Бегемот - Скотт Вестерфельд

Дилан пролез в люк первым и спустился по скобам, вбитым в наклонную стену. Алек передал вниз фонарь, осветив попутно небольшое сферическое помещение. Это место он помнил по внешнему осмотру воздушного корабля: округлая выпуклость снизу гондолы. Внутри пространство занимали в основном два телескопа, нацеленные на море.

— Это какое-то оружие? — поинтересовался он.

— Нет. Тот, что крупнее, — это камера рекогносцировки, — пояснил Дилан. — А тот, что поменьше, — прицел для авиабомб и для навигации. Ночью от них проку нет, так что здесь достаточно укромно.

— Я бы сказал, роскошно, — уточнил Алек. Спустившись, он присел на какую-то массивную часть прибора. — Мы, я так понимаю, прямо под мостиком?

Дилан посмотрел наверх.

— Под навигационной рубкой, а мостик сразу над ней. Здесь куда безопаснее, чем в каморе у ящериц. Хорошо, что ты не разослал сигнал тревоги по всему чертову кораблю!

— Да уж, могло получиться неловко, — согласился Алек, представляя себе полчище ящерок, разбегающихся по рассыльным трубам корабля и вопящих его голосом прямо в уши спящему экипажу. — Шпион из меня, как видно, никудышный.

— По крайней мере, тебе хватило ума попасться именно мне, — заметил Дилан, — а не кому-нибудь, кто мог возразить против того, что ты шаришься, где не следует.

— Не столько шарюсь, сколько болтаюсь и попадаю куда не надо, — сказал Алек. — В любом случае спасибо, что ты меня не выдал.

Дилан пожал плечами.

— Я считаю, пытаться сбежать — долг пленника. К тому же именно вы, жестянщики, спасаете корабль вот уже третий раз кряду, а капитан при этом держит вас за врагов. И все лишь потому, что Британия объявила войну твоему двоюродному дедушке! Мне кажется, это ужасная неблагодарность.

Алек невольно улыбнулся. Хотя бы в отношении Дилана подозрения Фольгера оказались совершенно беспочвенны.

— Так вот, наверное, почему ты меня искал, — сообразил он. — Поговорить, как нам сподручнее отсюда ускользнуть?

— Ну, не так чтобы откровенно вам пособничать. На это я пойти не могу — слишком уж изменой попахивает. Даже для меня. Просто…

Дилан неожиданно примолк.

— Просто что?

— Завтра к полудню мы уже будем в Константинополе. Вы наверняка достаточно быстро скроетесь. Так что у нас нынче, пожалуй, последняя возможность переговорить. — Дилан обхватил себя руками за плечи. — Да и не спится чего-то.

Алек покосился на него. Даже в мягком свечении светляков тонкие черты Дилана, казалось, заострились. И обычная его улыбка исчезла с лица.

— Что такое? Что-нибудь не так?

— Да все насчет того, что случилось с Ньюкирком. Знаешь, я просто вдребезги.

— Вдребезги? — Алек нахмурился. Как-то странно все же у Дилана обстоит иногда с английским. — Ньюкирк — это тот мичман, у которого сгорела медуза Гексли, да?

— Ага. Это было так похоже на то, от чего погиб мой папа. У меня кошмары теперь.

Алек кивнул. Его друг никогда толком и не рассказывал про гибель своего отца. Только упомянул, что, когда это случилось, он потом месяц не мог разговаривать.

— Ты, наверное, ни с кем этим не делился, да?

Паренек покачал головой и снова замер. Алек терпеливо ждал, помня, как ему нелегко было рассказывать Дилану про своих родителей. В тишине слышалось, как нос воздушного корабля обдувает ветер, пробуя на прочность его ребра и швы. Там, откуда в ночное небо высовывалась камера, сочился сквозняк, покусывая холодом ноги.

— Я вот подумал, — произнес Дилан, — раз уж ты скоро покинешь корабль, может, тебе не трудно меня выслушать?

— Конечно, Дилан, ты все мне можешь рассказать. В конце концов, ты ведь тоже знаешь многие мои секреты.

Паренек кивнул и опять смолк, по-прежнему держа себя за плечи. Алек вздохнул. Вообще-то Дилану было несвойственно бояться высказывать свои мысли. Помнится, он не из стеснительных. Может, ему просто неловко, что кто-то видит его таким: слабым, нерешительным и… вдребезги.

Вынув руки из карманов, Алек снял куртку и прикрыл ею фонарь. Их обоих окутала темнота.

— Поделись со мной, — тихо сказал он своему другу.

И Дилан начал рассказ:

— Папа надувал шары горячим воздухом, даже когда уже появились такие большие водородные летуны. Я всегда ходил с ним, так что и в тот раз, когда все случилось, был рядом. Мы еще находились на земле, когда горелки начали нагревать в оболочке воздух. И тут вдруг полыхнуло так, будто вырвало клапан в паровом котле. Один из баков с керосином… — Голос у Дилана стал тише и тоньше, совсем как у девчонки, и на время даже смолк. Алек, придвинувшись, обнял друга за плечи, и тот заговорил опять: — Прямо как нынче с Ньюкирком. Огонь выстрелил под купол, и от жары нас понесло вверх. Страховочные фалы держали, хотя их, наверное, тоже охватил огонь. И тогда папа вытолкнул меня из корзины.

— Получается, он тебя спас.

— Да, но это его убило. Без моего веса все веревки тут же лопнули, и папин шар улетел в реве пламени.

У Алека перехватило дыхание. Ему вновь вспомнился тот германский цеппелин в Альпах: как он упал прямо перед ним, когда от пулеметного огня вспыхнул водород. Память воскресила шипение снега под рухнувшей громадой, облака пара и пронзительные беспомощные крики, доносившиеся из гондолы.

— Все видели, как он меня спас, — сказал Дилан, засовывая руку в карман. — Вот за это представили его к награде.

Он бережно вынул закругленный серебряный крестик на небесно-синей планочке; в сумраке смутно различалось выгравированное по центру лицо Чарльза Дарвина.

— Это Крест за отвагу в воздухе — высшая награда для гражданского лица за мужество, проявленное во время полета.

— Ты должен гордиться, — сказал Алек.

— Тот первый год, когда я не мог спать, я то и дело смотрел на него ночами. А потом кошмары потихоньку ушли. Я уж думал, что с ними распрощался, а тут вот такое с Ньюкирком. — Дилан посмотрел на своего товарища. — Может, ты хоть немного понимаешь, как они возвращаются? Ну это, после того, что произошло с твоими мамой и папой?

Алек, не отводя взгляда от медали, кивнул, не зная, что сказать. Сны у него, разумеется, были, хотя смерть настигла родителей в далеком Сараево, а не у него на глазах. Даже его кошмары не шли в сравнение с тем, что поведал сейчас Дилан.

Тут ему вспомнился момент, когда пыхнула зарядом пушка Теслы, и ужас, охвативший его при мысли, что «Левиафан» сейчас поглотит пламя.

— Я думаю, ты очень храбрый, раз служишь на этом корабле.

— Ага. Или сумасшедший. — Видно было, как глаза паренька блеснули в утлом свете прикрытого курткой фонаря. — Ты, наверное, думаешь, это глупость несусветная? Все равно что пытаться сгореть заживо, как в свое время папа?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});