Эмбер. Чужая игра - Павел Шумил

Дальше идет четверть часа всхлипываний, взвываний и бульканья. Писец блаженствует, разминая пальцы. Бенедикт безмолствует.

— Все! Больше я вам ничего не скажу! Можете меня пытать, можете меня на куски разрезать. Я буду молчать как рыба! — неожиданно заявляет Паола и гордо распрямляет спину.

— Откуда вы столько знаете об Эмбере?

— От мужа! — гордо заяаляет Паола. — Он все о вас знает! Все ваши потаенные мысли насквозь видит!

Молчунья ты моя. Рыбка золотая.

В следующие полчаса узнаю, что я Бенедикта на одну ладонь положу, другой прихлопну. Мокрое место останется. Но я так делать не буду, потому что честный и благородный до глупости. Как ребенок. Меня любой обмануть норовит. Бенедикт меня обманул, теперь деревенское общество от него отвернется. А меня общество сразу признало. Потому что я сильный, ловкий, но перед простыми людьми нос не задираю, как некоторые. (Многозначительная пауза.) А какой я сильный… какой ловкий… А в постели я… Тут Паола осознала, что занесло ее не туда, и оборвала фразу на полуслове.

— Что у нас? — спросил Бенедикт писца. Тот пошуршал листами.

— Почти все — правда. Но про Хаос — ложь. Никто стройными рядами спасать их не пойдет.

— Детка, нехорошо обманывать старших, — говорит Паоле помощник писца.

— Ах, обманывать!!! Чья бы корова мычала! — возмущается Паола.

В следующие десять минут узнаем, что бедную девушку Гилву любой обидеть норовит. Что все ее бросили, все от нее отвернулись, а во всем Эмбер виноват, а особенно Корвин и Мерлин. Потому что бедная девушка живота своего не щадила, за них стеной стояла. Теперь у нее угла нет, а самое безопасное место для нее — здесь. Потому что ВСЯКИЕ здесь запретных зон наустраивали. А еще Бенедикт должен на коленях вымаливать прощение у бедной девушки Гилвы, потому что разбил ее мечту, а без мечты жить нельзя. Это все равно, что птице крылья обрубить. А про Бенедикта она всем расскажет, что он брат Корвина, тогда все поймут, какой он плохой, потому что Корвином здесь детей пугают. А что это не тот Корвин, никого не касается, потому что, хоть он и не тот, но отражение того, а тот — брат Бенедикта. А еще она Бенедикту никогда не простит, что он того, правильного Корвина убить хотел, и правильно, что Корвин ему мозги вправил. Был бы рядом я, я бы и не так еще мозги вправил, и знал бы, кто такой Бенедикт. И не попался бы как доверчивый ребенок. Потому что меня беречь надо, но Гилва, дура, сама Бенедикту верила, вот теперь и поплатилась, так ей и надо, потому что верить мужчинам нельзя, только мне можно. Мое слово дороже золота, крепче алмаза.

Польщенный, я чуть не прослезился. Не успел прослезиться, потому что чихнул. Все посмотрели на меня. Паола радостно взвизгнула и запрыгала вместе со стулом, пытаясь развернуться ко мне лицом.

— Вот теперь вам крышка! — радостно сообщает она. — Мой муж очнулся, сейчас вы обосретесь! Он вас уделает в пять секунд!

Красноречивая ты моя! Ну зачем так вот сразу, без всякого внешнего давления излагать мои планы?

Проверяю на прочность веревки. Вообще-то, это не веревки, а кожаные ремни с полпальца толщиной. Вызываю знак Лабиринта и качусь к стене. То ли от страшного напряжения, то ли от недавнего удара, но голова раскалывается от боли. Горячие иглы вонзаются изнутри в глазные яблоки. Утыкаюсь в стену и качусь назад. Играю отражениями. Мне же многого не надо. Но слишком короткая дистанция. Всего метров пять. Мало. Очень мало. Голова пульсирует болью. Наверно так чувствовал себя Корвин, пересекая Черную дорогу.

Опять уткнулся в стену. Сколько раз успею перекатиться туда-сюда прежде, чем они поймут, чем я занимаюсь? Нет, надо попробовать.

Напрягаю бицепсы, трицепсы, дельтавидные и все прочие мышцы. Как бы не так. Качусь к другой стенке.

— Или я чего-то не понимаю, или он хочет порвать веревки, — говорит помощник писаря. — Только зачем кататься по полу?

— В этом есть смысл, — задумчиво произносит Бенедикт, наблюдая за моими перемещениями. — Надеть на него маску!

Меня подхватывают под локти, сажают на пол, надевают маску. Рыцарь сказал бы — забрало без шлема. Но больше это похоже на водолазную маску. Только вместо резины и стекла — вороненая сталь. Хотя резиновый уплотнитель тоже есть. Полная темнота. Ничего не вижу.

— Головастый какой, — жалуется писарь. — На последнюю застежку с трудом застегнул.

— Перчатки! — командует Бенедикт. Слышу, как открывается дверь, входят еще люди. Меня переворачивают лицом вниз. Чьи-то пальцы вцепляются в волосы. Горло холодит лезвие ножа. Сильные руки дергают ремни.

— Мой лорд! Ремни совсем гнилые! Предательство! Кто вязал? Взять Конрада! — слышу шум короткой драки.

— Мой лорд! Ремни были хорошие! Хорошие были ремни! А-а-а! Мой лорд, матерью клянусь! Хорошие были ремни! О-о-а-а!

— Отставить! Идиоты! Амулет правды сюда!

Очень быстро выясняется, что час назад ремни были хорошие. Но, за час сгнили до полного непотребства. Мне выворачивают руки за спину и фиксируют каким-то хитрым устройством вроде колена печной трубы печки-буржуйки. До локтей, и сами локти — в железной трубе. Даже пальцем не шевельнуть. Впервые слышу, чтоб печную трубу называли перчатками. Меня ставят на ноги.

— Бенедикт, жизнь моих женщин — твоя жизнь. Я с того света явлюсь отомстить за них, — говорю я и получаю локтем в поддых. Скрючиваюсь, якобы очень больно, и со всей силы бью пяткой назад. Чтоб охранник сзади не помешал. Обратным махом подсекаю ударившего меня охранника под колено, жду, пока он упадет, и бью в то место, где должна быть его голова. Резко перемещаюсь в свободный угол, потому что на меня бросаются сразу несколько человек. Но, зря что ли месяц от мешков с песком уворачивался? Некоторое время играем в пятнашки. Ставлю подножки, отталкиваю особо ретивых ногами, резкими поворотами корпуса стряхиваю уцепившихся. Слухом и шестым чувством определяю, откуда ждать атаки. Но не бью. Паола визжит от восторга. Кто-то бросается на пол, хватает за ноги. Падаю. На меня тут же бросаются человек пять.

— Что с ними? — спрашивает Бенедикт.

— Мертв. Шея сломана. Тоже мертв. Затылок мягкий.

— Еще двое. Итого — четверо убитых и трое искалеченных. Зачем вы это сделали, Богдан?

— Так будет со всяким, кто меня ударит. Зачем вы приказали им меня ударить, Бенедикт?

— Поняли, недомерки?! Так будет со всяким, кто ударит моего мужа! Он даже Гилве голову отрубил. Но потом на место приделал! — это, конечно, Паола.

— В камеру его. Но не рядом с Гилвой.

— А эту, кусачую?

— Тоже.

— Маску надеть?

— На нее? Не нужно.

Мне стягивают ноги ремнем, поднимают, несут.

— Мухомор… Откуда здесь мухомор?.. — слышу голос Бенедикта перед тем, как закрывается дверь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});