Действующие лица (сборник) - Вячеслав Лейкин

Бобы

Однажды на заре образованьяВсего, чем нынче пеленаем души,Ребята из пифагорейской школы,Суровые аттические парни,Спросили у мудрейшего: «Учитель,Ты всё постиг, всему назначил цену,Расчислил вечность, ввёл соотношеньеДобра и зла, терпения и страсти,Ты сделал геометрию свободнойОт суетной натуги землемера,Так отомкни своим ученикамЗатёкшие неразуменьем вежды,Сориентируй нас и наконецОпредели, как поступать с бобами.То ты твердишь, что дух от них тяжёлыйВ утробе развивается, мешаяОбразоваться истинному духуБожественного миропостиженья,Ещё и прибавляешь, мол, обличьемОни подобны сокровенным членам,Что непохвально, да ещё и судьиБросают ими жребий, оставляяВзыскующих вот именно на них же;То, сказывают, ты их поедаешьВ количествах немеряных, рискуяПрослыть таким нескромным бобоедом,Что как-то это даже несовместно…»«Друзья мои, – ответствовал мудрейший, —Что пользы в наш уклад переноситьКаноны безусловные науки,Во всём искать не принцип, так резон.Бобы, жуки, быки, гекатонхейры —Всего лишь знаки, символы, предметыПростого проектированья жизниНа плоскость равнодушного абака.Здесь налицо смешение понятий,Извечный дисконтакт первоосновыИ функции, контекста и подтекста,Сеченья и секущего предмета…»Но вдруг истошный вопль: «Сиракузяне!»И значит, надо как-нибудь спасаться,Но как, когда с боков уже припёрло,А впереди бобовые угодья,Густые плети в два и выше метра.«Вперед, учитель! Нас они спасут!»Но мэтр застыл. Ну нету сил топтатьТо, что никак пока не удаётсяНи возвести в нормальный абсолют,Ни вывести из прорвы подсознанья.Застыл, как перст, упёртый в небеса,И тут же был настигнут и зарезан,Как деловито позже нам поведалНевозмутимый Диоген Лаэрций…И вот прошли тысячелетья. ВотВек суперзолотой, сплошной прогресс.Но те же сны, и так же давит сводНенастьем оцинкованных небес.Проникновенно утоляясь прошлым,Извечный репетирую урок:Что ныне мнится призрачным и пошлым,Имело смысл, и видимость, и прок.Но иногда, когда невдруг накатитСлепая тень блистательной судьбы,Я вспоминаю не квадратный катет,А сплошь непроходимые бобы.

27.11.2011

Толик

Один чудак моих примерно летПо телефону раз примерно в месяцНаладился читать свои стихи,Довольно жизнерадостные виршиПро горечь вечереющих очей,Про божью персть, про звёздный перезвон,Про жертвенные судороги Музы,Про лавры площадного охлопута,Склоняющего публику к свободеНамерений, про казусы проказ,И прочее в немилосердном духеВоителя пристрелянных небес,Где он один в своём кондовом правеТесать и прясть, лудить и фасовать,Дабы эфирной взмыть эфемеридойПо телефону раз примерно в месяцПримерно с той же самой ахинеей.И эта предсказуемость повтораИ смрадный пафос горного козлаПонудили спросить его однажды:«Ты можешь объяснить, с какой нуждыЯ удостоен регулярной честиСлужить тебе наперсником?» – «Дружище, —Он отвечал, – мы двое, ты да я,Покажем этой шушере бездарной,Кто в здешней филармонии хозяин!Мы холки им намнём, оттопчем уши,Загоним их в такие крысобойни,Куда…» Но я прервал его: «Позволь,Допустим, я и вправду приобрёлИзбыточной затейливостью слогаВозможность быть опознанным, но ты-то,Кого ты хочешь перелицемеритьОдической своей белибердой?А ежели, как сказывал твой братец,Ты ко всему ещё и православен,То, право, славно было бы заглохнутьИ не грузить безропотных. Прощай».

Прошло полгода или даже больше,И вот в каком-то скверном балаганеЯ, встретив брата нашего кропалы,Спросил, превозмогая осторожность:«А Толик где? Он что-то не звонит». —«А Толик, так сказать, переселился». —«Куда?» – «На Серафимовское». – «То есть?» —«Там странная история: о чём-тоОн догадался или подсказали,О чём-то, что всерьёз ему мешало,Ну, скажем, жить. Он перестал писать,Уставился в неведомое нечтоИ никому ни слова, ни намёка;А через месяц бедного замкнуло…Да, кстати, мы тут собрались издатьЕго стишки отдельною брошюрой —Напишешь пару строчек? Он к тебеПочти с благоговеньем относился». —«Я тоже был к нему неравнодушен». —«Договорились. Я перезвоню».

Тому лет восемь сотрапезник мой,Старинный мне товарищ, между прочим,Заметил после, кажется седьмой:«Что напророчим, то и опорочим».

«О чём ты, я не въехал?» – «Да о том,Что ты отнюдь не самый из поэтов,А так, слегка мерцающий фантом,Присяжный шут, рифмующий Рахметов».

«Да что ж тебе, – спросил я, – за корыстьГонять понты на сокровенной жиле?Ведь там, где ты решил меня угрызть,Меня там нет». На том и порешили

И разошлись. Не получился шок.Ни злой хандры, ни даже мелких колик.Но всякий раз, как не идёт стишок,Мне в душу лезет бедный этот ТоликИ говорит так ласково, соколик:«Ну что, старик, махнём на посошок?»

февраль 2012

«“Встань и иди”, – негромко сказал святой…»

«Встань и иди», – негромко сказал святой,Коснувшись клюкой моих безобразных ног.Я встал и пошёл, ощущая прозревшей пятойТо, что мгновенье назад ощутить не мог:

Прогретой июнем земли комковатый прахЗазевавшейся гусеницы ужасом взвитый мех,Стерню придорожных трав… На первых порахЯ запомнил лишь это и свой суховатый смех.

А сзади угрюмые хари моих бесноватых лет.А сзади ревела толпа: «Возроди! Исцели!»Я обернулся, и в лицо мне ударил тяжёлый свет —Я увидел свои лоснящиеся костыли.

Память пенною злобой вернула меня назад.Душу, полную хмелем свободы, в момент опростав,Я их рвал и крушил. Стыд, помноженный на азарт,Дал мне сил раздробить им буквально каждый сустав.

А пока толпа наблюдала мой страшный восторг,Растворился святой. Испарилась господня блажь.И тогда это Босхово воинство, весь этот ОркСтал меня окружать, повторяя: «Он заново будет наш».

Это братство неразвитых ног, пустотелых глазниц,Горбунов крепкогрудых и траченных порчею баб,Лишь недавно в пыли перед храмом валявшихся ниц,Наползало, сливая гримасы в безжалостный мёртвый осклаб.

«Я, – сказал я себе, – через пару паршивых минутСтану жертвой, добычей, игрушкой недавних коллег.Завопят, захрипят, заурчат, под себя подомнут,Снова ноги завьют или сделают вечный ночлег,

То есть выбьют глаза из моей туповатой балды,И останусь я вновь с этим стадом. И кстати. Ведь что я могу,Кроме красть и просить подаянья, как некоей мзды,Полагая, что все, кто нормальны, пред нашим увечьем в долгу.

Нет, – сказал я себе, ощущая попутно, как время торчитНеподвижно и чудно, давая мне видимый шанс, —Нет, недаром я мечен. Покорность моя огорчитТу великую волю, что призрела мой гаерский транс.

Да, – сказал я себе, – эта воля поможет мне впредь.Значит, надо спасаться… Прощайте, уроды!» – и я побежал.И меня не достали ни камень, ни палка, ни плеть,И меня пощадили верёвка, кастет и кинжал…

Я всё это вижу опять и опять, как навязчивый сон.И вновь ничего не пойму из того рокового дня.Встань и иди! – А куда? И зачем? И какой резонВ исцеленье моём, в благодати, случайно задевшей меня?

Ну, встал и пошёл. А куда я пришёл? И чего достиг?То, в чём был я проворен, теперь без нужды, теперь я иной.На столе предо мною пустые листы да стих,Изготовленный в корчах, но так и не ставший мной.

Я живу, как все, и, должно быть, достоин своей судьбы.Не хватаю звёзд и на грудь не ищу звезды.А в стихах моих бельма, язвы, обрубки ног и горбыНекрасиво кишат, как бы требуя некоей мзды.

Пытаясь понять, куда мы спешим и на чём стоим,Я, видимо, так же нелеп, как танцующий польку аббат.И нет меня в прошлом, и здесь я не стал своим,Одна и забота – надежнее скрыть, что хром, незряч и горбат.

А ночью мне снится июньский день, сухой сиреневый зной,Толпа бегущих стройных людей барахтается вдали.Но я ухожу от них, ухожу – весёлый, оборванный, злой,Легко чередуя перед собой верные костыли.

Счастлив поневоле

«Когда я был… Когда мне было… Сколь там?..»

Когда я был… Когда мне было… Сколь там?Когда я не в пример портам и польтамНа вырост жил – поди меня ушей,Не Баламутсружьём, а БиллискольтомТревожил вещество промеж ушей.

Когда во мне совсем другие двое,Дерясь, мирясь, срывая ретивое,Давились жизнью, этот самый БиллВ трофейном фильме брякнул тетивою,И я его взыскал и возлюбил.

Нет, всё же кольтом. Тетивою – Робин,Которого, шикарно низкопробен,Являл на все лады Эроол Флинн,Среди шервудских дупел и колдобинНа честных сквайров наводящий сплин.

А с кольтом Билли, старикашка Билли:Лосины, стетсон, шрам, кобыла в мылеНебрежно вытанцовывает вольт.Из ничего, из воздуха, из пыли —Неуловимый жест, и вот он – кольт,

И вот он – способ не искать фавора,Не извлекать зерна из разговора,Молоть и сеять – не твоя стезя;Не передёрнул вовремя затвора —И вышел вон. Иначе здесь нельзя…

Теперь, когда я стал… Когда мне сталоНа всё с прищуром: не разгрыз кристалла,Без мыла не сумел, теперь, когдаСпит memory, а вместо барбитала —Варенье из запретного плода,

Теперь я говорю: не оттого лиМне не давались выгодные ролиИздателей, громил, холостяков…Но обернусь и счастлив поневоле,Что сотворил себя из пустяков.

18.06.01

«Давай займёмся вечностью, дружок…»