Поцелуй зверя - Анастасия Брассо

На круглом запотевшем зеркале текли слезами аккуратные буквы, вырисовывая слово «Спасибо».

Греясь в душистой пенной воде, Юлия не знала, смеяться ей или плакать. Совершенно несовместимые чувства, противоречивые настолько, что зашкалило бы давно все датчики, если бы она была прибором, клокотали в душе, пока она медленно водила мочалкой по разомлевшему телу, подняв над водой стройную ногу.

С одной стороны, она явно чувствовала радость и облегчение от того, что вроде бы сделала доброе дело. Вообще, какая-то рождественская история получилась — прямо для агитационной святочной брошюры! И он оказался, слава богу, не убийцей. И даже не грабителем вроде бы. Подобрала, значит, несчастного, обогрела бездомного… Пора было признаться самой себе, зачем она это сделала. И если быть честной самой с собой — ей давно уже хотелось сотворить нечто подобное. Приходили даже мысли пойти работать в хоспис или детский дом. Но дело ограничилось бросанием питья и курева, да и то ненадолго, как выяснилось.

Но, с другой стороны — сейчас, когда шок и потрясение от всех этих событий чуть улеглись, она гораздо больше боялась выходить из ванной. Теперь по-настоящему. Не животный ужас, а… именно страх мешал выключить воду, ставшую слишком горячей.

Что она теперь с ним будет делать? Что?! Снова станет укладывать его спать на диванчике? Даст ему папину одежду, в которую он не влезает, и отправит ко всем чертям? А может, пока она тут лежит, он, помывшийся, вынес уже все, что мог да и… И лучше бы это было так. Во всяком случае — проще.

Она была в смятении и потому лежала и лежала, наполняя ванну новой горячей водой, до тех пор, пока не стало трудно дышать и кровь не забилась в висках от слишком большой концентрации влажного воздуха. Тогда пришлось встать. Надеть халат… Боже — халат на голое тело! А, чего там… тут уже либо пан, либо… Она посмотрела в запотевшее зеркало. Юлии стало смешно. Ей казалось — у нее такие неспешные, разумные мысли. А глаза при этом — огромные, как у какого-то испуганного звереныша, зато ярко-зеленые. На контрасте с медно-красными волосами, лежащими вокруг лица мокрыми завитками. Запахнув халат как можно плотнее, Юлия вышла из ванной.

В квартире царила уютная тишина. Если не считать взрывов за окнами. В гостиной тихо бубнил телевизор. Следов погрома или грабежа, по крайней мере, явных, не наблюдалось. С кухни раздавались тихие, непонятные звуки. И еще чем-то пахло.

— О… — сказал он, отпрянув от плиты, на которой что-то шкворчало… — С легким паром…

— Или ирония судьбы.

— Что? — не понял он.

— Да так… Спасибо.

— А я тут… цыпленка решил… подогреть. А то он синий весь…

— А-а…

— Сковородка у тебя тут… на видном месте лежала.

— Понятно.

На ее шестиметровой кухне он казался огромным. Кухня, конечно, маленькая, но он был ростом под метр девяносто, точно.

Рукава папиной пижамной куртки оказались на нем «три четверти», впрочем, как и штанины. Из рукавов и штанин в бело-голубую полоску торчали бело-розовые мускулистые руки и ноги, покрытые светлыми вьющимися волосами. На груди пижамная куртка не сходилась, а на плечах вообще сидела с риском порваться при любом движении. Мощная шея смотрелась в чересчур узком, а потому расстегнутом вороте трогательно и беззащитно.

— Ты не думай, я больше ничего не трогал…

— Угу. Молодец.

Только после этого Юлия начала хохотать, без сил опустившись на табурет от типового кухонного гарнитура.

Было уже около одиннадцати вечера. За окнами свистели, орали, стреляли и вообще — шла бурная новогодняя жизнь.

Они сидели в гостиной за столом. Юлия в кресле, а он на том самом диване, закутанный в плед, не столько потому, что мерз, сколько потому, что Юлия не могла без нервного смеха смотреть на его руки, торчащие из рукавов папиной пижамы. Сама она была в халате на голое тело и валенках на босу ногу.

Цыпленок, подогретый Иваном на сливочном масле, благоухал чесноком и специями, и дымился в центре стола. В холодильнике нашлась банка оливок и кусок сыра, который они порезали тонкими ломтиками. Еще был белый хлеб и ваза с мандаринами. Взяв в рот кусок цыпленка, Юлия поняла, что сейчас захлебнется слюной. Тело, согретое водой и халатом, нежилось в кресле. Мозги плыли. Пахло елкой и мандаринами.

Иван, пытаясь спрятать за влажными волосами кровоподтеки на подбородке и синяк, наливающийся под левым глазом, нерешительно взял в руки бутылку шампанского.

— Прости… что испортил тебе Новый год, — сказал он своим то ли сорванным, то ли простуженным голосом.

Пробка с громким хлопком вылетела в потолок.

Знакомая с детства мелодия наполнила комнату волшебным и непобедимым ощущением праздника.

По второму каналу снова повторяли «Иронию судьбы, или С легким паром!».

Глава 6

ЛЮТИЧИ

Бояна неподвижно стояла на высоком крыльце, покрытом тонкой, как грань меж навью и явью, скользкой наледью.

Она выглядела сделанной в человеческий рост статуэткой в русском стиле, одной из тех куколок, какими пестрят полки магазинов для иностранцев на Старом Арбате. В ладно приталенной рыжей дубленке и белых валенках с яркой аппликацией и вышивкой, в круглой шапочке, отороченной коротким бархатистым мехом, с цветастой шалью вокруг шеи.

Все это, вероятно, было здесь редкостью и потому вызывало нездоровый и, честно говоря, неприятный интерес у троих мужчин, греющих руки у огня. Костер выделялся насыщенным экспрессивным мазком в черноте холста, натянутого художницей-ночью на раму леса. То весело, то таинственно он потрескивал рядом с большим темным срубом дома. Искры, временами взрываясь фейерверком, летели в ночное морозное небо. Сухие сосновые ветки с длинной густой хвоей закручивались в огне угольно-седыми цыганскими кудрями.

— Смотри, какую Велемир привез красавицу, — восхищенно проговорил молодой плечистый богатырь.

— Да, самочка хоть куда, — согласился другой, точно такой же.

— Где только он их берет?

— Там же, где и нас…

Двое говоривших, удивительно похожих друг на друга, громко захохотали одинаковым смехом. Отсмеявшись, близнецы Гром и Ставр многозначительно переглянулись. И Ставр тихо произнес:

— Вот бы тебе поиграться, Рьян!

Тот, к кому обращался Ставр — высокий, по-хищному стремительный, вдруг поднялся с широкого бревна. В длинном черном тулупе, затянутом на поясе кожаным ремнем, он казался каким-то древним темным воином. Его волосы, свободные от головного убора, были заправлены за уши и черными блестящими кольцами вились ниже плеч. В смолистой их густоте проблескивали белоснежные полосы седины. Они напоминали те сосновые ветви, что закручивались в спирали под жаром костра.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});