Подземный гараж - Хаи Янош

Конечно, тщетно ты станешь оберегать до последнего вздоха свой научный авторитет: ты ни на мгновение не сможешь забыть, что в основе твоей научной карьеры лежит открытие, сделанное в двадцатипятилетием возрасте, а после этого тебе ничего не пришло в голову. Ты присутствуешь в науке только благодаря своему статусу, но не благодаря своим мыслям, и статус твой, ученые степени, звание почетного доктора постоянно напоминают тебе, что сейчас, в данный конкретный момент, ты не представляешь собой ничего, ты — это только руководящая должность, и поэтому судорожно цепляешься за все, что удалось достичь. Ты потерпел крах уже в молодом возрасте, и, в отличие от греческих героев, которые стали жертвами судьбы, тебя впереди не ждет даже достойное поражение: ведь до конца жизни ты должен играть роль успешного человека.

Здесь, в подземном гараже, нет первых и вторых, здесь нет соперничества, здесь все происходит само собой. Сами собой поднимаются и опускаются шлагбаумы, автоматы сами собой делают пометки на талонах, я же здесь нахожусь, собственно, лишь для того, чтобы эта стеклянная кабинка не оставалась пустой. Подземный гараж этот — маленький универсум, крохотная копия космоса, модель, на которой можно изучать, как действует мироздание. Шлагбаум поднимается, потом опускается, подобно тому, как солнце то восходит, то заходит. Как солнце — врата мироздания, так шлагбаум — врата подземного гаража. Вот о каких вещах я думаю. Скука порождает бесчисленные мысли, даже такие, которые человеку, если он не попал в подобную ситуацию, наверняка не пришли бы в голову, а если бы вдруг пришли, он посчитал бы их дурацкими, неуместными, подобно тому, как неуместно, неловко, например, слушать разговор влюбленных, нашпигованный идиотскими эпитетами, которыми они награждают друг друга. Тебе даже ухмыляться не хочется над всеми этими зайками и мышками, до того убого это звучит — но здесь, в подземном гараже, в этой стеклянной кабинке я думаю именно нечто в этом роде, думаю долго, потому что у меня есть время, думаю снова и снова. Может быть, если бы мы могли войти во врата, которые представляет собой Солнце, думаю я, то за вратами нас ожидало бы такое же скучное однообразие, как здесь, в подземном гараже, где ты видишь лишь тусклый свет машинных фар, а не сияющие звезды, не сказочную небесную жизнь.

Нет, я в самом деле ничего не делаю: всем здесь управляет некая центральная машина. Конечно, ты выполняешь какую-то функцию, целый день ты беспрерывно чем-нибудь занят. Ты думаешь, что все делаешь по своей собственной воле, тогда как — черта с два. Волю твою направляет какой-то механизм принуждения; если не воспитание, например, то твоя биологическая природа. Не хлебом единым жив человек. Да, конечно, не хлебом — но далеко бы он ушел без хлеба? Он все равно не смог бы придумать таких лицемерных фраз, таких аргументов, которые заставили бы его забыть свое биологическое происхождение, поместить себя — или хотя бы приблизиться к ним — среди таких духовных существ, которые абсолютно не зависят от обмена веществ, не ведают умирания, — и, конечно, именно по этой причине являются всего лишь порождениями человеческой фантазии. Кто способен представить настоящего бога, который творит мир из ничего и дает ему название? Создать мир из ничего — абсолютно невозможно. Вернуть мир в ничто — вот единственно представимый процесс, но для этого совершенно не нужен бог, не нужен придуманный, своевольный властитель, который, если тебя не наказывают человеческие законы, вечно наказывает тебя через твою же совесть, через твое нравственное чувство, и не оставляет тебе ни минуты, чтобы ты мог свободно вздохнуть, радуясь тому, что существуешь.

Тобою движет биологическая воля, и если эта воля, с общественным принуждением на заднем плане, добьется наконец, чтобы ты действовал, то ты автоматически принимаешь существующие правила, потому что правила — основополагающие условия любой деятельности. Правила существуют для рынка рабочей силы, правила существуют для ведения разного рода работы, правила регламентируют твое поведение относительно других людей, выполняющих какую-либо работу, правила диктуют, как проводить время вне работы, называемое свободным временем, когда у тебя нет энергии ни на что другое, кроме как на то, чтобы тем или иным способом восстановить способность выполнять работу завтра и послезавтра.

Я не принимаю эти правила. За моей волей не стоят ни мотивы биологической необходимости, ни общественные императивы; за моей волей стою я. Если захочу, поеду к морю — но я не хочу ехать к морю, потому что не хочу ехать туда, где был столько раз. Ну да, если бы я туда попал, то — был бы там. Но я не хочу быть не там, где как раз нахожусь, не хочу своей волей влиять на то, что происходит. Потому что если я этого захочу, будет то, что я хочу, чтобы оно было. Но я не хочу, чтобы оно было. Сам я ничего для себя не хочу. Не хочу жить в плену чьей-либо воли, даже своей собственной. Каждая народившаяся воля направлена на волю других людей, подобно тому как родители заботятся о своих детях, а дети, в результате этой заботы, растут и становятся взрослыми. И если, представим себе, твоя воля подомнет под себя все прочие воли вокруг, потому что окажется самой сильной из прочих воль, то у тебя нет причин справлять триумф: ведь есть еще предметы, многотысячное множество предметов, собранных, нагроможденных твоим хотением: одежда, украшения, технические устройства, — всего по крайней мере в два раза больше, чем нужно. И в конце концов, если ты не станешь добычей людей, то наверняка станешь добычей воли вещей.

Я уже не хочу заботиться о телевизоре, о холодильнике, не хочу замороженных продуктов, чтобы в разгар зимы наслаждаться, скажем, дарами леса. Это же смеху подобно, сколько денег ты тратишь на то, чтобы заморозить какие-нибудь купленные по бросовой цене овощи. Я посчитал это еще тогда, когда жил по-другому, потому что та жизнь мне казалась разумной, и мне даже в голову не приходило усомниться в том, что это хорошо; это — то есть дети, дом, в котором все больше памятных вещей и воспоминаний. Я ни на миг не мог усомниться в этом, потому что невозможно усомниться в той среде, в которой ты существуешь, ведь ты — часть этой среды, и нет такой точки, с которой ты мог бы взглянуть на нее со стороны, с которой ты увидел бы самого себя, посмотрел и оценил, как ты, подобно какому-нибудь механизму, живешь день за днем.

Так вот, тогда я и высчитал, во сколько обходится пакет зеленого горошка, если несколько месяцев держать его в морозильной камере. Я сидел около холодильника, горошек уже был распакован, упаковка валялась на кухонном полу; жена сказала, надо купить, очень полезная штука, благодаря ей мы не будем зависеть, по крайней мере в плане съестного, от смены времен года; и я, заглянув в инструкцию холодильника, посчитал, во что нам обойдется замораживание одного пакета. А опираясь на эту цифру, прикинул примерную стоимость блюда, изготовленного из продуктов, которые хранились в морозильной камере, скажем, около года. Стоимость получилась близкой к ценам в самых дорогих ресторанах. И это — простой суп из зеленого горошка. То есть на деньги, которые мы тратим за пользование морозильной камерой, мы могли бы питаться в дорогих ресторанах. Причем, что интересно, ездить в ресторан на такси — если мы не хотим выбрасывать сумасшедшие деньги на автомобиль, цена которого, едва ты вывел его из автосалона, моментально падает на двадцать процентов, а месячные затраты, со страховкой, обязательным техобслуживанием и бензином, сколько его нужно на месяц, намного превышают расходы на содержание одного ребенка.

Быт наш полон такими устройствами и механизмами; они шарят по твоим карманам и постоянно требуют, чтобы ты платил за них. Все, что нас окружает, обязательно что-нибудь да потребляет; ты еще и с постели не встал, а твои машины потребляют и потребляют, даже в спящем режиме они жрут твои деньги. Разного рода службы едва успевают записывать доходы. Все это напоминает чувство вины у католиков: ты, положим, спишь, а сознание вины живет, разбухает в твоей голове, пробуждает угрызения совести, так что, проснувшись и решив побриться, ты увидишь в зеркале безнадежно растленного типа, и тебе захочется грохнуть кулаком по голубой, как крокус, раковине, хотя день твой еще и не начинался.