Попутчик - Лорен Биел

продолжать ехать.

— Ты не понимаешь, — шепчет она, качая головой.

Я сжимаю ее волосы в кулак.

— Я действительно понимаю. Я сделал много дерьма, о котором должен сожалеть. И, может быть, даже сделал это на минуту. Не говори мне, что я не понимаю серьезности. Как ты думаешь, от чего я убегаю?

Слезы блестят в ее глазах.

— За что ты отбываешь пожизненное? — спрашивает она.

Я чуть не отпускаю ее волосы от этого вопроса. Я этого не ожидал. Должен был, но забыл, что она слышала между мной и Родни. Она узнала обо мне больше, чем следовало.

— В какой жизни? — Я говорю.

Ее губы дрожат. Да, я отбываю несколько пожизненных сроков. Моя душа будет в тюрьме в течение следующих двух жизней после этой. Она понятия не имеет, кого впустила в себя, понятия не имеет, кому позволила довести ее до оргазма. Дважды.

— Если ты уже жалеешь, что трахалась со своим куском дерьма, мужем, не спрашивай меня о чем-то подобном, когда знаешь, что ответ заставит тебя чувствовать себя хуже. Намного, блядь, хуже.

— Я хочу знать. Я заслуживаю знать, — говорит она, вызывающе вздергивая подбородок.

Кем, черт возьми, она себя возомнила? Она не в своем уме, если думает, что заслуживает чего-то большего, чем время, которое у нее осталось до того, как мы дойдем до конца.

Ей повезло, что она получила мой член за это время.

Я смеюсь, что заставляет ее выпячивать грудь.

— Давай, кролик. — Я подталкиваю ее к ванной, но она упирается пятками в дерьмовый ковер. — Ты хранишь свои секреты, а я буду хранить свои.

Она поднимает на меня глаза.

— Скажи мне свой, и я тоже скажу тебе.

Глупая девчонка. Да, ее муж, кажется, контролирующий кусок дерьма, но она не знает, каково это — позволить мужчине, который заставляет дьявола краснеть, погрузиться в ее киску. Когда она услышит, что я сделал, она просто попытается сбежать снова. Ее, наверное, стошнит от отвращения, когда узнает, какого мужчину впустила в себя.

Она тяжело сглатывает, и я смотрю на ее горло, пока оно покачивается.

— Мой муж бьет меня, — шепчет она.

— Я знаю. — Так и думал. Я видел проблески синяков на ее теле. Она не рассказала мне какой-то секрет, который я еще не собрал по кусочкам исходя из ее поведения. То, что она сказала. Страх на ее лице. Тот факт, что он выследил ее, черт возьми.

— Нет… — Она качает головой. Ее взгляд отрывается от моего, когда она поднимает правый рукав, обнажая синяки, которые начинают исчезать. Вряд ли из-за этого стоит расстраиваться. Такую девушку, как она, нетрудно избить, если ты достаточно груб, и легко потерять контроль. Мне трудно не оставлять на ней следов.

Ее губы дрожат, когда она поднимает подол своей рубашки, обнажая одни из самых страшных синяков, которые я когда-либо видел на живом человеке. Ее живот и бока окрашены в оттенки фиолетового и розового. Желтая дымка очерчивает все, что начало заживать. Это заставляет мое сердце биться быстрее. Такие отметины причинили бы ей много боли. У меня отвисает челюсть. Я не могу поверить в то, на что смотрю. Не могу поверить, насколько это меня беспокоит. Так не должно быть. Мне должно быть все равно.

Но мне нравится.

В ней есть что-то такое, что заставляет меня хотеть оторвать ее от всего, что причиняло ей боль, чтобы мог защитить ее своими собственными потрепанными крыльями.

— Черт возьми, Селена, — говорю я сквозь стиснутые зубы. Я подхожу к ней и провожу рукой по ее синякам. — Как, черт возьми, ты можешь чувствовать хоть каплю вины за то, что мы сделали, когда он так поступает с тобой?

Она продолжает смотреть в пол и не отвечает мне. Я заставляю ее посмотреть на меня, приподнимая ее подбородок. Она выглядит пристыженной.

— Не жалей меня, — шепчет она, что, черт возьми, действительно странно говорить, но это не самая странная вещь, которую она сказала сегодня вечером.

— Мне тебя не жаль. Хотя я чертовски зол.

Она дрожит от резкого повышения моего голоса и выглядит так, будто боится, что я могу ее ударить. Я злюсь, но не на нее. Я злюсь на этот кусок дерьма — ее мужа. Я плохой гребаный человек, худший из худших, но никогда бы не причинил ей такой боли. Никогда бы не смог вот так прикоснуться к ней, даже если бы сделал другим хуже.

Мне не нужно ее жалеть, и ей ничего от меня не нужно. Она обретет свои собственные крылья, и тогда ей не понадобятся мои.

Вопреки здравому смыслу, я решаю выложить ей все начистоту, обнажить свой низ живота и впустить ее внутрь, даже зная, что ей не понравится то, что она обнаружит внутри, и что это только оттолкнет. Ей нужно знать, с кем она спала.

Я наклоняюсь к ней и приближаюсь к ее уху.

— Кролик, — начинаю я, — Я убийца. Хуже, чем то, что ты видела сегодня вечером. Убивал невинных людей. Убил своих приемных родителей. Попал в тюрьму и убивал сокамерников. Я убийца. Тот, кем всегда был.

Ее вздох обдувает мою кожу прохладным воздухом.

— Я трахал женщин, когда они этого не хотели. Трахал женщин, которые не могли сказать мне, что не хотят этого.

Она качает головой, как будто не может поверить в то, что слышит. Она борется с осознанием того, что впустила меня в себя, человека намного хуже, чем она себе представляла. Хуже, чем все, чего она заслуживает.

По щеке Селены скатывается слеза, и когда я вытираю ее, она отстраняется от моего прикосновения и бежит в ванную, запирая за собой дверь. Это справедливый ответ на то, что она только что узнала, что кончала на член бессердечного убийцы.

О, мой гребаный бог. О боже. Я в панике прижимаюсь к двери. В глубине души я знала, что он убийца, когда увидела, как он так спокойно душил, а затем убил этого человека. Так же спокойно, как смотреть рекламу по телевизору или отправлять письмо. Но я понятия не имела, каким монстром он был. Или что он убил так много. Он больной и извращенный. Гребаный психопат.

И я застряла с ним.

Неудивительно, что он был готов убить меня. Он опытный убийца. Осознание тянет меня вниз, когда у меня появляется болезненное чувство, что он планирует убить меня в конце всего этого.

Он должен. Он не сможет