Эдгар По в России - Шалашов Евгений Васильевич

Александр задумался. Кажется, он уже принялся сочинять. Чтобы привлечь внимание русского поэта, Эдгар спросил:

— А как же львы?

— Львы? — не сразу понял Пушкин. — Ах, которые на набережных! Ну, львы уже привыкли.

Отошедши от рассеянности, Александр щелкнул пальцами, подзывая хозяйку, а та уже догадливо повторила заказ.

На какой-то момент разговор притих. Русский и американский поэты дружно грызли вкуснейшие рогалики, запивая их ароматнейшим напитком.

— Я завидую русским поэтам, — сообщил вдруг Эдгар.

— Завидуете? — удивленно переспросил Пушкин. — С чего бы это?

— Вот вы, господин Пушкин, располагаете досугом. Стало быть, имеете время для написания стихов.

— И что с того? — пожал Пушкин плечами. — Я знаю немало людей, которые служат, а пишут стихи после службы. Да и сам я, было время, служил.

— Вот и я так хочу, — заявил юноша. — Хочу, чтобы у меня был постоянный кусок хлеба. Ну, скажем, чтобы отдаваться делу до четырех часов пополудни, но чтобы вечер был в моем полном распоряжении. Я хотел бы, — мечтательно прижмурился юноша, — поступить учителем в государственную школу.

Услышав такое, Пушкин едва не подавился кофе. Успел поставить чашечку на стол, откашлялся, аккуратно прикрывшись салфеткой. Удивленно воззрившись на американца, покачал головой.

— Я, мистер Поэ, Царскосельский лицей закончил, — сообщил Пушкин не без гордости. Видя, что это наименование ни о чем не говорит американцу, уточнил: — Что-то вроде вашего Гарварда или аглицкого Оксфорда. Только учеба там с малых лет. И школа, и университет — все вместе. Ну, Итон и Оксфорд, вместе взятые. Как вспомню, что мы там вытворяли, так до сих пор перед наставниками стыдно. Я бы на месте наших преподавателей всех лицеистов из пушки перестрелял. А что в обычных школах творится? Или в Америке сорванцов меньше?

— О нет, — засмеялся Эдгар, вспоминая собственные проказы. — Вспоминаю, как мы стул учительский клеем мазали, а как-то раз в его табак перец добавили.

— А мы классную доску воском натерли, — вспомнил Пушкин. — Так натерли, что мел по ней скользил, но не писал. Скребли-скребли, так и не отскребли. Пришлось доску менять.

— Выпороли? — с пониманием спросил По.

— В карцер отправили, — вздохнул Александр. — А самое главное — на целый месяц без выезда в город оставили.

— А меня выпороли.

Оба поэта засмеялись и от этого стали даже как-то ближе друг к другу. Еще немного, и можно будет переходить на обращение по имени, без этих пресловутых "мистеров".

— Я все понимаю, — сказал Эдгар. — Трудновато придется, но что поделать? Зато буду возвращаться домой к четырем, писать стихи!

Пушкин покачал головой:

— Есть у меня друг… или был… Вильгельм Кюхельбекер, тоже поэт, преподавал языки в пансионе. Так увлекался учительством, что про стихи забывал.

— А что, сейчас он уже не преподает? — полюбопытствовал американец.

— Уже нет, — помрачнел Пушкин, и Эдгар решил, что друга-поэта, верно, уже нет в живых. Расспрашивать Александра не стал. Зачем? Тем более что жизнь и смерть постороннего человека (пусть и близкого для русского поэта) его не особо интересовала. Будь этот Вильгельм действительно великий поэт, он бы о нем слышал. А нет, так верно, что-то вроде самого Пушкина — поэт известный, но не знаменитость.

Допивая "каву", Эдгар сосредоточенно копался в карманах, пытаясь на ощупь определить серебряные монетки — извлекать на свет свое "богатство" казалось неловким. Вот, вроде бы нашел и уже приготовился вытащить, но Пушкин дружеским движением остановил его руку:

— Мистер Поэ, у нас так не принято. Я пригласил — стало быть, я угощаю. Не как у Гёте.

Эдгар хотел возмутиться, но Александр уже вытащил серебряный рубль. Верно, с такой монеты полагалась сдача, но Пушкин предпочел получить ее поцелуем, чему хозяйка осталась довольна.

Слуга помог поэтам одеться, они вышли на улицу. После тепла кондитерского заведения, пронизывающий холод был еще страшнее.

— Вы что-то сказали о Гёте? — поинтересовался Эдгар, пытаясь запахнуть крылатку поплотнее.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— А, ну да… — заулыбался Пушкин. — Князь Шаховской — кстати, не чуждый литературе, встречался с автором "Фауста". Не то в Дрездене, не то в Берлине, не упомню. Господин Гете жил с князем в одной гостинице и вечером пригласил его на чашку чая. Шаховской, удивленный, что подали "голый" чай, приказал принести бутерброды. Гости и сам Гёте отдали должное бутербродам, а утром князю представили счет. Мол, херр Гёте отказывается оплачивать бутерброды, так как он приглашал исключительно на чай. Шаховской удивился прижимистости великого поэта, но счет оплатил.

Из дневника Эдгара Аллана По

Сегодня я познакомился с Пушкиным. Это было нелегко, потому что вход в его квартиру преграждал старый Цербер. Если бы я понимал по-русски, слуга вряд ли меня пустил, а рукоприкладствовать он не решился.

Мне говорили, что Пушкин самый выдающийся поэт России. Что ж, возможно. Хотя он не произвел на меня впечатления ни как поэт, ни как человек. Пушкин неглуп, но его суждения довольно поверхностны, а большинство сведений кажутся мне устаревшими.

Пушкин получил неплохое, по русским меркам, образование. Лицей, где он учился, — это не Итон, и не Регби, но тоже неплохо.

Человек он уже немолодой и довольно-таки некрасивый. Более того, чувствуется изрядная примесь негритянской крови. Лицо смуглое, длинный нос, толстые губы. Странно только, что волосы поэта были русыми, с уже заметными залысинами, а не курчавыми. Но хочется отдать должное — на таком некрасивом лице были чудесные глаза — темно-серые, очень умные. Квартерон? В Бостоне или Ричмонде мистер Александр считался бы негром. Кажется, я даже позволил выразить свое удивление вслух, потому что его взор нахмурился. Я уже приготовился к тому, что Цербер будет спускать меня с лестницы, но, к счастью, мистер Пушкин сменил гнев на милость. Надеюсь, что никто меня не осудит за то, что я совершал прогулки в его обществе и даже посещал вместе с ним общественные места. Впрочем, в России прогулка с чернокожим не считается чем-то предосудительным.

Но что мне понравилось у Пушкина — его кабинет, обставленный с безупречным вкусом и простотой, достойной истинного поэта — огромный стол, где в кажущемся беспорядке сложены листы бумаги — как чистые, так и уже исписанные. На некоторых листах я заметил рисунки — у Пушкина есть такая же привычка, как и у меня, — непроизвольно делать зарисовки к своим сюжетам. Чернильница и письменные принадлежности самые простые. Вокруг стола расставлены простые плетеные стулья, прикрытые вязаными салфетками. А главное — книги, книги, книги! Думается, что Пушкин человек небедный, если он может себе позволить купить столько книг.

Я не читал произведений Пушкина, но думаю, что его литературная репутация в России сильно преувеличена. Слыть великим поэтом среди невежественного народа несложно. В России не было литературной традиции, как это существует в Новом Свете, где Северная Америка впитала в себя легенды о короле Артуре, поэмы Шекспира и Байрона, а Южная — "Песню о Сиде", романы Сервантеса и пьесы Лопе де Вега. Думаю, это не вина России, а ее беда. Россию постоянно кто-нибудь завоевывал — татары, шведы и французы. Страна, находящаяся в постоянной борьбе с врагам, не может создать ничего стоящего. Там, где постоянно идет война и приходится чем-то жертвовать, нет времени на написание настоящей литературы. Разве что исторические романы. Но исторические романы сегодня уже мало кого интересуют. История — это выработанная жила, где для настоящего художника нет ни одного грана золота. Но о чем писать в России, где нет собственной истории, а та, что имеется, покрыта налетом страха?

В России легко быть гением. Для этого просто достаточно познакомиться с великой литературой Древней Эллады и Рима, освоить старофранцузскую поэзию и англо-саксонские легенды, впитать в себя главные идеи, освоить чужие литературные стили, а потом облечь все это в привычные для слуха и глаза славянина слова.