Королевская аллея - Франсуаза Шандернагор

Таким образом, когда следующей осенью госпожа де Нейян (которая сама путешествовала в карете) засунула меня в парижский возок вместе с моим желтым саржевым платьицем, крутыми яйцами и черствым хлебом, я с радостью подумала, что теперь-то, спустя полтора года, покажу себя в столице с куда более выгодной стороны. Трактирщики и возчики, встреченные на пути в Париж, казалось, были не безразличны к моим новым достоинствам, среди коих, несомненно, имелись не только духовные. Кое-где мне даже пришлось испытать опасное, но приятное удовольствие давать легкий отпор. Красноречивый взгляд, которым Кабар де Виллермон окинул меня в пассажирской конторе, куда пришел встретить мой возок, подтвердил, что я, вероятно, довольно приобрела как в красоте, так и в уме, или, по крайней мере, рассталась с детством.

Как и положено в романах, настало время предложить читателю портрет героини, которая должна явиться на сцену. Не стану описывать сама юную особу, прибывшую в Париж осенью 1651 года в простом возке; пусть это сделают за меня те, кто посвятил скромной моей особе хоть несколько строк в те годы или несколько позже.

Вот как описала меня мадемуазель де Скюдери[14] в одном из своих прославленных романов, «Клелии», под именем Лирианы: «Высокая, статная, замечательно сложенная, с великолепным цветом лица, мягкими светло-каштановыми локонами, изящными линиями носа и рта, она сияла благородством и скромностью, нежной прелестью и веселостью нрава; но главное, что делало ее красоту поистине ослепительной и безупречной, были глаза — самые прекрасные в мире глаза, черные, сверкающие, томные, страстные, искрящиеся умом. Временами их затуманивала грусть, делавшая ее взгляд еще более притягательным, но чаще они лучились радостью, которая, в свой черед, внушала окружающим самые пылкие чувства к их обладательнице… Притом она никогда не строила из себя красавицу, хотя бесспорно была ею». А вот и еще один, не менее лестный портрет, вышедший из-под пера другого нашего знакомого: «Чудесное сложение, благородная осанка, безупречный овал лица, огромные черные живые глаза, довольно большой рот с прелестными зубками; гордый вид, изысканная, временами чуть насмешливая речь…» И, наконец, сам господин Скаррон сделал из меня очаровательную и многообещающую Ирис:

… Огонь блестит в ее очах;Кто мог бы описать сей пламень!..Слова не в силах отразитьНи облика младого томность,Ни простоту ее и скромность.Увы, кто их решит любить,Утратит пыла неуемность…Сокровищ видимых не счесть:И стройный стан и взор чудесныйОценки стоят самой лестной;Но сколько скрытых качеств естьПод оболочкою телесной!

То удовольствие, с коим я ныне, шестьдесят лет спустя, доношу до читателя эти лестные отзывы, слишком ясно свидетельствуют о том, что и женщины, почти вовсе не занятые своею внешностью, все-таки ценят ее более, нежели даже хотят. В оправдание скажу одно: не зная о том, как славилась я красотою по всему Парижу, читатель не поймет причин, сделавших мою судьбу столь замечательною. Впрямь ли обладала я теми прелестями, какие приписывали мне усердные восхвалители? Все, кто был влюблен в меня, клялись в этом; зеркало мое не всегда подтверждало их дифирамбы, но у зеркал изменчивый нрав. Вот почему отмечу те лишь черты, в коих полностью могу быть уверена, явившись в свете, я удостоилась некоторого успеха благодаря высокому, выше среднего, росту, большим черным глазам, ровным зубам и длинным каштановым волосам, которые научилась в конце концов причесывать по последней моде.

Как бы там ни было, но я нравилась мужчинам, и, в частности, господину Скаррону, поэту, которого настолько тронули мои злоключения, что он всерьез озаботился моею судьбой. У меня не было ни приданого, ни родителей; стало быть, я не могла рассчитывать ни на приличный брак, ни на прием в монастырь. Впрочем, я не слишком вдавалась в размышления по сему печальному поводу. Мне было шестнадцать лет, и я все еще тешила себя радужными надеждами на будущее, не слушаясь предостережений трезвой и рассудительной натуры; я упивалась новизною светских успехов, любовалась собою в зеркалах, танцевала одна в своей спальне, насвистывала песенки, ходя по улицам; словом сказать, впервые за многие годы жила, не заботясь о завтрашнем дне. И, однако, я прекрасно видела, что мое присутствие в доме благодетельницы моей, госпожи баронессы де Нейян, и необходимость кормить меня хотя бы дважды в день начинали всерьез досаждать ей. Она согласилась взять на попечение душу, погибающую в грехе протестантской веры, но вовсе не считала себя обязанной помогать душе, спасенной для католичества.

Господин Скаррон, верно оценивший всю пагубность моего положения, неожиданно предложил либо заплатить за меня взнос в монастырь, либо вступить с ним в брак. Мадам де Нейян пришла в восторг: наконец-то у нее явилась возможность сбыть с рук докучливую ношу. Она с жаром согласилась на предложения господина Скаррона, хотя и не надеялась, что столь юная романтическая девица, как я, возьмет в мужья прикованного к креслу параличного урода. Вот почему она склонялась к мысли о монастыре. Урсулинки с улицы Сен-Жак весьма охотно примут меня, говорила она, и, быть может, усердие мое и счастливый случай помогут мне впоследствии занять место классной дамы в каком-нибудь провинциальном монастыре.

Но благодетельница моя не приняла во внимание мое отвращение к затворнической жизни и жажду светских развлечений, а, главное, честолюбие и заботу о репутации, куда более сильную, нежели забота о спасении души; я еще согласилась бы сделаться настоятельницей или аббатисой, но простой монашкою — никогда! Мне даже в голову не пришло вовсе отказаться от предоставленного выбора. От моего отца-игрока я унаследовала способность к быстрым решениям и любовь к риску. Не колеблясь ни минуты, я поставила на господина Скаррона.

Разумеется, он был уродлив и к тому же разбит параличом, но даже и такой супруг все же казался мне лучше любого монастыря. Впрочем, я тешила себя надеждою, что его острый ум поможет мне сделать этот брак сносным.

Проникшись решительным отвращением к страсти на примере моей матери и всех бедствий, в которые ее безграничная любовь к моему отцу ввергла наше семейство, я твердо положила ни в коем случае не любить мужа; более того, была вполне довольна тем, что он калека: во-первых, таким он никогда не покинет меня, чтобы, подобно моему отцу, под разными предлогами скитаться по всему свету; во-вторых, считалось, что при его болезненном состоянии он не способен фактически осуществить наш брак, и это меня радовало несказанно: значит, мне не придется терпеть ни его домогательства, ни его любовниц. Стало быть, все складывалось к лучшему, и я, в горькой моей невинности, была недалека от убеждения, что Небо даровало мне идеального супруга.

Моя мать, которую разыскали, дабы спросить ее мнение, прислала из Бордо, где теперь жила, согласие на брак. Поскольку госпожа де Нейян собиралась покинуть Ниор, а моя крестная Сюзанна уехала к новому мужу, губернатору Байонны господину де Навайю, госпожа д'Обинье назвала своим представителем Кабара де Виллермона и попросила до свадьбы поместить меня в какой-нибудь монастырь. Я вернулась к урсулинкам, где и провела пять-шесть недель, предшествовавших венчанию.

Итак, 4 апреля 1652 года, в то время, как по всей стране разгорались мятеж и гражданская война, стряпчий составил мой брачный договор с господином Скарроном в присутствии господ Кабара де Виллермона, Пьера Тирако де Сент-Эрмана и его кузена Франсуа Тирако. Два дня спустя в маленькой частной молельне особняка де Труа капеллан советника Деланд-Пойена, друга моего мужа, обвенчал меня со Скарроном.

Покров на алтаре был сделан из нижней юбки госпожи де Фьеск, и под крестами на парче явственно проступал рисунок из больших желтых цветов. Эта смесь бедности, кокетства и благочестия как нельзя вернее отражала то, чем стала моя жизнь в последующие двадцать лет.

Глава 6

Я думала, что вступаю в фиктивный брак. Он же стал, если можно позволить себе такой каламбур, «эф-фиктивным». Как я узнала позже, за два дня до свадьбы господин Скаррон похвалялся перед одним из своих друзей, который со смехом расспрашивал, намерен ли тот осуществить наш брак; на деле, что, разумеется, не станет творить со мною глупостей, но уж точно научит меня им. Находясь в столь плачевном физическом состоянии, он — как рассказал однажды в моем присутствии, — долго колебался в выборе между женщиною без чести и девушкою без денег и, склоняясь в пользу второй, разумеется, решил извлечь из этого союза всевозможную приятность. Обойдясь без того, что супруг обыкновенно преподает своей молодой жене, он, тем не менее, приобщил меня к некоторым забавам, без коих я прекрасно обошлась бы; трудно представить, до каких фантазий доходят иногда мужья, заставляя жен выполнять их подчас невообразимые требования.