Заря победы - Дмитрий Лелюшенко

Никогда я не был так счастлив, как в ту минуту, когда, придя в сознание, услышал от своего боевого товарища В. А. Глуздовского, что враг не прошел через Бородино.

В ночь на 17 октября противник пытался выйти в район Можайска, но попал на минные поля и был встречен заградительным артиллерийским огнем, подготовленным майором Битюцким, и огнем прямой наводки из наших «дотов» (вкопанных танков Т-28). Потеряв много техники, враг на короткое время остановился, а затем нанес второй, еще более мощный удар на участке 322-го стрелкового полка, прорвал его оборону и вышел на артиллерийские позиции 133-го полка, того самого полка, который 13 октября полностью стал партийно-комсомольским. Артиллеристы не растерялись. Они открыли по прорвавшимся танкам огонь в упор. Контратаки 322-го полка совместно с артиллеристами остановили фашистов. Мужество и отвагу показал в этом бою командир полка майор Г. С. Наумов.

32-я стрелковая дивизия стояла у Бородина насмерть. Каждый сражался до тех пор, пока руки держали оружие, пока билось сердце.

Не могу не рассказать еще об одном памятном эпизоде. Пятеро тяжелораненых воинов-дальневосточников оказались в зоне, временно захваченной противником, близ деревни Беззубово. Ночью их подобрал и перенес к себе в избу колхозник Савелий Евстафьевич Ревков. Ему помогала жена Татьяна Васильевна. Не страшась расправы, они в течение трех месяцев укрывали, лечили, кормили и выхаживали красноармейцев Подсоскова, Кокорина, Евсикова, лейтенанта Гончарова и младшего лейтенанта Денисова. С приходом наших войск в Беззубово вылечившиеся дальневосточники снова вернулись в строй.

Патриоты Савелий Евстафьевич и Татьяна Васильевна Ревковы, спасшие жизнь раненым воинам, заслуживают награды. Об их подвиге должны знать советские люди.

Высокий патриотизм проявили жители сел Семеновское и Псарево близ Бородина: Анастасия Ивановна Бойкова, Любовь Илларионовна Дрозд, Анастасия Григорьевна Канаева, Мария Петровна Николаева, Василий Варфоломеевич и Анна Петровна Филипенковы, Григорий Сидорович Савченко и многие другие. Они подобрали на поле боя около ста пятидесяти тяжелораненых солдат и офицеров 5-й армии, оказавшихся на территории, захваченной врагом, вылечили и спасли им жизнь.

После моего ранения 18 октября в командование 5-й армией вступил генерал Л. А. Говоров. Большую роль в последующих боях на этом участке фронта сыграли прибывшие и влившиеся в состав 5-й армии 50-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора Н. Ф. Лебеденко, 82-я сибирская мотострелковая дивизия генерал-майора Н. И. Орлова и танкисты Д. И. Заева. Дальше Кубинки и Дорохова враг не прошел, захлебнулся своей же кровью.

Бои 5-й армии на Бородинском поле были составной частью великой битвы за Москву. За мужество и доблесть, проявленные в этих и последующих сражениях, тысячи воинов, в том числе славный командир 32-й дивизии Виктор Иванович Полосухин[22], были награждены правительственными наградами, а самой дивизии присвоено звание гвардейской.

Спустя более двадцати лет после этого ожесточенного сражения, в 1962 году, когда отмечалось 150-летие Бородинской битвы, здесь, на поле русской славы, состоялся большой митинг.

После митинга мы с бывшим командиром батальона 32-й дивизии Василием Алексеевичем Щербаковым и бывшим командиром батареи той же дивизии Николаем Петровичем Нечаевым поднялись на курган Раевского. Тут, неподалеку, в 1941 году стояла батарея 76-миллиметровых орудий старшего лейтенанта Н. П. Нечаева. У Николая Петровича нет левой руки, он потерял ее в боях под Берлином. Накануне митинга Нечаев увлеченно рассказывал мне, как разыскал в селе Беззубово восьмидесятилетнего Савелия Евстафьевича Ревкова, его жену Татьяну Васильевну и Григория Сидоровича Савченко — тех, кто в октябре 1941 года оказывал помощь тяжелораненым советским бойцам.

С Шевардинского редута хорошо обозревалось Бородинское поле. Железная дорога, шоссе с вереницей автобусов, зеленые поля, по которым двигались цепочки пионерских отрядов. Синеватая стена Утицкого леса и словно взмывающие в небо бронзовые орлы памятников. Родная, трогающая сердце картина!

Сейчас на этих полях раскинулось хозяйство колхоза «Бородино»…

В том же году состоялась волнующая встреча с бывшими добровольцами. Зал Дворца культуры завода «Серп и молот» был переполнен. Послушать ветеранов боев за Родину пришли молодые металлурги, инженеры, техники, пионеры.

Когда на трибуну поднялся начальник цеха Виктор Григорьевич Григорьев, в зале наступила тишина. Широкий, статный, он положил свои большие руки на край трибуны и стал рассказывать:

— В 1941 году в первые же дни войны сто восемьдесят рабочих, инженеров и техников нашего завода ушли в дивизии народного ополчения… У меня была броня. В ту пору варить сталь было не менее важно, чем воевать. Но я решил идти на фронт.

Ветеран, проработавший на заводе «Серп и молот» тридцать пять лет, говорил о том, как девятнадцатилетним юношей в годы гражданской войны пошел на фронт, как встретился в 16-й армии с Михаилом Николаевичем Тухачевским.

Григорьеву не было и двадцати, когда его избрали судьей полка. Немалый авторитет надо было иметь человеку, которого избирали на такую должность. Законов в ту пору не было. Существовал только один закон — закон революционной совести. И Виктор Григорьев решал дело так, как подсказывала революционная совесть!

После гражданской войны Виктор вернулся в Москву. Здесь он встретился с Николаем Ильичом Подвойским — одним из ближайших помощников Владимира Ильича Ленина в период Октябрьского переворота в Петрограде.

— Обязательно идите учиться, Виктор! — наставлял Подвойский. — Сейчас стране нужны инженеры.

И Виктор Григорьев прислушался к совету старого большевика. Закончив политехнический институт, он вернулся на родной завод инженером.

Когда грянула Великая Отечественная война, Виктор Григорьевич вновь пошел к Подвойскому. Хотелось поговорить с любимым наставником, услышать доброе напутствие.

— Что делать, Николай Ильич? Оставаться на заводе или идти на фронт!

— Поступай, как подсказывает совесть! Инженер-капитан запаса Виктор Григорьевич Григорьев в первые же дни подает заявление с просьбой зачислить в дивизию народного ополчения. Вместе с ним ушли в ополчение Семен Филиппович Гончар, отец и сын Павловы, сталевар Василий Васильевич Беляев и другие.

И вот во Дворце культуры, как с родным братом, мы обнялись и расцеловались с Виктором Григорьевичем Григорьевым, теперь инженер-подполковником запаса…

Мои воспоминания прервал дальневосточник Василий Алексеевич Щербаков.

— А ведь мы ровно двадцать один год здесь не были, — сказал он. — В октябрьские дни сорок первого жарковато здесь приходилось. Помнишь, Николай Петрович? Твоя батарея стояла вот тут, на склоне холма. А мой батальон держал оборону чуть впереди…

Но вернемся к 1941 году.

18 октября меня отправили в госпиталь в город Горький. Привезли нас туда поздно вечером. В городе находилось много предприятий и учреждений, эвакуированных из западных областей страны. Станционные пути были забиты эшелонами с войсками, идущими на фронт, вооружением, цистернами с горючим, заводским оборудованием, продовольствием. Но во всем чувствовались спокойствие и порядок. Другая картина была в центре города. Здесь скопилось много автотранспорта с людьми, некоторые из них сеяли панические слухи. Двое азартно спорили у бензозаправочной колонки по поводу очереди.

Вскоре выяснилось, что в здешних госпиталях мест нет, и нас повезли дальше на восток, в Казань. В Казани госпиталь помещался в здании какого-то техникума: в палатах остались стенды с изображением деталей машин.

Через шесть дней в госпиталь приехал первый секретарь Татарского обкома партии товарищ Алемасов. Он сообщил, что звонили из Москвы и просили узнать, в состоянии ли я добраться в обком для разговора по ВЧ. С помощью санитаров оделся и поехал.

В обкоме пришлось долго ждать. Наконец раздался звонок. Я взял трубку и услышал знакомый голос маршала Б. М. Шапошникова:

— Как себя чувствуете?

— Скоро буду ходить на костылях.

— Ну, это уже благо!

— А что нового под Москвой?

— Наши войска упорно сдерживают врага. За последние дни его нажим заметно ослаб.

Маршал пожелал быстрейшего выздоровления.

— Разрешите перевестись в прифронтовой госпиталь?

— Этого я решить не могу. Не моя епархия. Решать должны врачи.

Разговор с начальником Генерального штаба меня очень растрогал. Шли тяжелые бои. В Ставке была адская работа. Но все же Борис Михайлович нашел время поговорить со мной. Хотелось быстрее расстаться с костылями и лететь в Москву…

Когда в госпиталь прибывали новые партии раненых, мы с интересом расспрашивали их о положении на фронте.