Западный рубеж - Евгений Васильевич Шалашов

выбивал. Куда стрелять?

— Дерзайте, товарищ начдив, — вздохнул я. — Я с ним заговорю, попрошу маузер убрать. Не уберет — палите. Главное, чтобы ты в меня не попал, а Тютюннику можешь хоть в ногу, хоть в руку.

А про себя подумал, что если пуля начдива угодит в другое место, то спишем на боевые потери. Типа… начальник особого отдела дивизии в одиночку пытался задержать польских диверсантов, но был убит на месте! Да, а почему меня на Польше-то клинит? Не факт, что авиапоезд на Западный фронт пойдет.

Посмотрев на командный состав, таращившийся на Тютюнника (а тот еще раз пуганул несчастных ворон, да и нас заодно), предложил:

— Отцы-командиры, отошли бы вы от греха подальше, что ли.

«Отцы-командиры» отодвинулись метров на пять. М-да, я тут недавно на жителей Холмогор пенял, что стояли прямо на линии огня, а здесь командиры РККА, половина из которых бывшие офицеры. Ну, флаг вам в руки, барабан на шею.

— Товарищ Тютюнник! — громко сказал я, делая несколько шагов по направлению к главному особисту. — Вы бы оружие убрали, что ли.

— А, Аксенов! — радостно оскалился начальник особого отдела. — Вот тебя-то я и расстреляю в первую очередь. Ты почему не обеспечил охрану поезда?

— Виноват, времени не было, — пожал я плечами, прикидывая — о чем еще следует говорить со сбрендившими людьми?

Раздался выстрел, следом за ним приглушенный лязг, словно что-то ударилось о металл, послышался крик боли, и Тютюнник упал.

Начдив Филиппов, наверное, и был когда-то вице-чемпионом юнкерского училища (что в переводе на нормальный язык означает второе место на соревнованиях), но это случилось давно. Промазал, но пуля, ударившись о паровоз, срикошетила и попала в особиста. Удачно. А ведь могла бы в меня.

Тютюнник корчился и стонал от боли, но это и хорошо, потому что попади пуля в позвоночник или в голову, он уже ни стонать, ни корчиться не сумел бы.

— Товарищи командиры, — слегка рыкнул я на командный состав дивизии, уже норовивший забраться на паровоз. — Вызовите врача, близко к локомотиву не подходите. А еще лучше — отправляйтесь-ка по своим делам и не мешайте работать. Товарищ начдив, распорядитесь. Александр Петрович, — это я своему саперу. — Вы со мной.

Александру Петровичу Исакову уже за пятьдесят, служил еще в русско-японскую, заработал там ордена святой Анны и святого Владимира с мечами, вышел в запас штабс-капитаном, но с началом Первой мировой призван, служил в запасном полку, а по возвращению домой мобилизован в белую армию. Отчего-то за все это время в чинах не вырос. Как я понял, его саперы и разминировали те мосты, что минировал мой друг Артур Артузов.

Мне Исаков отчего-то напоминал учителя — строгого, но любимого детьми.

Надо оцепление выставить, чтобы начальство отгонять. И что они за два года войны поврежденных паровозов не видели или своих дел мало? Наверное, все-таки второе. Воевать не с кем, а красные командиры, равно как и простые бойцы, потихонечку зверели от скуки. Может, и Тютюнник рехнулся от безделья?

Начдив с помощью крепких слов навел порядок, и начальство потихонечку «рассосались». Да и самое интересное уже позади. Раненого особиста унесли, а глядеть на паровоз неинтересно. Я бы и сам на него не стал смотреть, а уж тем более, заглядывать внутрь кабины, но пришлось.

А внутри… Пересказывать не вижу смысла, воображение есть у всех, и каждый может себе представить, что случилось с двумя телами, если рядом с ними произошел взрыв. В общем, внутри кабины ничего целого не осталось, только покореженные железки.

— Посмотрели, гражданин начальник? — недовольно пробурчал взрывотехник. — Если посмотрели, то можете выйти, не мешайте.

Ишь ты, какой колючий, мысленно восхитился я. Ладно, посмотрим, что он скажет, но картинка представлялась ясной. Впрочем, пусть и специалист скажет свое слово.

Я спустился вниз, где Мошинский уже подводил к паровозу пожилого мужчину в форменной фуражке и вытертой кожаной куртке.

— Машинист, — сообщил заместитель начальника особого отдела. — Кузьмин Кузьма Петрович. Говорит — на пять минут из кабины вышел, оттого и спасся.

— А там кто? — кивнул я на кабину.

— Васька-кочегар, то есть, Василий Полетаев, и помощник мой, Петр Данилов, — вздохнул машинист. Сняв с головы фуражку, перекрестился: — Упокой господи их души. Я с Петром пять лет в рейсы хожу, да и Ваську сызмальства знаю. Мы с ними с восемнадцатого года в авиаотряде служим.

— Расскажи, Кузьма Петрович, как дело было? — попросил я.

— Так чего тут и говорить-то? — пожал плечами машинист. — Тендер мы углем еще вчера загрузили, сегодня к вечеру ходка, я Ваське велел загружать, чтобы топку проверить. Давно уже на угле не ездил, все на дровах, да на дровах. А уголек-то, он дольше загорается, чем дрова. Вот Васька с тендера уголек потянул — углеподатчик работает, хоть и плохо, раскочегарил, да начал подкидывать. И кинул-то всего две лопаты. Я Петруху оставил, а сам до ветру пошел. Вот, пока ходил, тут и рвануло.

— Говоришь, никто посторонний сюда не заходил? — вкрадчиво поинтересовался Мошинский.

— Так какие здесь посторонние? — удивился Кузьмин. — Тут только свои, да наши, да охрана кругом стоит. Кто из посторонних сюда пройти может?

— Это что, получается, что кто-то из своих «адскую машинку» принес, да в топку сунул? Помощник с кочегаром отпадают, получается, что только ты. А, гражданин Кузьмин? — с угрозой в голосе поинтересовался Мошинский.

— Да ты что, товарищ начальник? — оторопел Кузьмин. — Я же говорю, до ветру вышел. Мне теперь с паровоза-то по-маленькому неудобно ходить. Нечто думаешь, я своих товарищей порешил? Да мы на этом паровозе всю войну прошли, под бомбами бывали.

Мошинский порывался еще что-то сказать, но я перебил:

— Товарищ Кузьмин, говорите, раньше вы на дровах ходили, а теперь на угле?

— Так выделили немножко, но все равно, верст через триста на дрова переходить. Где тут угольком разжиться? А дрова — всюду они.

— А уголь вам кто грузил? — спросил я.

— Как кто? Грузчики, кто же еще? Сюда вагон из Бакарицы пригнали, тендер загрузили, вот и все. Я ж их разглядывать не стану, правильно? На кой они мне?

— Владимир Иванович, какая разница, кто уголь