Заметки старого кавказца. Генерал Засс - Георгий Семёнович Атарщиков

проценты» – и сторублевый долг быстро вырастал в тысячный.

В крайних случаях на помощь подобной жертве восточной изобретательности являлось целое полковое общество, и дело принимало иной раз оборот комический. Известный рассказ: в «Очерках кавалерийской жизни» Вс. Вл. Крестовского, «Башибузук», – не вымысел, а действительный случай, записанный с той художественной простотой, которая свойственна нашему талантливому писателю.

Накопилось у героя этого рассказа долгов по дутым векселям тысяч на десять; средств уплатить нет никаких, а армяне не дают покоя. И вдруг, в это-то трудное время ему случилось выиграть целые три тысячи у интенданта, приехавшего открывать цены и заведшего, как водится, большую игру. Товарищи тотчас же взяли его капитал под свою опеку и решили уплатить все долги «башибузука», конечно, не дутые, а настоящие, которых больше трех тысяч и не было. Но кредиторы не захотели и слышать. «Пусть, говорят, три тысячи, что вчера выиграл, заплатит, а мы новые векселя согласны ему переписать, и подождем». Вышли бы опять те же десять тысяч.

– Ну, друг любезный, – говорят ему товарищи, – ничего не поделаем: теперь тебе только и остается одно – умереть.

Герой, конечно, не соглашается.

– Что это вы выдумали, братцы? Да неужто же мне из-за всех этих Карапеток и Шмулек пулю себе в лоб пустить?

– Ах, голова, голова, – корят его товарищи, – неужели же не понимаешь? Не о смерти, о жизни тут дело идет!.. Надо тебе умереть самою естественною смертью, на законном основании, как следует всякому честному и благородному человеку… А потом кто ж тебе воспретит воскреснуть, как только твой последний вексель будет возвращен и разорван.

– Н-да, – призадумывается герой: – только ведь это, братцы, нехорошо, обман выходит.

– Зачем обман? Как это можно обман? Разве у тебя не могла быть летаргия? Летаргия – дело весьма возможное. Доктора даже рады будут, такой интересный случай в науке! К тому же, весь свой долг ты выплачиваешь честно, даже с большими процентами.

И вот наш герой ложится в постель, доктора начинают ходить по два раза в день; по Караагачу и Царским Колодцам слух пошел, что болен опасно. Кредиторы, конечно, встревожились. Сам полковой командир, встретившись с доктором, осведомился: правда ли, что болезнь серьезна? Хочу, мол, сам навестить больного. «Нет, полковник, – говорит доктор, – не беспокойтесь. Болезнь сама по себе вовсе не опасная, „morbus ereditoris“ называется.

На третий день утром герой умирает. Положили его на стол, простынею накрыли, а на лицо набросили кисейку, неравно муха на нос сядет, так чтобы усом не пошевелил; у стола зажгли большие церковные свечи, ладаном покурили, все как следует. Пришли кредиторы, стоят с кислыми рожами в прихожей, да заглядывают в полуоткрытую дверь. Лежит наш герой, не шелохнется, и только думает себе: „что ж это будет, если мне теперь вдруг чихнуть захочется“. Между тем товарищи приглашают кредиторов в комнату.

– Вы, что же это, братцы, – говорят им, – зачем пожаловали? Покойнику поклониться? Поклонитесь, дело хорошее. Жаль бедного, так неожиданно умер, и ничего ведь не оставил, кроме платья носильного, да седельного прибора. Не много же вам в разверстку-то придется.

Взмолились кредиторы, нельзя ли как-нибудь на тех трех тысячах покончить. Поговорили, поторговались, и наконец покончили, векселя разорвали. На другой день встречают кредиторы башибузука на гулянье, идет здоровый, да такой веселый, каким его никогда и не видели. „Ну, – говорят ему, – больше мы вам ни одной копейки не поверим“. И отлично сделаете, – отвечает он, – поблагодарите-ка лучше друг друга за науку, а я уже ни за чем не обращусь к вам.

Своеобразная жизнь создавала и своеобразные, в высокой степени оригинальные типы. Те из офицеров, которые не имели прочных связей во внутренней России, всеми силами души привязывались к полку, который становился для них второю родиною. И выходил ли истый коренной Нижегородец в отставку, он душою и сердцем оставался навеки в кругу своих старых ратных товарищей. Вот именно такой-то тип выведен у В. В. Крестовского в его „Башибузуке“.

„Весь свой век прослужил я на Кавказе, – рассказывает этот бесшабашный башибузук, – и преимущественно в Нижегородском драгунском полку. Впрочем, служил я и в пехоте, не по своей охоте. Но беда в том, что мой роковой предел – чин капитана. Как дойду до этого чина, сейчас по шапке, и разжалуют „по сентенции“ в солдаты-с. И не подумайте, чтобы за что-нибудь этакое, неблагородное, марающее честь мундира, – Боже избави! А все только по своей необузданности, или вернее сказать, по роковым стечениям обстоятельств. Раз, например, не в меру строго с начальством обошелся; другой раз, будучи дежурным по караулам, приказал молоденькому караульному прапорщику под мою ответственность благородного арестанта выпустить на честное слово, ради ночного свидания с дамой его сердца, а тот, каналья, возьми да удери… А в третий раз… Ей Богу, я уж и сам не знаю, как, за что, и почему это в третий раз угодил в солдаты! Думаю, просто потому что судьба такая, – ничего не поделаешь!.. Счастье – глюк, говорит, надо клюк, говорит“. И вот, дослужившись в четвертый раз до капитана, он сейчас же подал рапорт о болезни с прошением об увольнении в чистую… „И перехитрил-таки свою судьбу-злодейку – остался на этот раз в капитанском чине“. С тех пор нигде оседлого угла он не имел, а странствовал из полка в полк, гостил то у одного, то у другого офицера, которых называл кунаками, а таких кунаков у него было множество; он справедливо говорил:

Мне Царь Белый Отец,

И Россия мне мать,

И в родстве наконец

Вся российская рать…

Надоест ему сидеть на одном месте, товарищи возьмут ему билет по чугунке до ближайших соседей; оттуда он проедет дальше, и опять рано или поздно, вернется к старым кунакам, всегда неожиданно, как снег на голову. „И ничего себе, – говаривал он, – живу, не ропщу на Создателя… Можно жить, не тужить, и Царя благодарить“… Могу сказать даже – счастлив и доволен, потому что сердце чисто, дух мой ясен, ум и крепок и покоен»… Его любили все, потому что он был «душа-человек», любил побалагурить, и все с прибауткой, с пословицей, и непременно со стишком из кавказских песен. В особенности он любил рассказывать про Нижегородский полк, про его быт, его боевые подвиги, – и в эти минуты одушевлялся искренно и непременно цитировал Нижегородскую песню:

Старый полк наш двести лет

Ходит в бой,

Много знает он побед

За собой.

Попросят его к водке и