. Я заметил и гребень, бегущий на юг, по которому должен был подниматься двенадцать часов назад. Часа через два-три выйдет луна, и будет достаточно светло, чтобы добраться до скалы Монте Вериты. Я посмотрел на восток, куда нужно было спускаться. Там все было скрыто стеной облаков. Пока они не рассеются, мне придется так же беспомощно, как и днем, искать дорогу, видя перед собой не дальше трех футов. Я решил продолжать путь и идти с посланием на вершину.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});