Мартин Хенгель. Недооцененный Петр. - Мартин Хенгель

Итак, нельзя сказать, чтобы мы были совершенно не осведомлены о богословии Петра, и это богословие не следует заранее недооценивать и тем самым оценивать негативно. Учитывая ведущую роль, какую играл главный ученик Иисуса и первый свидетель воскресения в первоцеркви, нужно предположить, что он оказал решающее влияние и на истоки «учения апостолов» (Деян 2:42). Возможно, речи Петра в Деян 1 ― 5 с их простой христологией и сотериологией, производящей впечатление «древности», все же не настолько лишены исторической ценности, как чаще всего предполагают. Разумеется, тот вид, в котором мы их находим в Деяниях, целиком придан им Лукой, что может свидетельствовать о богословии Луки, но откуда он взял это богословие? Разве он, столь прилежно собиравший ценные предания об Иисусе, не должен был выяснять и того, чему учили Петр и апостолы? Не отсюда ли перешли к Луке и некоторые «архаичные» черты, столь типичные для него? Не может ли быть связан тот неприятный для многих факт, что Лука не был чистым павлинистом (если такие вообще имелись когда-либо) {283}, с некоторым поворотом в его богословских воззрениях, основанном на более тесном знакомстве с традицией об Иисусе и первоцеркви? {284} Эти обстоятельства и поставили перед ним задачу содействовать своим повествованием примирению между церковью Павла и первоцерковью в эту эпоху кризиса.

Подобное можно сказать и о Марке. То, что он был учеником и, быть может, даже переводчиком Петра, не доказывает ни исторической надежности его рассказа в современном смысле, ни отказа от собственного богословского профиля, которым он несомненно обладает. Но все же у него есть черты, связывающие его с Лукой и, возможно, с Первым Посланием Петра, которые могут быть «допавловыми» и указывать на связь с начальным периодом существования первоцеркви {285}, когда ее возглавлял Петр.

Мы не можем предпринять здесь попытку очертить «богословие Петра», это бы вывело нас далеко за рамки данного исследования, а кроме того, результат мог бы быть весьма гипотетическим. Однако на некоторые моменты я хотел бы указать. От Иоанна Крестителя перенимается здесь идея крещения «для прощения грехов» {286}, которое теперь осуществляется во имя Иисуса, т. е. в уповании на Воскресшего и Грядущего, и связано с дарованием Духа. Призывом креститься «во имя Иисуса» заканчивается речь Петра на Пятидесятницу {287}, а сам Петр в своем отречении предстает во всех четырех Евангелиях «образцовым грешником», который кается и вновь принимается распятым и воскресшим Господом. Поворот к грешнику и обещание «прощения грехов» определяет не только деятельность Иисуса у Марка {288} и (отчасти в зависимости от него) у Луки {289} и Матфея {290}, но также и проповедь Петра и апостолов в Деяниях {291}. Это становится очевидностью в самопредании Иисуса как «раба Божьего» по Ис 53 {292}, тема, неоднократно обыгрываемая в речах Деян 3 и 4 {293}. В 1 Пет 2:22–25 цитируются части этого текста. Также и за старым Иерусалимским исповеданием 1 Кор 15:3, «…что Христос умер за грехи наши, по Писаниям», стоит, в первую очередь, четвертая песнь о рабе Божьем из Книги Исайи. В связи с этим хотелось бы спросить: не восходит ли к Петровой традиции рассказ Марка о вечере Мк 14:22–25, который точно воспроизводится в Мф 26:26–29, в то время как Лк 22:19 сл. пытается гармонизировать, соединяя версии Петра и Павла?

Можно указать, далее, на присутствовавший в первоцеркви эсхатологически мотивированный энтузиазм Духа, в котором исполнялись обетования пророков и который вызывал, как говорит об этом Павел, арамейский возглас упования «Авва!», служивший выражением богосыновства {294}. Этот возглас, как и «Маранафа!», древнейшее известное молитвенное обращение к Иисусу {295}, служит выражением преемственности между самим Иисусом, первоцерковью и языкохристианскими церквами диаспоры, так как Иисус пользовался им как обращением к Богу и научил так молиться своих учеников {296}. То, что обращение к Иисусу как к «нашему Господу» становится возможным уже в Иерусалиме, связано с воспоминанием о Нем как о «Господине» общины учеников; но, кроме того, здесь существует весьма тесная связь с истолкованием воскресения Иисуса как вознесения на престол одесную Бога, основанном на Пс 109:1, воспринимавшемся, наряду с Ис 53, важнейшим христологическим текстом Ветхого Завета: «Сказал Господь Господу моему: сядь одесную Меня (…)». Мк, Мф и Лк влагают эти слова в уста Иисуса, а в проповеди Петра на Пятидесятницу он служит обоснованием исповедания того, что «Бог сделал (Иисуса) Господом и Мессией» {297}. На этот же текст (и одновременно на Пс 8:7) дается аллюзия в 1 Пет 3:22 {298}. Христологическое истолкование псалмов началось, очевидно, очень рано {299}. Конечно, не может быть речи о том, чтобы приписывать эти ранние христологические исповедания первоцеркви одному Петру, но следует поставить вопрос противоположным образом: могли ли возникнуть эти важнейшие для их веры идеи наиболее ранней ― допавловой церкви в первые два-три года с момента возникновения нового

движения без решающего участия первого свидетеля воскресения и руководителя Иерусалимской церкви? В формировании наиболее ранней керигмы Петр должен был играть важную, если не важнейшую роль. Мне представляется, что и понятие , восходящее к арамейскому  и глаголу , встречающееся в пророческих текстах и псалмах и передаваемое в Септуагинте при помощи  {300}, использовалось уже Петром и его кругом. Определенно не случайно то, что Павел спустя несколько лет после своего обращения побывал в Иерусалиме только у Петра и пробыл у него пятнадцать дней, т. е. не такое уж короткое время {301}. За эти дни они оба имели время поучиться чему-то друг у друга, но Павел, вероятно, узнал от Петра больше, чем Петр от него.

К этому добавляется традиция об Иисусе, свидетелем которой во всей ее полноте синоптики считают из всех учеников, прежде всего, Петра {302}. Она составляет основу христианского этоса в том виде, в каком он интенсивно проявляется уже в паренезе Павла. Схоластический форманализ, особенно немецкий, долгое время затемнял собой тот факт, что синоптическая традиция не была созданием одних только творческих анонимных коллективов (общин), но связана, прежде всего, с авторитетными личностями, носителями традиции {303}. Это не исключает важных дополнительных влияний, например, со стороны женщин и иных особых свидетелей {304}. «Догмам» исторического форманализа о полной анонимности и коллективности традиции об Иисусе верили слишком долго и слишком сильно. Но Петр в силу своего уникального авторитета исповедника, миссионера, учителя ― и в том числе, не в последнюю очередь носителя предания об Иисусе, ― а также как руководитель церкви, а в конце ― как мученик, становится у Мф «скалой», на которой Воскресший будет строить свою церковь, а потому он по праву ― в том числе и исторической точки зрения ― носит это почетное имя «Петр». Поэтому он и не основал никакой ограниченной «школы» ― это было бы слишком мало. Напротив, большие составляющие первоцеркви, в первую очередь, общины Иерусалима и Антиохии, а впоследствии общины Запада ― от Антиохии до Рима ― признали себя его учениками. Через Марка, потом через Луку, Матфея и даже отчасти через Павла и Иоанна, а потому, можно сказать, через апостольское свидетельство Петр стал ― не оставив нам ни единой написанной им самим фразы ― нашим общим учителем.

6.2. Организатор и стратег миссии

Существенное значение имеет еще один пункт, на который, с моей точки зрения, обращалось слишком мало внимания. Петр был не только мощным духом проповедником и богословски творческим душепопечителем, но и ― подобно Павлу ― преуспевающим организатором и «стратегом миссии», и этот момент должен был иметь важное значение для конфликта между двумя контрагентами. В Деяниях именно он предлагает выбрать двенадцатого апостола на освободившееся место, берет на себя инициативу во время праздника Пятидесятницы, выносит приговор Анании и Сапфире, выступает от лица новой мессианской общины перед иерусалимскими иерархами, посещает вместе с Иоанном новообращенных Филиппом христиан в Самарии, дает отповедь магу Симону и приводит многих к вере своими чудесами в Иерусалиме, Лидде, на Саронской равнине и в Иоппе. Кульминация этих собранных и искусно поданных Лукой легенд ― обращение богобоязненного сотника (центуриона) Корнилия. Разве мы преувеличим, основываясь на этих типичных для Луки повествованиях и изображенной руководящей роли Петра, что он играл в консолидации еще не организованного палестинского движения Иисуса (и Крестителя) после Пасхи важную, а вероятно, и важнейшую роли? Мне представляется, что его большой заслугой является возникновение миссионерски активной мессианской общины, имевшей успех даже среди грекоговорящих иудеев Иерусалима, так называемых «эллинистов». Этот авторитет был причиной того, почему Павел посетил в Иерусалиме его одного и пробыл у него в гостях две недели. Ирод Агриппа I велит арестовать и хочет казнить его как руководителя нового движения. Основную роль играет он и в антиохийском конфликте. Павел возражает ему ― и богословски это оправдано, ― но организационно не может ничего предпринять против него и вынужден отступить, ибо по мнению иудеохристиан, игравших тогда еще главную роль в Антиохии, апостол язычников был неправ. Ввиду всех этих, весьма различных, данных можно предположить, что Петр активно занимался не только миссионерской проповедью, но и строительством, устроением и объединением отчасти весьма различных общин, сначала в иудейской Палестине, а после обращения Корнилия и своего изгнания во время гонения Агриппы ― за ее пределами, в Сирии и, наконец, в Риме. Подобно тому как Павел создал сеть ориентированных на него общин, очевидно, существовала и сеть общин, которые ориентировались на Петра. Можно говорить о том, что Петр «вытеснил» Павла в Антиохии; подобного развития долгое время приходилось опасаться и в Коринфе. В Риме «Петровы» и «Павловы» домашние общины, по-видимому, сосуществовали. Конфликты между ними всегда могли здесь легко вспыхнуть. Многочисленные призывы к единству, которые мы находим повсюду в Новом Завете, показывают, что единство всегда находилось под угрозой и вовсе не было чем-то естественным. Также и двухтомник Луки направлен на преодоление трений внутри церкви ― в частности, тех, что имели место в период между 75 и 85 гг. Если, наконец, Матфей (Мф 16:18) спустя десять-двадцать лет столь уникальным образом соединяет строительство церкви самим Христом с «человеком-скалой», то это основано лишь на убеждении Матфея в том, что Петр прилагал особые старания для сохранения отношений между (отчасти весьма различными) Иисусовыми общинами и, можно сказать, для единства церкви. Ведь это чудо, что первоцерковь не распалась уже в I веке на ряд групп, некоторые из которых были бы враждебны друг другу. Влияние Петра на Павловы общины, например в Коринфе, связано, вероятно, с этим стремлением к единству (в его понимании), и оказывалось это влияние непосредственно, во время путешествий Петра, а также через его посланцев. Впрочем, нетерпеливое, слишком самоуверенное требование «единства» может вести как раз к углублению конфликтов.