Показания Шерон Стоун - Зуфар Гареев

– За Тамарочку плачу… За Тамарочку… Как-кап слезки…

Снимает тюбетейку, чтобы денег дали.

– Тамарочку убрали, теперь и Сергеича туда же… И правильно. Тамарочка заждалась… Сказала, иди, Малайка, денег мне немножко принеси, чем потчевать буду Сергеича, когда придет?

– Тише ты, чумной! – Зубок сует купюру. – Чего трындишь не ко времени!

Малайка затихает и отходит к большому аквариуму.

Хвастается:

– Здравствуйте, рыбки! Вот у Малайки денежка!

В личном кабинете на втором этаже выходит такой разговор у Темика с Зубком.

– Ты, Иваныч, сам подумай. Если я Семика не закажу, значит он закажет меня. Нашла коса на камень – тоже ведь жениться хочет.

Зубок не одобряет замыслов Семика:

– Красавчик выискался. А я скажу так – не вырос он женилкой. Ну что ж, будет сделано.

Старик сгребает деньги, вздыхает и бурчит:

– Все деньги, деньги, Тимоня… А счастье где?

– Вот Семика отправим туда – и будет нам счастье.

Смеется:

– Один я у Мариночки жених останусь. Попируем на моей свадьбе, костюм готовь, Петр Иванович… Цацки свои берлинские надраивай – за Победу тоже выпьем!

Зубок задумчиво опрокидывает стопку.

– Нет, земное это все… Да и не люблю я коллективное счастье. Люблю я волчье счастье. Ты знаешь, сколько я людишек положил всяко разно за всю свою жизнь?

Темик полон почтения:

– Догадываюсь, Петр Иванович.

– 22 человека только в мирное время. Мемуары пора писать. Семик двадцать третьим будет. И знаешь, есть в этом что-то такое, есть…

Он тихонько начинает проваливаться в дрему.

– Умный я. Достоевского я много читал, Бердяева, Соловьева…

– По науке, значит, все?

Зубок бормочет:

– А как же. По науке… Человек ведь темное существо… Тебе и не понять…

Он в полусне вытаскивает нижнюю челюсть, и пошарив рукой (где стакан?), кладет рядом.

– Я ж мелкий бес… Люблю я это дело, бесовать-то… чик-чик…

– Страшный ты Петр Иванович, ну страшный человек.

– А то… – бормочет сам себе Зубок. – Я ж судеб властитель… А вы думаете, что? – Сонно жестикулирует. – Живет себе хрыч невзрачный… таракашка бессловесный… Общак наш просто держит… А нет!

Ну вот и захрапел, а язык все равно шевелится:

– Жил человечек Семик – и нет Семочки. Жил Тимоня – и нет Тимони. А все почему?

Темик напрягся от нехорошего предчувствия.

– А потому что Петр Иваныч помог… Бескорыстно помог, ему-то уже ничего не надо. Это и есть счастье мое: властителем быть…

Темик бормочет, выпивая:

– Бля, старый не в своем уме… К психиатру бы его…

Зубок наконец вовсе провалился в сон.

– И все думаю: где двадцать четвертый трупик взять… А там и двадцать пятый – юбилей!

Во сне он снимает вторую челюсть – кладет рядом с первой. Кое-где проглядывают остатки хамсы в зубах, крошки творога. Темик смотрит на челюсти, потрясенный откровениями старика.

Внезапно старик открывает глаза, словно и не кемарил. Молча вооружает рот челюстями, поднимается, идет на выход, оборачивается и грозит пальчиком, при том хихикая:

– Страшный я, говоришь, Тимоня?

Темик тоже неопределенно грозит, кисло включаясь в игру:

– Ух, страшный, Петр Иваныч… Бля, чисто шахид…

– Ну и я про то… Чисто шахид… Чисто киборг, а?

Кстати, перед тем как случилось исчезновение Семика, я как старательный подмастерье почтительно спросил у Трегубовой:

– Что будет означать исчезновение Семика с лица земли? Во что может реинкарнироваться сей господин?

Случилось это в час заката в небесных долинах. Мы плыли с ней, оглядывая узористые холмы, а с весла, лежащего поперек, устало капала золотая вода в розовую гладь нижних небес, минуя облака-гроты…

Марина рассеянно пожала плечами.

– Скорее всего ничего. У этого убийства слишком ясные причины.

И она была права. Никакой магии и таинственности не было той ночью в доме Семика.

На кухне Семик в присутствии household-менеджера ака дворецкий быстренько опрокинул стопку немировки на сон грядущий и торопливо навалился на холодную утку.

– И откуда эта мода взялась на старух, не знаешь? Может уволить ее?

– Нельзя, – отвечает дворецкий, показав пальцем верх. – Там не одобрят.

– Ну ладно, нельзя так нельзя… Может, действительно, к Богу приблизит. Дай-ка быстро еще чего… сосиску, что ли…

Дворецкий подает, Семик жадно съедает.

– Как думаешь, тайно я съел ее – или ничего? – Показывает пальцем вверх. – Не обидятся там?

– Явно съели, у меня на виду, тайны нет.

– Ну и ладно… Теперь чего – бай-бай?

Тащатся в спальни; дворецкий следом.

– Значит, приблизит она? Откуда мода такая взялась?

– Может и приблизит… Не только стариц в доме держат, но и калек, странников всяких… Чесноковы подъедалу держат… Колесниченки какую-то слепошарую типа Ванги… И Лебедева приживал завела…

– Приживал? Этих нам еще не хватало… Да ладно, пусть ходит… Беседует, так сказать.

– Ну, а про Артема Федоровича говорить не будем, самый настоящий юродивый у него…

– Да видел я этого Малайку. Может и нам чудика вместо старицы?

– Артем Сергеевич дважды чуть не грохнул этого дурашку, который там все про Тамару намекает… Оно нам надо? Нужны нам тут всякие намеки?

– Нет, намеки нам не нужны, ты прав.

С тем и уснули…

Часа через полтора бдительная встревоженная старица разбудила дворецкого. Торопятся на кухоньку.

– И чего заперся среди ночи? Вот как стукнуло в сердце: иди, мол, Лидия, посмотри Семена. Помышляет ли о тлене жизни земной?

– Да помышляет, помышляет! – отмахивается дворецкий.

– А закрылся чего? Кто ж в съестных местах помышляет о хорошем? Вот не зря жена его бросила, не зря…

– Не упоминайте его супругу, Лидия Михайловна! Не надо! Это больно ему! – И таинственно добавляет. – Он может с умом теперь хочет жениться? Совсем на другой женщине, а?

Останавливаются перед кухонной дверью. Старица торкнулась.

– Ну и чего закрылся? Пусти-ка…

Молчание.

– Грехи наши тяжкие, грехи наши прошлые… А разве чревоугодием от них надо избавляться? Вон, брюхо свое опять насытил страшное…

Дворецкий мечтательно говорит:

– А между прочим, есть на свете женщины, которым нравятся мужчины в теле.

Старица наставляет Семена из-за двери:

– А вот чего писала мученица Аграфена, послушай.

Она читает по брошюрке, которая всегда с ней:

– «Он не берегся тайноядения, ему казалось это диавольское сеяние ничтожным, но заключало оно в себе великое зло». Так-то.

Дворецкий тихонько стучит в кухонную дверь.

– Всего две ножки – и вред? Не открывает. Может вздремнул?

– Вред, милый, а как ты думал? Шепнул ему бес, и он на кухню тут же побежал. Не побежал ведь молиться, чтобы он отвратил его от сосиски?

Дворецкий вздыхает:

– Не побежал…

– Да разве так спасешься? Как к такому обжоре вернется жена с детками? Сколько уж прошло? Два? Три года?

– А нужна ему такая жена? Говорю же: он может совсем на другой теперь хочет жениться! С умом хочет жениться, тогда как?

Стучит в дверь:

– Артем Федорович… Мы тут того… Это… Немного, так сказать, обеспокоились…

Тишина…

И только через становится ясна картина.

Кухонная дверь высажена.

В центре кухни в уютном кресле сидит обезглавленный Семик. Много крови. В дверном проеме стоят участковый, следователь, два помощника, дворецкий, чуть впереди суетится фотограф. Из комнат доносится жалобный поскуливающий голос старицы. Труп медленно сползает и неуклюже валится на пол.

– Вот говорила тебе – не занимайся тайноядением… – скулит старица, не стихая. – Всю репутацию мне попортил! Кто теперь старицу Никонову в дом возьмет? Скажут мрут у нее люди как мухи…

Стихла. Но тут же взялась заново, входя в раж:

– Безмозглый какой! Говнюк! Говорила: не жри на ночь – бес накажет. Чем ты слушал Бога?

Взвизгивает:

– Туда тебе и дорога! Может там тебе мозги вправят!

Участковый торопливо выходит, чтобы отвести старицу подальше.

– Мамаша, а ну перестали хулиганить!

Жизнь в подразделении, руководимом полковником Кузнецовым, продолжает вертеться вокруг Трегубовой. На разных уровнях. В кабинете Соловьева Жуликов костерит Чепеля.

– Полный лох!

– А что ты можешь предложить на его месте?

– Значит, так… Оно – того… пися, типа, пися… Ну, я подхожу и – и!

Он жестом показывает медленное и бережное проникновение.

– Второй удар – и! Третья атака – и! И как пошел – и! и! и!

– Заманчиво… – чешет рано обозначившуюся плешь простак Соловьев.

– А я… Ты знаешь, сколько я их повертел?

Соловьев хоть и простак, но почему-то сомневается:

– Да непохоже… Не клюют на таких девушки. Ты на рожу свою глянь, Жуликов.

Жуликов рычит:

– Разворочиваю, как надо и – ых! ых!

Он блаженно прикрывает глаза.

– А что дальше?

– Ну, как что? Оделись и продолжили допрос.