Сестра Грибуйля - Софья Сегюр

XI. Великолепный десерт

Г-н Дельмис вышел, дружески попрощавшись с Грибуйлем, и тот принялся убирать тарелки и хрусталь.

– Отличный человек! – воскликнул он, стукнув в подтверждение слов стаканом по тарелке и разбив и стакан, и тарелку… – Ой! Опять несчастье! Ну что за невезение! Только со мной так бывает. Стоит произнести «Отличный человек!» – чтобы похвалить хозяина самым честным и достойным образом, и вот пожалуйста – стакан и тарелка вдребезги! Что ж, и сказать уже нельзя: «Отличный человек!»? Это уж слишком! Что за дом!

Грибуйль презрительно пожал плечами и продолжал убирать со стола. Относя последнюю стопку тарелок, он услышал голоса г-жи Дельмис и Каролины, ускорил шаг, чтобы не попасться им на глаза, и натолкнулся на Эмили и Жоржа, детей г-жи Дельмис, которые возвращались из гостей от тетушки.

– Гляди-ка! Грибуйль! – закричали дети. – По какому случаю ты здесь, да еще с кучей тарелок?

ГРИБУЙЛЬ. – Потому что я теперь друг вашего папы, мсье и мамзель, и служу ему дружескую службу.

ЖОРЖ. – Грибуйль – папин друг! Ха-ха! Вот так шутка!

ГРИБУЙЛЬ. – Вовсе не шутка, мсье. Можете спросить у папы… а он мой друг, и я имею полное право вам об этом сообщить.

ЭМИЛИ. – Папа – твой друг! Ха-ха-ха! Что за глупость! Папа – друг Грибуйля!

ГРИБУЙЛЬ. – Да, мамзель! А почему бы ему не быть моим другом, раз я его друг?

Каролина, услышав голоса детей и Грибуйля, прибежала и рассказала им, как и почему она и ее брат оказались в доме и почему Грибуйль занимался столом. Дети очень любили Каролину, часто забавлялись глупостями Грибуйля и поэтому были вполне довольны переменами в доме Они вбежали в гостиную, поцеловали родителей и принялись восторгаться прической г-жи Дельмис, к большому удовольствию Каролины, вложившей в нее все свое умение.

– Грибуйль уверяет, что я слишком стара, чтобы так причесываться, – со смехом сказала г-жа Дельмис.

– Слишком стара! Ничего подобного! Это вам превосходно идет, мама; всегда так причесывайтесь.

– Мне кажется, прическа красивая, но не слишком удобная, – сказал г-н Дельмис.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Вполне удобная, друг мой! удобнее некуда! Так хорошо, когда все волосы начесаны снизу вверх.

ЭМИЛИ. – А вы их вечером распустите, мама?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Я еще не решила, малютка; я в первый раз так причесалась.

ЭМИЛИ. – Долго придется расчесывать.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Нет, самое большее – четверть часа. Каролина об этом позаботится.

ЭМИЛИ. – Я очень рада, что Каролина теперь у нас; но Грибуйль? Он так глуп! Что он будет делать?

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Сестра будет следить за его работой; он хорошо ей помогает.

Пока длился разговор в гостиной, Каролина в кухне выслушивала объяснения Грибуйля, который передавал сцену в амбаре с Розой, их ужас, задержание Розы капралом и все, что за этим последовало.

КАРОЛИНА. – Видишь, Грибуйль, что бывает, когда начинают пересказывать, что слышали и видели! Бедной Розе пришлось бы идти по городу со связанными руками, под конвоем жандарма, из-за болтовни госпожи Гребю. Кстати, о болтовне: ты слишком много говоришь с хозяевами, Грибуйль, нынче вечером ты опять разозлил госпожу Дельмис.

ГРИБУЙЛЬ. – Ничего, не обращай внимания; хозяин велел сказать, что он доволен и чтобы ты не сердилась; и еще он сказал, что он мой друг.

КАРОЛИНА. – Я очень рада, что хозяин доволен; но прошу тебя, Грибуйль, не зли хозяйку. Не говори ей больше о платьях и о том, что ей идет, что не идет: это не твое дело. Занимайся своей работой, это самый лучший способ, чтобы все стали довольны.

Грибуйль пообещал больше не делиться свои наблюдениями ни с кем, кроме нее.

Что ни день, Каролина становилась все полезнее своей сообразительностью, расторопностью, усердием, сноровкой, с которой ей удавалось выполнить любую работу. Каждое утро, пока еще все спали, она отправлялась выслушать проповедь священника и помолиться на могиле матери; она молила дать ей силы выносить утомительную службу, на которую ее обрекла нежная любовь к брату. Будь она одна, то охотно вернулась бы к прежнему ремеслу портнихи, которое давало более приятный заработок и свободу по воскресеньям и вечерам. У г-жи Дельмис работа в воскресные и праздничные дни была такой же, как в остальные; так же требовалось убирать комнаты с Грибуйлем; помогать одеваться хозяйке и детям, готовить еду, накрывать и убирать со стола, мыть посуду. Единственным развлечением, которое позволяла себе Каролина, было присутствовать на вечерней службе и провести часок в гостях у священника. Грибуйль во время ее отсутствия играл с детьми. Он часто выводил из терпения г-жу Дельмис и смешил детей своими наивностями; редкий день проходил без того, чтобы он не разбивал что-либо или не допускал какую-либо оплошность. Г-н Дельмис оправдывал его как мог, получая от Грибуйля благодарный взгляд, полный нежной признательности. С самого начала его тронула доброта, старательность, преданность бедного мальчика; эти превосходные качества позволяли ему мириться с неприятностями, которые случались все реже по мере того, как привычка к службе придавала мальчику уверенность и сноровку. Не раз г-н Дельмис помогал Каролине скрыть от хозяйки проступки Грибуйля. Однажды он разбил вазу, в которую велели поставить цветы; расстроенная Каролина не знала, как сладить с недовольством хозяйки; г-н Дельмис, ставший свидетелем происшествия, отправился к торговцу фарфором, чтобы заменить разбитую вазу, нашел точно такую же и поспешил доставить ее удрученным брату и сестре. Радость Грибуйля, его отрывистые, простодушные, ласковые слова и признательность Каролины вполне вознаградили добрый порыв г-на Дельмиса и усилили нежную привязанность к бедным сиротам.

Однажды Каролина сообщила брату, что ожидается парадный обед и надо постараться все приготовить и накрыть стол надлежащим образом.

ГРИБУЙЛЬ. – Что ты называешь «надлежащим образом»?

КАРОЛИНА. – Это значит – лучше, чем обычно; выбрать тарелки без единой щербинки, протереть их заранее, чтобы не заниматься этим во время обеда; поставить побольше тарелок для десерта; подложить мох под фрукты; в общем, постараться, чтобы все было как следует, чтобы на стол было приятно взглянуть и чтобы господа Дельмис были довольны.

ГРИБУЙЛЬ. – Что касается месье, это будет нетрудно, он всегда доволен; но вот мадам – другое дело: она вечно всем недовольна, она…

КАРОЛИНА. – Тише! Не дай бог она тебя услышит!

ГРИБУЙЛЬ. – Ну и пусть! Пусть услышит! я же правду говорю. Разве не правда, что как бы я ни старался, как бы ни угождал, она вечно ворчит и всегда найдет, к чему придраться. А как она разоралась, когда я завязал веревочкой клюв ее попугая!

КАРОЛИНА. – Еще бы! Ведь он не мог есть и умер бы от голода.

ГРИБУЙЛЬ. – Велика беда! Гадкая тварь, без конца передразнивает мои слова, оскорбляет с утра до ночи, клюет мне ноги, когда я занят работой, злит меня, доводит до бешенства, портит мой характер – и все это по злобе, чтобы не дать мне закончить вовремя!

КАРОЛИНА. – Что за глупости ты наговорил, Грибуйль! Разве попугай может понимать и соображать?

ГРИБУЙЛЬ. – Может ли он понимать и соображать? Я так полагаю, что отлично понимает. Если бы он был таким, как все животные, разве бы он говорил? разве орал бы всем, кто приходит в дом, и даже тем, кто проходит мимо по улице: «Грибуйль скотина! Боже мой, какая скотина! Грибуйль дурак!» А когда его спрашивают: «Кто тебя побил, Жако? Кто тебе вырвал перья?» – ты думаешь, что так он и скажет: «Честно говоря, я об этом ничего не знаю» или же: «Никто»; вовсе нет; он принимает такой вид!.. Надо видеть, что за вид! просто дьявольская рожа! и верещит: «Это Грибуйль! Бедный Жако! Грибуйль его побил!» А однажды, когда я так чихал, так кашлял, что любой бы проникся жалостью, ты думаешь, что Жако сказал: «Бедный Грибуйль! Сахарку Грибуйлю!» Ну да! Как бы не так! Он принялся надо мной издеваться, передразнивать, кашлять, плеваться и канючить с самым жалким видом: «Бедный Жако! Сахарку бедному Жако!» И что же вышло? Вместо того, чтобы пожалеть меня, дети принялись смеяться, и хозяева за ними следом. Мадам меня не удивляет, но поведение месье поразило и уязвило; уж он-то, назвав себя моим другом, мог бы заткнуть пасть этому проклятому попугаю и разъяснить ему, что так себя вести – настоящее злодейство. Но вместо того, чтобы принять мою сторону, – нате вам, встает на сторону моего врага. И вот после обеда, когда мы остались наедине…

– Ты завязал веревочкой клюв бедному животному.

– Сначала я пытался вразумить его словами; но… никак не мог заставить себя слушать! Он осыпал меня гадостями, налетал и клевал так, что у меня кровь пошла. «Ах ты, негодяй, – сказал я ему, – ты считаешь, что раз умеешь смешить хозяев, то самый сильный; ну, посмотрим, любезный, кто кого!» И я вот так ухватил его за шею и завязал клюв, раньше чем он успел пикнуть о помощи. Уж он такой скандал бы закатил! Но дело было сделано, и смеялся не он, а я, а ему оставалось только корчить рожу… самую жалкую рожу! Ха-ха-ха! До сих пор смеюсь, как вспомню.