Идем на восток! Как росла Россия - Лев Вершинин

А еще они, великолепные наездники и лучники, воевали. Много и очень удачно. Походы, устраиваемые ими, запоминались соседям надолго. И не соседям тоже, поскольку особым геройством считалось сходить за добычей куда подальше, в идеале – к предгорьям Северного Кавказа или к Каспию (хотя такие подвиги случались нечасто, а случившись, мгновенно заносились в шегерэ – устные летописи). Дома, правда, жили мирно: традиция кровной мести было очень жестка и рисковать никто не хотел, так что споры решались судом бия-старейшины. Или, в крайнем случае, народным собранием, игравшим немалую роль даже к XIII веку, когда военная демократия уже достаточно разложилась, но все же не настолько, чтобы сильные всерьез обижали слабых, и «батыр» (сильный и справедливый воин), будь он даже простым пастухом, мог при необходимости собрать ватагу больше любого бия – причем, в отличие от бия, не только из «своих». Единственными, кого башкиры не трогали, были булгары, от которых в земли язычников еще со времен Ибн Халдуна начал проникать ислам. Надо сказать, проникать по-доброму: булгарские проповедники годами жили среди башкир, учили, лечили и со временем стали людьми весьма уважаемыми, к советам которых полагалось прислушиваться. Неудивительно, что Булгар, на базарах которого башкирам полагались скидки, – опять же, со временем, – сделался чем-то вроде столицы, владыке которой башкиры обязались за хорошее отношение помогать военной силой (вскоре ставшей ударными частями бургарских войск) и не обижать его данников.

В здравом уме и твердой памяти

Явление Чингизидов, потряся и разрушив полмира, на башкирах отразилось не очень. Великий Булгар пал, но его место занял еще более великий Сарай – только и всего. Правда, теперь (куда ж деваться) пришлось платить ясак, – мехами, медом и лошадьми, – чего при булгарах в заводе не было, но даже это не особо напрягало: по достоинству оценив боевые характеристики «волкоголовых», Орда всячески поощряла поступление башкирских стрелков на ханскую службу, давая им возможность и лихость проявить, и добычей разжиться. Самым же достойным даровалось звание «тархана», автоматически возносящее владельца в элиту родовой знати, поскольку герой переставал платить ясак, а вместе с ним от уплаты налогов освобождался и весь клан. В общем, для башкир Золотая Орда злой мачехой не была, а после ее падения, когда мелкие ханства попытались объявить себя «владыками жизни и смерти», попытка сорвалась. Против службы на старых условиях «волкоголовые» ничего не имели, а вот за нахальство наказывали жестко: в случае малейшего насилия батыры собирали ватаги и, как сказано в тюрэнче «Кузы-Курпяч», – «приводили безумных в ум». В итоге новым как бы хозяевам – ханам Казани, Сибири и Ногайской Орде – башкиры не платили даже ясака, ограничивая службу (если ханы хорошо себя вели) поставкой конных стрелков. Одна беда: новые ханства постоянно враждовали, в связи с чем, впервые в своей истории, башкирским воинам, мобилизованным под разные стяги, пришлось воевать друг с другом, разоряя кочевья друзей и родственников, – что, разумеется, изрядно напрягало.

В связи с чем, после серии «казанских войн» и взятия русскими войсками Казани, когда Иван Грозный предложил башкирам присягнуть ему как «царю Казанскому», пообещав сохранить прежние права и привилегии, его послание выслушали с интересом. А затем, тщательно обсудив, – в тюрэнче сохранились краткие изложения выступлений биев и батыров, – пришли к выводу, что Россия более надежна, чем мелкие ханы. Так что, хотя ногайские мурзы и крымские дервиши изо всех сил запугивали народ, призывая и даже пытаясь силой вынудить их уйти на Кубань, служить крымскому хану, башкиры их прогнали и присягнули «белому царю». Добровольно и без принуждения. Сперва «малой» (заочной) присягой, а затем, в 1557-м, уже и «большой», в самой Москве, взамен получив жалованные грамоты, четко фиксирующие права и обязанности сторон. «Волкоголовые» обязались платить ясак (в знак признания Москвы прямым наследником Великой Орды), поставлять всадников в русское войско, «не воевати» царских данников и разрешить ставить на своих землях «царевы городки» (точные места расположения указывались). Царь же «на вечные времена» закрепил права башкир на их «отеческие земли и веру», а также «старые права» (самоуправление). Это вполне устроило и биев, и батыров, и мулл, и «черную кость», так что спустя 40 лет, после присоединения Сибири, восточные башкиры, отказав в поддержке Кучумовичам, охотно, без сопротивления признали власть Москвы на тех же условиях.

Обострение

Ну и зажили. Причем, совсем недурно. На «договорных» землях поставили несколько городов, один из которых – Уфа – стал центром Уфимского уезда, разделенного на 4 «дороги» (не в том смысле, что пути сообщения, а в соответствии со старым устройством, когда от имени мелких ханов за сбором ясака следил «даруга»): Казанскую – на западе, Сибирскую – на востоке, Ногайскую – на юге и в центре, Осинскую – на севере. «Дороги», в свою очередь, делились на волости (уделы кланов и племен), во главе которых стояли все те же бии, в русских документах именуемые «старшинами». Бии отвечали за порядок на территориях и сбор ясака, а главным арбитром (без права вмешательства во внутренние дела племен) считался уфимский воевода. В целом, несколько десятилетий все было идеально. Мелкие сложности быстро сходили на нет, а на агитацию ногайских мурз, беглых сибирских «царевичей» и крымских проповедников башкиры не реагировали. Даже в годы Смуты, когда все Поволжье полыхало огнем, башкирские земли оставались островком покоя. Однако с воцарением Романовых ситуация осложнилась. Пустая казна вынуждала Москву, практически не выплачивавшую аппарату жалованье, сквозь пальцы смотреть на коррупцию, расцветавшую повсеместно. В том числе, разумеется, и в Уфимском уезде. Служилые люди, не ограничиваясь поместьями на «договорных» землях, самовольно учреждали «слободки» на территориях кланов, произвольно увеличивая размер ясака. Начались конфликты. Нельзя сказать, что башкиры были правы всегда, но русским было куда жаловаться, а башкирам нет: немалая часть «сверхприбыли» аккуратно отстегивалась воеводам, и те, получая челобитные, вели себя соответственно. Впрочем, даже чудом дойдя до Москвы, жалобы хода не получали, о чем заботилось лобби знаменитых «царевых добытчиков» Строгановых, стремившихся вести на целинных башкирских землях поиски полезных ископаемых. Серьезную проблему «волкоголовым» создавали монастыри, учреждаемые (на предмет обращения язычников – мари и удмуртов – в христианство) хоть и не на их территориях, но в близком соседстве. Чьи земли «языческие», а чьи «договорные», святых отцов не интересовало, а найти на них управу было невозможно в принципе: тяжбы на эту тему, оказавшись в судах, рассматривались десятилетиями. Неудивительно, что теперь бии, тарханы, муллы, да и «карачу», куда теплее принимали гостей из Крыма, говоривших от имени уже не только Бахчисарая, но и Стамбула. В 1645-м в крае случились даже небольшие беспорядки, вскоре, впрочем, угасшие. А в середине XVII века возникла проблема, обострившая обстановку до синего звона, и называлась она «калмыки».

Следует сказать, что обязательство «не воевати» царских данников, взятое на себя биями и батырами как естественное, изрядно их тяготило. Отказаться от привычки к набегам, грабежам и уводу полона с последующей его реализацией в Крым оказалось совсем не просто, нападать же на тогда еще очень сильное Казахское ханство – что Москва не запрещала, – было опасно, а башкирские старшины, при всем бесстрашии, умели соразмерять выгоду с угрозой. В связи с этим появление в Великой Степи первых беженцев из Монголии, раньше других сообразивших, что воевать с Цинами чревато гибелью, «волкоголовые» встретили едва ли не с восторгом. Пришельцы были слабы, разрознены, деморализованы (великий исход джунгар еще не начался), а следовательно, казались идеальной добычей, не взять которую просто грешно. И брали. Пока калмыцкие князьки-тайши, оказавшись между двух огней (казахи рассуждали точно так же, как башкиры), не сообразили послать в Москву ходоков, присягнувших на верность «белому государю», в итоге оказавшись в списке тех самых «царских данников», которых «нельзя воевати». Башкирские же старшины мало того что лишились приработка, так еще и получили приказ вернуть еще не проданный полон, а попытка сделать вид, что не поняли, привела к тому, что уфимский воевода, стольник Алексей Волконский, исполняя прямое повеление царя, послал в кочевья отряды «имщиков», приступивших к изъятию живого товара. И рвануло…

Если Белый Отец не слышит нас…

Да, рвануло. Стольника, гордеца, взяточника и так далее, башкиры и раньше не любили, но его «товарищу» (заместителю) Федору Сомову, считавшемуся человеком справедливым и умевшему дружить с «волкоголовыми», до сих пор как-то удавалось улаживать конфликты, а теперь возможности не было. Летом 1662 года отряды башкир атаковали слободки и села, основанные без их разрешения, некоторые захватили, штурмовали даже вполне законный Катайский острог, а когда тобольские отряды полковника Полуектова разбили их близ озера Иртяш, в относительном порядке отступили на север – и уж там-то развернулись вовсю. Пали неплохо укрепленные Кунгур и Степанов острог, Воздвиженский и Рождественский монастыри, были разорены практически все «незаконные» русские деревне на реке Сылва. При этом единого центра у бунтовщиков так и не возникло, отдельные отряды возглавляли местные авторитеты, да и убийств, надо сказать, было совсем немного: башкиры в основном удовлетворялись изгнанием ограбленных до нитки «пришельцев», при этом постоянно сообщая в Уфу, что хотят мира, но только если прибудет арбитр из Москвы. На что Алексей Волконский, естественно, согласия не давал, поскольку рыльце у него было в пушку по самые брови, а казанский воевода Федор Волконский всячески покрывал кузена. Лишь после того, как мятежники, осадив Уфу и Мензелинск, объявились в окрестностях самой Казани, власти наконец спохватились. Федор Волконский, явившись под Уфу с войском, снял осаду, разослал по краю летучие отряды и предложил мятежникам сесть на кошму переговоров. Те охотно согласились, однако дело кончилось ничем: одним из главных их условий было убрать из Уфы воеводу-беспредельщика, заменив его Федором Сомовым, а такая кадровая рокировка была невозможна без согласования с Москвой, в результате чего Алексей Волконский неизбежно получил бы взыскание, чего Федор Волконский допустить не хотел.