Библейская археология: научный подход к тайнам тысячелетий - Рафаил Нудельман

Понять, что это такое, помогли исследования знаменитого швейцарского-психолога Жана Пиаже. Он показал, что элементы «дологического» мышления характерны для всех детей. Главными такими элементами являются неспособность четко отличить себя от внешнего мира и восприятие этого мира только в отношении к себе и своим желаниям. Мир, все предметы и люди в нем воспринимаются как продолжение своего «Я», а внешние события — как реакция на свои ощущения, поступки и желания.

Ребенок (и первобытный человек) склонны поэтому наделять вещи «душой» и «сознанием». Гирька, подвешенная на закрученной нитке, вращается, потому что «нитка чувствует, что она закручена, и хочет раскрутиться». Иголка уколола, потому что она «злая». Точно так же ребенок или дикарь склонны думать, что предметы подчиняются их воле и желанию. Кукла приближается и оказывается в руках не потому, что ребенок за ней потянулся (или получил из рук взрослого), а потому, что он этого «захотел». Отсюда уже недалеко до выработки определенной системы «магических» действий, которые «заставляют» предметы выполнять желания ребенка (так называемая «детская магия»).

Развивая свои наблюдения, Пиаже предположил, что подобный характер мышления может быть свойствен и взрослым людям, особенно в состоянии крайнего стресса или одержимости каким-либо сильнейшим желанием; в таких ситуациях вполне возможно возвращение взрослого к «детской магии». В первой части статьи мы уже вскользь касались этих вопросов. Теперь мы можем связать сразу несколько высказанных там гипотез о происхождений суеверий в общую картину.

Вспомним, что бихевиористы (Скиннер и другие) рассматривали всякое поведение (как животных, так и людей) как результат «обучения», упрочиваемого периодическими «подкреплениями» со стороны внешней среды. Если такое обучение накладывается на особый склад ума (на особое мышление), который заранее в силу своих особенностей предрасположен к суеверному толкованию действительности, и если это обучение получает «подкрепление» извне, например, в виде случайных совпадений желаемого с происходящим, то его результат, т. е. суеверные представления о мире и его законах, будет, разумеется, закрепляться.

В этой картине недостает, однако, одного важного звена. Ведь, в конце концов, случайные совпадения происходят-не так уж часто. Во многих случаях суеверное мышление сталкивается с тем, что его магические ритуалы и заклинания не производят желаемого эффекта. Чудесные средства исцеления не излечивают от болезни. Разоблачение ведьмы не устраняет несчастий. Почему бы всем этим воздействиям («отрицательным подкреплениям», или, говоря вслед за Скиннером, «наказаниям» за несоответствие представлений действительности) не привести в конце концов к отказу от суеверий? Почему-то оказывается, однако, что люди готовы удовлетвориться даже самым умеренным числом случайных «положительных» совпадений, игнорируя даже самые очевидные и многочисленные «отрицательные».

Причина этого состоит в той глубокой психологической потребности, о которой мы начали говорить выше, рассказывая о метафизике закона Мэрфи. Только с ее учетом можно всерьез говорить о «психологии суеверий». Характер этой потребности очень хорошо описал английский этнограф Хортон, долгое время изучавший особенности мышления африканских племен. Как и все «дикари», эти люди склонны к суеверному мышлению. Когда, например, дерево падает на человека и убивает его, они неизменно объясняют это прежними проступками этого человека, за которые его наказали ведьмы, колдуны или «духи предков». В результате длительных расспросов и анализа Хортон пришел к выводу, что его «подопытные» попросту исключают из своего сознания возможность какого бы то ни было иного объяснения. «Мысль о том, что это просто, случайное совпадение, — пишет он, — отвергается ими начисто, потому что она для них психологически невыносима: она заставила бы их признать, что мир непредсказуем и необъясним, тогда как их мышление (как и наше) стремится к связному и полному объяснению мира и всего в нем происходящего, только на свой, «суеверный», лад».

Здесь очень важно замечание о том, что не только «дикарское», но и «наше» мышление стремится, в сущности, к одному и тому же — к достижению успокоительного психологического ощущения, что мир упорядочен, а потому «управляем». Разница, может быть, только в том, что в одном случае эта упорядоченность имеет иллюзорный характер, а «управление» достигается с помощью суеверных формул, заклинаний и ритуалов, а в другом — с помощью рационально-научных средств. Наука оказывается в этом плане всего лишь «суеверием наизнанку»: современный человек полагается на нее точно так же, как первобытный или ребенок — на свою магию. Она играет ту же психологическую роль, позволяя восстановить ощущение гармонии, понятности, объяснимости и предсказуемости мира, которое внутренне необходимо человеку для достижения эмоциональной и психической устойчивости и чувства уверенности в окружающем.

Но и у современного человека эта потребность далеко не всегда реализуется через научное объяснение мира. Во-первых, такое объяснение для многих просто слишком сложно; во-вторых, сама наука далеко не все может объяснить (что, в частности, и порождает столь распространившуюся ныне тягу к таким «суррогатам науки», как оккультизм, мистика и т. п., примеры чего мы приводили в начале статьи). Поэтому в повседневной жизни современный человек, подобно дикарю, куда чаще остается один на один со своей психологической потребностью в гармонии и вынужден реализовать эту потребность посредством «дикарских» суеверий. Чтобы убедиться в том, что эти суеверия действительно выполняют такую психологическую роль, достаточно припомнить хотя бы, как останавливают наше внимание всевозможные случайные совпадения в нашей повседневной жизни.

Мы испытываем какое-то приятное возбуждение, когда, направляясь на автобусе в театр, замечаем, что номер автобусного билета совпадает, скажем, с номером театрального и оба, — с датой нашего рождения. Источник этого возбуждения, несомненно, коренится в том, что нам кажется, будто мы открыли некую «закономерность» в структуре мира, некую «причинную» зависимость, какой-то загадочный «смысл». Эта тенденция организовывать окружающее в осмысленную схему, находить общий смысл в различных явлениях и испытывать удовлетворение от этого поистине неистребима в человеке.

Проведено множество специальных экспериментов, доказывающих наличие такой тенденции. Например, подопытным показывают два фильма, один из которых полон ужасных сцен, а другой представляет собой вполне невинное сочетание абстрактных картинок; тем не менее второй, просмотренный вслед за первым, почему-то тоже производит тягостное впечатление. Людям предъявляют серию ничем не связанных друг с другом изображений — они тотчас начинают искать между ними «скрытую связь».

Как подытожил известный психолог Бартлет, «все познавательные действия человека направлены на поиск «смысла», и это объясняется тем, что установление смысла в хаотическом и беспорядочном мире является необходимым для выживания в нем». Коль скоро это так, то всякое отсутствие смысла представляется нашему мышлению лакуной, которую обязательно нужно заполнить. В отличие от науки, которая признает неизбежность таких лакун, наше повседневное мышление ощущает их как угрозу и пытается перепрыгнуть через бессмыслицу с помощью суеверных «объяснений».

Это бессознательное действие, и оно продиктовано, повторяем, психологической потребностью уменьшить неуверенность и сомнение в окружающем. Не случайно знаменитый этнограф Малиновский утверждал, что «люди обращаются к магии лишь тогда, когда ощущают, что не могут полностью контролировать окружающие обстоятельства», иными словами — в условиях недостаточного знания, неопределенности и вынужденного риска. В духе этого толкования он предсказывал, что вероятность появления суеверий должна быть значительно выше среди людей, чьи профессии (или условия жизни) характеризуются повышенным риском и неопределенностью, — например, среди моряков, солдат (а также, понятно, дикарей).

Как мы уже говорили, такое «перепрыгивание» зачастую осуществляется, с помощью «суррогатов науки». Примером тому может служить астрология. Неоднократно уже упоминавшийся нами Юнг полагал, что астрология действительно отражает какие-то «скрытые закономерности бытия», познание которых помогает заполнить лакуны незнания, не заполненные (или не могущие быть заполненными) обычной наукой. Эти закономерности он называл. «принципом синхронности», который, по его мнению, действует в окружающем мире (мы рассказывали об этом принципе выше в очерке «Метафизика закона Мэрфи»). Для доказательства своей гипотезы Юнг провел даже специальную проверку, которая получила название «астрологического эксперимента». В этом эксперименте сопоставлялись гороскопы 483 супружеских пар. Юнг не получил однозначных результатов, но, по его утверждению, выявил «тенденцию», которая состояла в том, что у счастливых пар вероятность, «подходящих для брака» гороскопов была заметно выше, чем у несчастливых. Увы, когда тот же эксперимент был повторен несколько лет спустя Арно Мюллером на значительно большем числе пар, «статистическая обработка результатов, — по словам исследователя, — не подтвердила ни одного из традиционных астрологических предположений относительно брака». Тем не менее люди и сегодня продолжают читать гороскопы и выискивать в сенсационных разделах газет сообщения о всевозможных «загадочных совпадениях».