Белинский - Николай Водовозов

Последняя дружеская встреча была в Москве в конце 1841 года. Гоголь, закончивший тогда работу над первым томом «Мертвых душ», просил великого критика отвезти рукопись этого произведения в Петербург, так как в Москве цензура не разрешала печатать под тем предлогом, что «Мертвых душ не может быть: души бессмертны».

Белинский взял рукопись и по приезде в Петербург передал ее князю Одоевскому. Позднее, при содействии Жуковского, удалось преодолеть цензурные препятствия, и книга была напечатана.

«Творение чисто русское, национальное, — писал с восторгом Белинский о «Мертвых душах», — выхваченное из тайников народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстью нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно-художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта, — и в то же время глубокое по мысли, социальное, общественное и историческое… При каждом слове его поэмы читатель может говорить:

Здесь русский дух, здесь Русью пахнет!

Этот русский дух ощущается и в юморе, и в иронии, и в выражении автора, и в размашистой силе чувств, и в лиризме отступлений, и в пафосе всей поэмы, и в характерах действующих лиц, от Чичикова до Селифана и «подлеца чубарого» включительно — в Петрушке, носившем с собою свой особенный воздух, и в будочнике, который при фонарном свете, впросонках, казнил на ногте зверя и снова заснул».

В 1842 году Белинский познакомился с Некрасовым, тогда еще никому неизвестным юношей, и привел его с собою к Панаевым, где собралось несколько человек литераторов. Познакомив Некрасова с присутствующими, Виссарион Григорьевич попросил его прочесть написанное им новое произведение: «Петербургские углы».

Некрасов, видимо сконфуженный незнакомым обществом, начал чтение. Голос у него был слабый, и он сначала читал очень тихо, затем несколько разошелся. Молодой поэт имел болезненный вид и казался значительно старше своих лет. Манеры у него были своеобразны: он сильно прижимал локти к бокам, горбился, а когда читал, то часто машинально приподнимал руку к едва пробивавшимся усам и, не дотрагиваясь до них, опять опускал ее.

Белинский уже прочел «Петербургские углы», но слушал чтение внимательно и посматривал на слушателей, словно желая угадать, какое впечатление производит оно на них.

По окончании чтения раздались похвалы автору, но тут же кто-то заметил, что реальность «Петербургских углов» может покоробить читателей.

Белинский в ответ на это горячо сказал: «Литература обязана знакомить читателей со всеми сторонами нашей общественной жизни. Давно пора коснуться материальных вопросов жизни, ведь важную роль они играют в развитии общества».

Виссарион Григорьевич полюбил молодого поэта и начал ему покровительствовать, как это делал всегда с людьми, в которых замечал честность, ум и талант.

Стихотворение Некрасова «Родина», в котором поэт с большой силой выступил против угнетения и рабства, привело Белинского в восторг. «Каков Некрасов-то! — говорил он друзьям. — Сколько скорби и желчи в его стихе». Великий критик приветствовал в Некрасове наследника Пушкина и Лермонтова, поэта огромной силы, будущего властителя дум молодого поколения передовых русских людей.

Некрасов знал, чем он обязан в своем идейно-политическом развитии великому критику. Через много лет после смерти «неистового Виссариона» он вспоминал о нем с чувством подлинного благоговения:

Молясь твоей многострадальной тени,Учитель! перед именем твоимПозволь смиренно преклонить колени.

Белинский был учителем не только Некрасова, но и всего революционно-демократического поколения русских людей 40-х годов прошлого века. С отеческой нежностью относился он к своим соратникам, отдававшим, как и он сам, все свои дарования и даже жизнь родному народу.

В конце 1842 года Белинский получил известие о смерти Кольцова. «Я похож на солдата в разгаре битвы, — сказал он, — пал друг и брат — ничего — с богом — дело обыкновенное. Оттого-то, верно, потеря сильнее действует на меня тогда, как я привыкну к ней, нежели в первую минуту». Тем не менее непрерывный ряд смертей выдающихся русских людей, уходивших из жизни в расцвете лет, когда они особенно много могли дать русскому народу, удручал великого патриота. «Боже мой! — восклицал он. — Неужели мне суждена роль какого-то могильщика! Я окружен гробами — запах тления и ладана преследует меня и день и ночь!»

Временами он не выдерживал и признавался: «Жить становится все тяжелее и тяжелее — не скажу, чтобы я боялся умереть с тоски, a не шутя боюсь или сойти с ума, или шататься, ничего не делая, подобно тени, по знакомым. Стены моей квартиры мне ненавистны; возвращаясь в них, иду с отчаяньем и отвращением в душе, словно узник в тюрьму, из которой ему позволено было выйти погулять».

Действительно, Белинский избегал теперь оставаться наедине с самим собою. Он вечерами приходил к знакомым; садился играть в карты. Свою страстную натуру «неистовый Виссарион» проявлял даже и тут. Игра обычно кончалась проигрышем рубля-двух, но Белинский в течение вечера переживая всю гамму ощущений от радости до отчаянья. После проигрыша он бросал карты и уходил в другую комнату, мрачно говоря: «Такие вещи случаются только со мной».

В начале 1843 года Белинский познакомился с Тургеневым, напечатавшим свою первую поэму «Параша». Знакомство произошло по инициативе самого Тургенева, который, уезжая в деревню, зашел к Белинскому и, не назвавшись, оставил ему экземпляр своей поэмы. Через два месяца в деревне Тургенев получил майскую книжку «Отечественных записок» и прочел в ней статью великого критика о «Параше». Вернувшись в Петербург, Тургенев счел своим долгом притти к Виссариону Григорьевичу и познакомиться с ним.

«Это был, — рассказывает Тургенев о своем впечатлении от личности Белинского, — человек среднего роста, на первый взгляд довольно некрасивый и даже нескладный, худощавый, с впалой грудью и понурой головой. Одна лопатка заметно выдавалась больше другой. Всякого, даже не медика, немедленно поражали в нем все главные признаки чахотки, весь так называемый habitus этой злой болезни. Притом же он почти постоянно кашлял. Лицо он имел небольшое, бледно-красноватое, нос неправильный, как бы приплюснутый, рот слегка искривленный, особенно когда раскрывался, маленькие частые зубы; густые белокурые волосы падали клоком на белый, прекрасный, хотя и низкий лоб. Я не видал глаз более прелестных, чем у Белинского. Голубые, с золотыми искорками в глубине зрачков, эти глаза, в обычное время полузакрытые ресницами, расширялись и сверкали в минуты воодушевления; в минуты веселости взгляд их принимал пленительное выражение приветливой доброты и беспечного счастья. Голос у Белинского был слаб, с хрипотою, но приятен; говорил он с особенными ударениями и придыханием, «упорствуя, волнуясь и спеша». Смеялся он от души, как ребенок. Он любил расхаживать по комнате, постукивая пальцами красивых и маленьких рук по табакерке с русским табаком».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});