Оранжевое солнце - Гавриил Кунгуров

И вдруг, как снежная россыпь на ветру, зазвенело в ушах Доржа: «Сурь... сурь!» Это первичная производственная единица в госхозах и сельскохозяйственных объединениях.

Сурь — новое, что принесла аратам социалистическая Монголия. В сурь входит несколько семей аратов — пастухов, животноводов. Каждая семья пасет, выращивает, умножает только один какой-либо вид скота. Дорж увлекся, не заметил, как докурил папиросу до конца, а когда обжег губы, бросил окурок в снег, так вскрикнул, что конь его попятился.

«Сурь! Пусть отец и мать пасут только овец или коров. Так им и скажу... Сурь: юрта отца, юрта Бодо и две юрты Багмы. Хороший сурь, хороший!.. Старшим сури будет либо отец, либо Бодо...»

Дорж вскочил в седло, заторопил коня. Едет, горячится сердце, готов запеть песню. Почему раньше не навестили его такие умные мысли? Другая жизнь наступит у отца и матери... Скоро радостное ветер стал развеивать, как снег с остроконечного холмика. Дорж растерянно мигал, тер рукавицей лоб, думал, и умные мысли его не казались умными. Отец трубкой по столу стукнет: «Кочевал и кочевать буду, ставил юрту с Дулмой и ставить буду...»

...Дулма ждала Цого. Пора бы ему вернуться. Залаяла собака и смолкла. Дулма набросила на плечи шубу и вышла. Дул колючий северный ветер. Собака лаяла на верблюда, он отбился от стада и пришел к загону, стал бить ногой по жердям ворот. Дулма впустила его, задумалась, покачала головой: не зря старый верблюд поспешил в загон, чует — близко буря.

Только она вошла в юрту, сбросила шубу, подкинула в печурку аргал, вновь залаяла собака, громко и отрывисто, вмиг замолчала, весело повизгивая.

— Приехал, — засуетилась Дулма, не успела выйти из юрты, навстречу Цого, заснеженный с ног до головы.

— Ты на чем приехал?

— Скакуна дал Бодо. До его юрты ехал на машине.

— Что же не могли тебя на машине-то подвезти сюда?..

— До юрты Бодо едва доехал. Голова от бензина лопнула. На коне только и отдышался. Три дня болела. У Бодо и гостил.

— Время тебе было гостить, а я жду...

— Кто ждет, тот дождется, — отшутился Цого. — Судьбу свою решали, был и директор нашего госхоза...

— Какую судьбу? Лисицей стелешь, выпил? Раздевайся, чай готов. Что у тебя в мешке? — И она потянулась, чтобы развязать мешок.

— Не трогай, — остановил ее Цого, — успеешь... А где скот? Дорж?

— Пасет за Белой горой. Я не поехала, ждала тебя...

Цого вскочил, быстро оделся, схватил ружье.

— Куда? А чай?

— Какой чай? Загонять скот надо, северный угол неба чернее дыма. Буря будет, буря!..

...Дорж стоял на пригорке, бледный, зажав руками голову: нежданно надвигалась беда. Оторвавшиеся от стада бык, коровы и отара овец уже близко от скалы, над ее отвесной стеной навис снежный карниз, он обрушится и увлечет за собою животных. Отара овец уже недалеко от карниза. Ничто не остановит ее, и она вместе с лавиной снега обрушится со скалы и погибнет. Дорж помчался наперерез, обжигая коня плетью. Лишь бы успеть, не упустить миг, на котором, как на волоске, повисла судьба животных. Вот уже конь Доржа осторожно ступает по кромке — шаг от пропасти... Седок замер в седле, боялся притронуться к поводу, лошадь не ошибется, не просчитается, ей не надо мешать. Отару овец хорошо видно. Надо отрезать ей путь, повернуть обратно. Вдруг баран-вожак с бешенством обреченного ринулся вперед, за ним и вся отара. Дорж опустил голову, зажмурился: гибель... гибель!

Раздался выстрел. Овцы сбились в плотный круг, разноголосо заблеяли, потом лавиной шарахнулись в противоположную сторону. Дорж открыл глаза. Сквозь тусклое снежное облако на другом конце скалы смутно вырисовывалась фигура всадника. И чем больше Дорж вглядывался, протирая глаза кончиком рукавицы, тем удивленнее становилось его лицо. Фигура всадника то терялась, то вытягивалась черным столбом вверх; он мчался, угоняя отару овец дальше и дальше от пропасти. Всадник увидел, что бык оставил в стороне перепуганных выстрелом коров, упрямо зашагал к снежному карнизу. Повернув коня, всадник бросился к нему, чтобы преградить путь, и когда приблизился, конь его вздыбился и не пошел на поставленные в упор гигантские рога. Всадник не стал неволить коня, а вскинул ружье и выстрелил в быка. Заряд угодил в заднюю ногу, бык споткнулся, вскочил и, оставляя на снегу кровавые пятна, хромая и волоча ногу, скрылся за холмом.

Скот был спасен.

Перед Доржем стоял отец, держал лошадь под уздцы, спокойно дымил трубочкой, смотрел в густую муть, нависшую над степью, и говорил как бы самому себе:

— Глухие выстрелы... Глухие... Даже эхо не ответило... Неужели накроет затяжная непогодь?..

Дорж стоял приниженный, смущенный, заикался:

— Отец... Ты с неба упал?.. Успел... Спас!..

Цого с досадой плюнул на снег, выбил трубку о стремя, сунул ее за пазуху.

— Вас, молодых, учить, что луну руками хватать. Все знаете...

Дорж, смахивая куржак с плеч отца, молчал.

Отец чертил на снегу кнутовищем:

— Вот Белая гора, надо скот гнать сюда — равнина; почему же он оказался тут, где беда, гибель?..

Что ответить отцу? Сколько ни ройся в голове, не сыщешь нужных слов, они вылетели, как дым из дымника юрты. Подъехала Дулма.

— Что вы стоите? День на исходе, скот разбрелся во все стороны... Почему-то бык едва плетется, волочит окровавленную заднюю ногу... Уж не волки ли?

Глаза Цого и Доржа встретились, но тайны не выдали, Дулма ничего не заметила. Заторопились, вскочили на лошадей. Расположившись по склону горы полукругом, расставив собак, они сумели довольно быстро собрать скот. Гнали они его к юрте коротким путем, обогнув Белую гору по крутому увалу.

...Буря разразилась позже, скот уже был в загонах. В юрте жарко, наваристый чай пили не торопясь, Цого рассказывал:

— Жизнь монголов повернулась, совсем повернулась... Молодое кипит, пенится. Что я видел своими глазами, что я слышал своими ушами, пересказать не берусь... Ни Эрдэнэ, ни Гомбо в нашу юрту не вернутся. Да и что им тут делать? Для них открылась такая жизнь, нам с тобой, Дулма, и во сне не виделось. Эрдэнэ скоро будет техником, Гомбо — мастером. Будь я молодым, я с ними бы пошел...

Дулма обиделась:

— Комолому быку только рогов не хватает, всех бы забодал...

Цого скосил на нее строгие глаза, она на минутку замолчала, спросила полушепотом:

— Что ты наговорил? Какой техник? Какой мастер?

— Эрдэнэ станет воду из-под земли добывать...

— Что, мало у нас воды в реках, озерах, мало ее дает дождь? — удивленно замигала Дулма.

— В Гоби... Поняла, в Гоби... Откуда там вода? Земля раскалена, песок и камни горят...

Дорж не согласился:

— Все горит, воды нет, как же живут? Монголия гордится Гоби; там много скота, и скот отличный... Ты же знаешь, отец...

Цого поскреб переносицу, вытер ладонью губы, подвигал морщинками на лбу:

— Знаю. Привыкли... Воду находят, но мало, беречь умеют, вот и живут...

Дулма расплакалась:

— Как же будет жить наш Эрдэнэ? Он к Гоби не привык, захворать может... От жары у него всегда голова болела, а гобийскую жару...

Успокоил ее Дорж:

— Живут люди в Гоби, и все довольны, на степь ее никогда не променяют. Учился я с одним гобийцем. Звал меня к себе, говорит: моя солнечная Гоби — лучшее место на земле...

— А Гомбо, какой же мастер? — вздохнула Дулма.

— О, Дулма, такого мастера, век проживаю, а нигде не встречал.

Цого потянул к себе кожаный мешок, развязал его и начал ставить на стол фигурки коров, быков, лошадей, овечек, коз, верблюдов, выточенных из дерева, искусно отполированных.

— Смотри, скот жирный, гладкий, отъелся он к осени...

Дулма застыла удивленная, терла глаза платком, мигала, щупала фигурки. Рассматривал их и Дорж. Все молчали. Хитрые щелки глаз Цого светились. Он сгреб фигурки в кучу.

— Тонкая работа, ставь, Дулма, богатое стадо на комод. Любуйся, славь умелые руки... Мы с Доржем будем пасти скот у Белой горы, а ты — на комоде! — и приглушенно захохотал.

Дулма отшатнулась, у нее голова закружилась, а перед глазами среди чашек и тарелок запрыгали лошадки, коровки, козочки, а золотисто-светлый верблюд стукнул ногой по чашке, она упала со стола.

— Где ты купил это деревянное стадо? Кто в нашей юрте будет играть им? Или мы с тобою уже дети?..

— Дорогой подарочек игрушечных дел мастера, твоего любимца Гомбо...

Дулма совсем растерялась:

— Был маленьким — игрушек не терпел, а вырос... — Она не договорила, приложила кончик платка к мокрым глазам.

Цого и Дорж ее успокаивали; глаза высохнут, тогда все поймет, но глаза у нее тусклы, понять ей трудно: Гомбо мастер, Гомбо прислал игрушки...

Цого, чтобы ободрить Дулму, выхватил из-за пазухи трубку, поднял над головой:

— Где ваши глаза? Гомбо подарил мне трубку... Видите, какие узоры? Она крепче кости, выточена из корня красного боярышника. Ни у кого нет такой золотой трубки!.. Да, совсем забыл. Дулма, возьми свой подарок. Тебе Эрдэнэ и Гомбо послали. — Он вынул из мешка платок, связанный из верблюжьего пуха.