Монета Александра Македонского - Наталья Александрова

Но теперь отца нет в живых, и вот интересно, кто же мать содержит. Ну, скоро я это узнаю. Я махнула рукой первому же попавшемуся бомбиле, потому что нужно было спешить. На работу мать не ходит, но вдруг в магазин наладится или в парикмахерскую?

Дом, где она проживала, оказался совсем новым. Его очень удачно впихнули между старыми красивыми домами и даже стилизовали под них. Хорошенький такой домик, невысокий, этажей пять. Вход во двор закрыт решетчатыми воротами, у ворот будка охранника. Подъездов всего два, зато двери красивые.

Я осмотрела дом издали и достала мобильник. На этот раз мать ответила с большой неохотой.

– Чего тебе надо? – Ни привет, ни здрасте, ни как поживаешь.

– Здравствуй, мама, – кротко сказала я, – я бы хотела с тобой поговорить. Не волнуйся, пожалуйста, я не стану просить у тебя денег, у меня все в порядке, но мне нужно узнать…

– Какого черта? – заорала мать. – Я же просила тебя не звонить мне никогда!

И бросила трубку. Я убрала мобильник в сумку и постояла немножко, любуясь на дом. Квартирки-то тут небось дорогие, не какая-нибудь Сосновая Поляна, край света. И еще, в голосе матери я расслышала не только ненависть, а еще и страх. А кстати, за что она меня так ненавидит? Ничего я ей плохого не сделала, после смерти отца сразу же согласилась на размен площади, даже мебель ей отдала всю, что получше.

Я решительно пересекла переулок и нажала на домофоне цифру семь, именно в этой квартире проживала мать.

– Это я, – сказала я, дождавшись, когда там ответят, – впусти меня, мама!

– Убирайся! – провизжала она. – Тебе нечего тут делать!

– Отчего ты не хочешь просто поговорить с дочерью?

– У меня нет дочери, – последовал злобный выпад.

Если она думала, что от меня можно избавиться, просто обидев, то она глубоко ошибалась.

– Вот как? – холодно удивилась я. – А у меня вот тут свидетельство о рождении, и в нем черным по белому написано, что ты – моя родная мать. Давай наконец встретимся и проясним этот вопрос.

– Мне нечего тебе сказать! – Но в голосе ее не было прежней злобы.

– Зато мне есть о чем тебя спросить, – спокойно ответила я, – вернее, о ком. Тебе говорит что-то такое имя – Валерия Львовна?

В это время к двери подошел мужчина средних лет и уставился на меня.

– Что же вы, открывайте! – Я посторонилась.

– А вы в какую квартиру? – Он глядел подозрительно.

– В седьмую, к Татьяне Ивановне Гусаковой, – улыбнулась я ему безмятежно.

Он нехотя пропустил меня в подъезд и проследил, чтобы я нажала кнопку звонка у седьмой квартиры.

Даже по тому, как открылась дверь, было ясно, до чего матери не хочется меня видеть. Но я твердо настроилась выведать у нее все про Валерию Львовну.

Войдя в прихожую, я огляделась. Прихожая была большая, просторная. Зеркальный шкаф-купе, два бра под бронзу, два пуфика и стеклянный столик для телефона. Сам телефон тоже какой-то навороченный, под старину. Я перевела взгляд на женщину, стоящую передо мной.

Мать выглядела ухоженной, и если не похорошела, потому что с этим у нее всегда было напряженно, то малость посвежела и похудела. Я ведь работала некоторое время в салоне красоты и теперь наметанным глазом определила, что мать каждую неделю ходит к косметологу и волосы укладывает не сама, а в парикмахерской.

– Чего тебе надо? – спросила она хмуро, но без прежнего запала.

– Я же сказала – поговорить, – я кротко улыбнулась, – просто поговорить, чаем можешь меня не угощать, если воды жалко…

Она буркнула что-то и мотнула головой в сторону маленького коридорчика, ведущего, надо полагать, на кухню, но перед этим открыла ящик под шкафом, наполненный тапочками, и выбрала для меня самые неказистые. В прихожую выходили две двери, я будто ненароком открыла одну и увидела спальню. Широкая кровать, абрикосового цвета занавески, спадающие красивыми рюшами, покрывало чуть темнее. Еще там был шкаф и какие-то мелочи – тумбочки, столик туалетный.

– Красивая комната! – вполне искренне сказала я. – Уютно у тебя.

Мать зыркнула на меня с неприкрытой ненавистью, но я встретила ее взгляд спокойно и твердо – чего бояться-то? И успела заметить плохо скрытый страх.

– Извини, мне бы руки помыть… – соврала я и сунулась во вторую дверь. Там оказалась не ванная, а гостиная. Большая светлая комната, стены бежевые, занавески на окнах золотистые, отчего комната казалась наполненной солнцем. Цветы у балконной двери, ковер на полу, мягкая мебель…

– Что ты всюду лезешь! – прошипела мать и буквально выдернула меня из гостиной.

Дверь в ванную выходила в тот самый маленький коридорчик. Что ж, там тоже все было на уровне. Я пустила воду и исследовала флаконы с шампунем и разными гелями на полочке. Всюду была только женская косметика, и зубная щетка в стаканчике одна. Стало быть, мать живет одна и никакой мужчина в этой квартире не появляется. И тогда прямо встает вопрос: откуда все это великолепие?

Нашу трехкомнатную квартирку мы продали за весьма скромные деньги, мою однушку купили где-то у черта на куличках, чтобы подешевле. Мать бормотала тогда что-то такое про старый фонд на Петроградской, дескать, дом без лифта, квартира нестандартная и так далее. Я ей поверила. А оказывается, вон у нее какие хоромы! Ремонт шикарный, мебель дорогая, сама явно не работает. На какие шиши это все? Но в данный момент меня волнует другое.

На кухне стоял стеклянный стол и было множество бытовых приборов. Шкафы – темно-розовые, с металлический отделкой.

– Кто такая Валерия Львовна? – спросила я, усевшись за пустой стол. – Кем она тебе приходится?

– Я не знаю эту женщину, – ответила мать, но я смотрела внимательно и поняла, что она врет.

Уж слишком честными глазами глядела она на меня, а сама то и дело облизывала губы и теребила розовое кухонное полотенчико.

Так, начнем сначала. Терпения мне не занимать, да и времени у меня теперь много.

– Валерия Львовна Вальдшнеп, – уточнила я, – моя тетя. Так, во всяком случае, она утверждает…

На всякий случай я решила не сообщать о смерти Валерии Львовны. Как уже говорилось, после всех неприятностей, что со мной произошли, я твердо знаю, что людям нельзя рассказывать про себя ничего. Вообще ничего, потому что любой пустяк они могут повернуть потом мне во вред, тем более такой человек, как моя мать. Ишь, смотрит волком, готова на куски разорвать. Но там, за ненавистью, просматривается явный страх. Чего она боится? Или кого? Неужели моих расспросов?

– Ты зря пришла, – мать наконец разлепила губы, – я ничего тебе не скажу. Так что уходи, я не хочу тебя видеть. Убирайся из моего дома! Ты и так осточертела мне за все эти годы!

– Вот как? – Я не сделала попытки встать. – Я уйду, когда получу ответы на все свои вопросы! Не могу сказать, что так страстно желаю тебя видеть после этих слов, но, мама, если ты так меня ненавидишь, то зачем вообще рожала ребенка?

Я вспомнила, как мать орала на меня в детстве из-за разбитой чашки или порванных колготок, как обзывала тунеядкой и дармоедкой, как причитала на кухне, за что ей такое наказание (то есть я), как отец, не выдержав ее криков, глядел ей в глаза и строго говорил: «Таня…» И только тогда она замолкала.

Мать издала какой-то сдавленный звук и отвернулась.

– Короче! – отрубила я. – Если ты будешь молчать, я с места не тронусь! Если ты будешь орать, я прилипну к стулу. Для того чтобы меня выгнать, ты должна вызвать полицию. Я не шумлю, не буяню, посуду не бью, ты сама меня впустила – вряд ли они приедут. Если же ты станешь меня бить – я прямиком отсюда отправлюсь в травму и зафиксирую побои. И подам в суд. Там наконец мы и разберемся, кто есть кто и откуда у тебя деньги на эту шикарную квартиру!

Про квартиру я ляпнула просто так, но мать проняло. Вот чего она боялась, теперь мне стало ясно.

– Если Валерия Львовна – моя тетка, то тебе или отцу она должна приходиться сестрой, хотя бы двоюродной, – продолжала я. – Это так? Кстати, почему я никогда не слышала от вас про родственников? Бабушки-дедушки, тети-дяди…

– У нас нет родственников, мы с отцом детдомовские… – буркнула мать, – там и познакомились…

– А Валерия Львовна кто? – Мне захотелось стукнуть мать по затылку. Ну что это такое, в самом деле, уперлась рогом – и не отвечает!

– Это соседка… мы раньше вместе жили, в коммунальной квартире… – заторопилась мать.

Но прежде чем она закончила фразу, я уже знала, что она врет. Во-первых, Валерия Львовна всю жизнь прожила в той самой квартирке над магазином, что досталась мне в наследство, а во-вторых… глаза у матери бегали, снова она облизывала губы и теребила в руках розовенькое кухонное полотенчико.

– Не хочешь, значит, по-хорошему… – протянула я, – ну что ж, я помню, что в ту трехкомнатную квартиру мы переехали, когда мне было семь лет, как раз в первый класс пошла. Если я поеду в тот район и пойду в жилконтору, то за небольшую денежку мне дадут сведения, где мы жили раньше. Говоришь, соседка по коммунальной квартире? Отчего же она меня племянницей назвала?