Поколение воинов - Энн Маккефри

Через два дня, после без последствий уничтоженного легкого завтрака, он рискнул спуститься в столовую, снова облачившись в официальный европейский костюм девятнадцатого века (вероятно, европейский — он ассоциировался со старой Землей и, кажется, Европа была законодательницей мод того времени). Тетушка Ку прислала ему две старинные книги — настоящие книги с листами из бумаги — и дважды в день интересовалась его самочувствием, в остальном предоставив гостя самому себе. И это было лучше, чем тягостное присутствие кого-нибудь, чьи чувства ему приходилось бы щадить.

Тетушка Ку приветствовала его сдержанно, а мадам Флауберт во всех подробностях расспрашивала о симптомах болезни до тех пор, пока тетушка Ку не взмахнула рукой:

— Ну же, Серафина! Я уверена, что Форд вовсе не жаждет обсуждать свои несчастные внутренние органы, а меня это тем более не интересует. По крайней мере, за едой.

Мадам Флауберт подчинилась более или менее охотно, хотя и пробурчала, что аура их гостя кажется ей несколько изменчивой.

Несмотря на это, ленч показался Форду подлинным произведением искусства. Он смаковал каждый кусочек, размышляя о том, сколько же труда и выдумки потребовалось Сэму, чтобы угодить его желудку. Тетушка Ку завела разговор о коллекционировании редкостей, о чем Форд имел самое смутное представление. Ему оставалось только слушать их вежливый спор о том, принадлежала ли урна из коллекции Тсингов к изысканному Веджвудскому фарфору со старой Земли или же, как утверждала мадам Флауберт, была великолепной копией, изготовленной в Гаэншине в первый год существования колонии.

Они заканчивали десерт, когда мадам Флауберт, передавая Форду тарелку с пирожными, заметила:

— Похоже, мы заставили вас скучать… если только вы не находите это забавным.

Форд взял крайнее к нему пирожное, надеясь, что начинка, имевшая необычно яркий фиолетовый цвет, может оказаться его любимой черникой. Мадам Флауберт вернула тарелку на место; тетушка Ку была занята своей чашкой с чем-то желтым. Форд откусил кусочек пирожного, которое действительно оказалось с черникой, и ответил:

— Мне редко бывает скучно слушать о новых для меня вещах. К тому же я был весьма заинтригован вашей дискуссией о штампованном и гравированном орнаменте.

Как он и ожидал, тетушка Ку разразилась короткой лекцией о том, чем один орнамент отличается от другого и почему это так важно. Если она хотела, то говорила коротко, ясно и очень практично. «Отнюдь не «глупая и ленивая», — подумал Форд. — Если она ведет себя так, значит, она этого хочет, так для нее выгоднее». Остаток дня (кроме двух часов отдыха, которые тетушка называла «восстановлением молодости») они посвятили семейным сплетням. Тетушка Ку помнила все, даже самые отдаленные ветви своего генеалогического древа, и Форд с удивлением узнавал последние новости не только о дальних родственниках, но и о карьере и свадьбах своих собственных братьев и кузенов. Тетушка считала его брата Асмеля идиотом, бросившим хорошую работу в престижной лаборатории, чтобы попытать счастья в выращивании искусственного меха, и Форд был с ней полностью согласен. Но когда тетушка Ку начала доказывать, что его сестра Тара была абсолютно права, выходя замуж за банковского служащего, Форд возразил, что сестре было бы неплохо сперва закончить школу.

— Ты не понимаешь, — в третий раз повторила тетушка. — Этот молодой человек — троюродный брат Маурика Квена Чанга, самого практичного в их семье. Скоро он будет контролировать обе ведущие области промышленности в Кордатской группе. Так что, его кузену не долго оставаться клерком. Разве сестра не объяснила тебе?

— Я давно не видел ее, а о свадьбе мне написала мать.

— О да, ваша мать очень приятная особа. Моя давняя подруга Ариэлла знала ее еще девочкой, до того, как она вышла замуж за твоего отца. Ариэлла говорила, что она очаровательна, очень честна и совсем не интересуется интригами и политикой.

Данное тетушкой определение вполне подходило матери, если добавить к перечисленным качествам ум, великолепную образованность и незаурядную красоту. Именно от матери Форд унаследовал гладкую бронзовую кожу и изящное, аристократическое сложение, способное послужить пропуском в самые высшие слои общества. Но даже если бы она узнала, что некий банковский служащий является чьим-то кузеном, она вряд ли изменила бы свое мнение о планах дочери. Тетушка Ку между тем продолжала:

— Я уверена, что любая дочь этой женщины способна вскружить голову любому молодому человеку, чьим бы родственником он ни был.

— Мама тоже так думает.

Странно, что его мать никогда не говорила, что знакома с подругой тетушки Ку, ведь отец довольно часто вспоминал тетушку. Может быть, она не знала, что эта Ариэлла близка с тетушкой, или это не имело для нее никакого значения? Он попытался разобраться в этом, несмотря на внезапно поднявшийся в голове шум. Форд заморгал, пытаясь сфокусировать зрение, и увидел, что тетушка Ку пристально смотрит в его сторону.

— Тебе снова плохо.

Это не было вопросом. Он действительно почувствовал себя плохо. На этот раз странные ощущения были связаны с головой, а не с желудком, словно он стремительно падал или медленно плыл по реке, задыхаясь в плотном аромате бледных цветов.

— Извините, — пробормотал Форд. По ее глазам он понял, что подобное состояние гостя становится несколько надоедливым. Для тетушки визит родственника означал благодарного слушателя и материал для новых сплетен, а не полуживое тело в одной из ее великолепно обставленных комнат, к тому же неприятно пахнущее.

Вдруг он понял, что лежит на полу. Позор. Тетушка, конечно, не скажет ничего, но он и так все понял. Он дышал с трудом и больше всего на свете хотел оказаться на «Заид-Даяне», где его мигом оттащили бы в лазарет, где диагностическое оборудование быстро определило бы, в чем дело и как с этим бороться, а корабельные врачи достаточно бесцеремонно, но быстро поставили бы его на ноги.

И Сассинак, по-своему куда более яркая, чем тетушка Ку, обязательно пришла бы его навестить вместо того, чтобы покинуть комнату, всем своим видом выражая возмущение. Перед глазами, с болезненной ясностью, остановились изящные туфли с розетками из драгоценных камней…

* * *

Он пришел в себя уже в постели, с ощущением чего-то непоправимого. Все тело болело так, словно его избили; он вздрагивал от боли при любом прикосновении. В голове стоял тихий хруст — совсем как пять лет тому назад, когда он подхватил лихорадку Плахра.

— Уверяю тебя, Сэм, племянник мадам нуждается в моем целительском искусстве.

Этот паточно-сладкий голос мог принадлежать только мадам Флауберт.

Форд попытался открыть глаза, но сил не хватило. Он услышал какой-то скрип и шорох одежды.

— Его аура открывает природу его болезни: она заключена в состоянии духа и самом темном его грехе. Изучением и молитвой я надеюсь справиться с этим. Мне требуется тишина, покой и чтобы никто не вмешивался. Вы свободны.

Форд снова попытался открыть глаза и заговорить, но не смог даже пошевелиться. Может, она его загипнотизировала или дала парализующий наркотик? Им овладела паника, но мускулы остались неподвижными. В какой-то момент ему даже показалось, что он умрет здесь, в великолепно обставленной комнате частной яхты, окруженный богатыми старыми женщинами и их слугами, — трудно было представить более жуткую смерть.

Но как только Форд подумал об этом, он ощутил прикосновение пухлой влажной ладони. Ногти впились в кожу на правом виске. Память услужливо напомнила картинку из недавнего кошмара: чешуйчатая когтистая рука пытается вскрыть его голову, словно шкатулку. Запах мадам Флауберт смешался со зловонием воображаемой рептилии, его затошнило, однако он по-прежнему не мог пошевелиться.

— Вы свободны, — повторила мадам Флауберт, голос ее доносился откуда-то слева, но Сэм упорно не уходил.

Форд взмолился про себя, чтобы тот остался, но для того, чтобы подать повару сигнал, нужно было хотя бы пошевелиться…

— Прошу прощения, мадам, — возразил Сэм, скорее настаивая, чем извиняясь. — Мне кажется, что всем будет лучше, если я останусь.

Что-то в его голосе заставило Форда пожалеть, что он не может улыбнуться, улыбнуться достаточно жестко. Одна мысль о прикосновении рук мадам Флауберт заставила офицера содрогнуться.

— Звук вашего голоса вредит ему, — стояла на своем мадам Флауберт. Тихий, злобный, ее голос вызвал невольную дрожь. — Видите эти судороги? Вам лучше уйти, иначе мне придется сообщить о неповиновении вашей хозяйке.

В ответ — ни звука. Форд возобновил попытки открыть глаза, и, кажется, одно веко чуть-чуть сдвинулось. В ту же минуту он почувствовал, что ее ладонь заставила его опустить голову, а большой палец надавил на веко.