Розы для Магистра. Роман для взрослых - Владимир Козлов

К ней домой заходим, а её Игорёк, сидит перед трельяжем на стуле и играет на балалайке. Она на него с порога набросилась:

«Ты говорит, почему Паганини недоделанный встречать не пришёл меня к автобусу? А он ей отвечает, что не мог, так – как у него завтра концерт, в клубе сапоговаляльной фабрики. Ах, говорит концерт у тебя, нас с Симочкой, чуть не отымели на дороге сейчас за рубль. Там тогда и оставайся сапоги валять на постоянке и вечное проживание, – сказала она ему, – но дома тебя видеть не хочу!»

Он её слова принял за чистую монету и начал лебезить перед ней. Обтерев и почистив не только её обувь, но и мою. После он спросил её, что ещё он может сделать, чтобы получить прощение?

Надо было видеть, как он унижался перед ней в этот вечер, я об этом говорить не хочу. А когда мы с ней помылись и сели за стол с московскими закусками, он ей говорит:

«Натуля, мне скоро дипломную работу, нужно будет писать, письменный стол для этого нужно купить?»

– Что там было, ты бы видал, – заразительно смеялась Симочка.

– А что там было? – Магистратов уловил её настроение и приготовился смеяться.

«Хрен тебе говорит большой в горло, – сказала она ему, – а не стол. Ленин на пеньку в шалаше революцию сделал, а тебе стол покупай. Перебьёшься кухонным столом. Сын пятёрки на нём получает, за выполнение домашних заданий».

После этого она об него дуршлаг новый сломала, который из Москвы привезла.

Анатолий весело рассмеялся от её слов.

– Вот такие два разных характера мучаются всю жизнь, – сказала Симочка, – она бы его давно бросила, но это преградит путь к её карьере. Её тогда задолбает КПСС.

– Честно говоря, через стекло машины он произвёл на меня приятное впечатление на первый взгляд, – покривил душой Анатолий Романович.

– Взглядов будет ещё предостаточно, чтобы узнать его поближе, потом будете судить этого необыкновенного экземпляра, – встала из-за стола Симочка, – а сейчас нам пора заняться собой. Голодной женщине не терпится, ей хочется преклонить свою голову на колени повелителю сатаны.

Он улыбнулся на сказанную ей фразу и ничего, не говоря, отодвинул от себя недопитое им кофе, взял со стола папку и пошёл за ней.

«Вот Симочка и открылась перед ним, как женщина, – думал он, следуя, молча за ней, – и он готов прижать её обнажённое тело, к своей груди, слушая в экстазе её бранную речь, от которой приятный морозец по коже бежит».

В прихожей её квартиры висело несколько картин, написанные акварелью.

Он понял, что это её собственным творчеством украшены стены прихожей:

– Нравиться? – спросила она, заметив, что он внимательно рассматривает её картины.

– Я не силён в живописи, но хочу сказать тебе, что меня дилетанта твои картины в целом впечатляют! Красиво и понятливо!

– Это называется импрессионизм, – объяснила она.

– А Царица тоже такие картины пишет? – спросил он.

– Нет у неё сплошная абстракция и мне её картины не понятны, так – же как и знаменитого Малевича. Я писала всё это с натуры. Ездила в Вологодскую область, – в Пскове тоже была, и другие регионы посетила. Каждая картина это моя географическая история.

– Никогда бы не подумал, что ты женщина, можно сказать складская богиня фабрики и вдруг творческая натура, – сказал он, особо подчеркнув слово, богиня. – А почему ты маслом не пишешь? – спросил он.

– Не люблю масло. Картина, написанная маслом, на глаза давят в маленьком помещении, а акварель живость придает и радует глаз. Я писала для своего удовольствия и раздаривала всем свои работы.

Она сняла с себя плащ и, повесив его на вешалку, прислонила свою ладонь к его спине.

– Ну, всё ознакомился с галерей? – спросила она, – теперь проходи в комнату, но не падай в обморок, когда посмотришь на потолок. Это не я делала, а Царица. Мне самой не нравится, но я его менять не хочу, чтобы её не обидеть, хоть она у меня не была уже давненько. Недели две не заходила.

Он вошёл в комнату и обомлел.

Увидав потолок, когда Симочка в зашторенной квартире включила свет, у него непроизвольно задёргался глаз от восторга. По белому потолку были нанесены коричневые квадраты, которые были похожи на тюремные решётки, а ближе к люстре сидели две золотистые птицы похожие на голубей, отвернувшись от ламп люстры. И создавалось впечатление, что эти птицы рвутся из этих решёток к свету, но яркий свет им слепит глаза.

– Странная тематика, – восхищённо сказал он, – но до того здорово выполнено. Вот это Наталья Дмитриевна, ну она дала. Не ожидал от неё такого порыва.

– Тебе нравится?

– Я просто поражён, что она способна творить такие вещи и у меня возник моментально к ней человеческий интерес. Наверняка она женщина загадка, как и ты, была для меня, пока я не отведал сегодня твоего пирога с осетриной.

– Не хочешь ли ты сказать, что я тебе уже не интересна?

– Что ты прелесть моя, я и подумать об этом не могу. Но волю своим чувствам я кажется, сегодня дам до предела.

– Тогда присаживайся пока, а я пойду на кухню, приготовлю, что ни – будь лёгкое.

Анатолий Романович снял пиджак с себя и галстук, расстегнув до середины пуговицы на рубашке, чтобы была видна его грудь.

«Этой женщине нужно обязательно счастье, – подумал он, – и я ей помогу в этом. Долго со своей подчинённой нельзя быть в близости иначе рухнет вся работа, лучше надо, как можно быстрее подобраться к телу Царицы. Этот потолок говорит, что человек, писавший такое панно, не имеет свободы и пытается вырываться из решётки, но ему что – то обжигает глаза, как этим голубям. Явно в этом рисунке был спрятан грустный замысел автора, который выразил свою жизнь на потолке.

Симочка пришла с подносом, застав его изучающим потолок.

– Никак не налюбуешься этой галиматьёй? – спросила она, – смотри не просверли потолок своими ясными глазами.

– Это не галиматья, напрасно ты так говоришь. Этот шедевр я бы назвал отчаянным криком души, – определил он. – Как она интересно голубя с голубкой писала на потолке?

– Это две голубки, подразумевают меня и Царицу и написаны они темперой на мольберте, затем были приклеены к потолку. Вот и всё искусство, – объяснила она, – а сейчас оторвись от потолка и откупорь шампанское, а я пойду, переоденусь.

Он посмотрел на поднос, на нём лежали бутерброды с осетриной и пироги, которые он ел утром. «Натюрморт» этот ему нравился. По нему для себя он тут – же сделал логическое заключение.

«Видать? она материально неплохо живёт, если пироги печёт из осетрины и квартирка у неё богатая, для одинокой женщины. Всё со вкусом без излишеств, но шикарно. А диван почти новый, не разработанный совсем. Ничего, скоро и дивану и Симочке жару дам. У меня уже кровь вскипает, только от одной мысли».

Симочка вошла, как индианка в жёлтом сари. Не хватало на её лице только мушек:

– Ты меня Симочка поражаешь, каждую минуту. Давай выкладывай, что у тебя за душой ещё есть? Пали меня, как этих голубок на потолке, чтобы я в сознание не мог придти.

– Ты очень скор Толечка, всё сразу узнаешь обо мне, тогда всякий интерес потеряешь к моей персоне. Это сари мне подарили в городе Малегаон три года назад, когда мы с Царицей были в Индии по обмену опытом. Там очень развита хлопчатобумажная промышленность и ручное производство одежды. У неё, кстати, в точности такое – же сари есть, но она его никогда не одевает, а я часто дома ношу и заглядываю на себя в зеркало. Подумаю, вот она я красивая, но никому не нужная и дошла до того, что бросила заниматься своими картинами. Подумала, что причина моего одиночества это моё творчество. Существует расхожее мнение в народе, что люди искусства все шарахнутые, особенно поэты и художники. Вот я и поставила жирный крест на своём хобби.

– Так судят, только безграмотные и недалёкие люди, – привлёк он её к себе на колени, – а с тобой мне кажется, ни одному мужчине тоскливо не может быть. Давай мы с тобой, и выпьем за это?

– Опять меня посетил этот неукротимый прилив, – вытерла она мелкие росинки со лба, – пойду, принесу полотенце.

– Никуда не ходи? – не отпускал он её из своих рук, а взял салфетку со стола и вытер Симочке лоб, после чего поцеловал её в губы и вложил в руку бокал с шампанским.

Она одной рукой делала маленькие глотки, а второй рукой залезла к нему в брюки и, усевшись поудобней, стала рукой нежно ласкать его возбужденного «дружка», смотря своими искушающими васильковыми глазами ему в лицо. От чего Толику стало невозможно приятно. Ему казалось, что его мужское достоинство уже отделилось от его тела и находиться в её пухлом ротике. И на него нахлынули сразу приятные мгновения, подаренные в машине когда-то Машей, смуглой красавицы в красном. Ему стало не по себе, и он закрыл глаза, облизнув кончиком языка свою губу. Не смотря, что он только оросил свой рот шампанским, там было сухо. Он приспустил свои брюки до колен и слегка расслабил свои ноги, обняв её одной рукой за плечо, массируя пальцами нежную кожу Симочки при этом без лишнего напора постепенно начал её голову пригибать к низу.