Искатель. 1985. Выпуск №1 - Владимир Щербаков

В июне появился второй самолет; кто-то встречал его, разжигал костры, переносил раненых, — значит, и меня тоже. Самолет поднялся; я очнулся и увидел, как синело небо и горел на нем красный Антарес. На рассвете самолет качнул крылом, возникли светлые далекие леса.

…Аэродром. Автомобиль с брезентовым верхом. Серая грунтовая дорога. На выбоинах нас подбрасывает, кто-то стонет.

Солнце заглядывает под брезент. Вспоминаю, как капитан и Скориков вынесли меня с поля боя; кажется, я потерял тогда сознание

Час. Два. Три. Солнце поднялось: на полу кузова пляшет узкая светлая полоса.

Останавливаемся.

Молодой парнишка и медсестра несут меня; впереди — холм, небо качается…

Явился белый храм на холме, с куполами и колокольней. От высоких святых ворот в обе стороны бежали стены монастыря, прихотливо повторяя извивы реки. На несколько мгновений проковал он внимание, но их я запомнил. Как белые, опоясавши? холм облака — соборы и церкви; как застывший звон — купола в голубом воздухе над рекой; подобна вечному древу колокольня, светлая и высокая. Абрис мягкий, певучий, закругленный. Желта еще земля от прошлогодней травы, темна вода в реке, отразившая рукотворное диво. Еще светлее, чем стены храма, облака в голубой вышине. На древних закомарах — тени, печать сиротства, травяной горечи; желто-полынные кусты.

Тропа то опускалась, то поднималась над берегом, пока не вышла на прыгучий деревянный мосток, и снова поплыли купола, и святые ворота, и ветхие украшения стен с явными следами дождей, ярых летних лучей, скользящих по куполам, птичьих шаркающих крыльев, темных прикосновений ветров и бурь.

Госпиталь…

* * *

Вот мои соседи: Вася Кущин и лейтенант Сосновский, который в нашей палате временно, до получения документов.

Вася Кущин молчалив, застенчив, про таких говорят, что они тележного скрипа боятся Однажды я читал ему стихи, он слушал с удовольствием. Не сам просить стеснялся… Был он, в общем, мальчонкой.

Лейтенант Сосновский чем-то похож на капитана. Вначале мы с ним было сошлись, но потом я несколько разочаровался, сравнивая его с капитаном. Тот был до жесткости цельным, неумолимым, даже фанатичным, но это соединялось с таким умом, что и про себя частенько думал: «Ну и голова…» Сосновский был каким-то разбросанным, что ли, растерянным, не чувствовалось в нем стержня, только в шахматы он играл мастерски. Я же недолюбливал эту игру, а если брался играть, то играл, почти не глядя на доску, по памяти, — и часто проигрывал; не память меня подводила, а мечтательность: я всегда мечтал о каких-то необыкновенных комбинациях при самых простых позициях и, конечно же, зевал и пешки и фигуры.

…Дело шло на поправку Кость ноги срослась. Только в пояснице ощущалась иногда горячая боль, нередко — по ночам. Письмо матери, бабке, потом — от них… Мать писала: «Дорогой Валюта…» Потом слезы… о бомбежке… о работе. Вместе с заводом она была в эвакуации

Теперь я был сыт, почти здоров, обут и одет с точки зрения многих, ибо мне не приходилось дрожать от холода. Теперь я любил выходить незаметно на деревенскую улицу, пробираться за околицу, смотреть на светоносную лазурь звезд, впитывать глазами бесконечную прозрачность северного неба, пытаться угадывать у окоема цепи озер, ярусы леса над их берегами, ловить дымки, птичьи вскрики, тайный свет вечера, вслушиваться в открытую глухую пустоту ночи. Поймаешь глазом красную звезду — и голова кружится от мысли, бегущей в небесную даль, а вокруг спят прозрачные березовые колки, проглядывает кое-где в темной траве белая кипень купырей, лученосные деревья обогревают ладони, и если встать под ними, то тепло враз обнимет и проникнет сквозь одежду.

Межень, середина северного лета…

От безделья, что ли, от неожиданного прилива сил бродил я вокруг монастыря, подолгу не спал, читал, но чаще все же открывал окошко: смотрел, слушал ночь, в подрамниках созвездий что-то искал — и находил…

Лейтенант махнул на меня рукой. Он напропалую играл в шахматы, чаще в соседней палате. Боец Кущин тихо полеживал, и никогда нельзя было понять, спит он или нет. Один раз, помню, он долго лежал с открытыми глазами, что-то неторопливо обдумывал, потом я почувствовал его взгляд: он наблюдал за мной. Не поворачивая головы, я поднял руку, и лунная тень мягко прошла через нашу комнатку, и он видел ее и как завороженный наблюдал за ней…

* * *

На крыльце — танкист с обожженным лицом и я. Рядом выросла фигура военврача. Зовут врача Лидия Федоровна.

— На болоте столько ягод! — воскликнула она, остановившись на минуту. — Угощайтесь!

— Верните мою форму, — сказал я, — тогда я смогу сопровождать вас по ягоды. А то вас волки напугать могут.

— Точно, — подтвердил танкист с обожженным лицом. — Вы бы нас против волков брали с собой!..

— Ну как? — спросил я.

— Подумаю, — улыбнувшись, сказала она, и ее рассеянный взгляд скользнул по моему лицу. — Поправляйтесь, — сказала она.

— Прошу прощения, я уже здоров.

— Ладно… — как-то примирительно заметила она, — посмотрим.

На другой день я постарался попасть ей на глаза. Я стоял в бравой позе, опираясь незаметно на деревянные перильца, и ждал ее около часа.

— А, это вы… — Она замялась. — Что вы хотите?

— Того же, что вчера: чтобы меня признали здоровым.

— Да вы что, разыгрываете меня?.. Я знаю о вас все!

— А по ягоды… как же?

— Вы хоть вон до той деревеньки доберетесь без посторонней помощи? — И она показала рукой на семь знакомых мне высоких рубленых домов в полукилометре от ворот госпиталя.

— Туда я доскачу даже на одной ноге, но все же быстрее вас…

Она молчала. Потом произнесла несколько волшебных слов:

— А вы могли бы помочь мне напилить дров?

— Я это сделаю без вашей помощи.

— Как это? — спросила она. — Вы же один…

— Да, я один, — сказал я. — Но у пилы две ручки, а у меня две руки.

— Очень остроумно, — похвалила она без иронии. — Значит, договорились. Завтра вечером.

* * *

Вечер был дивный, спокойный, августовский… Я ждал ее у крыльца, но, когда она вышла, я растерялся: у нее было другое лицо, очень серьезное, сосредоточенное; она, казалось, не заметила меня. И прошла мимо… потом оглянулась, сказала:

— Пойдемте, что же вы стоите?

Я пошел за ней. Она шла очень быстро, и нас сначала отделяло десять метров, потом двадцать, потом сорок… Она скрылась в избушке, даже не оглянувшись. Я добрался до палисадничка и остановился у калитки. Она приоткрыла дверь и сказала:

— Входите!

Я вошел. Маленькая комнатка с невысоким потолком, одно окошко, деревянный столик, один стул…