Русский сын короля Кальмана - Вера Гривина

– Какая из нее аббатиса? – с горячностью возразил ему шут. – Разве место столь жизнерадостной девушке в святой обители? Да, ей Сам Господь велит выйти замуж и рожать детей.

– А причем здесь я? – проворчал Борис, морщась.

Вдруг он заметил перстень на правой руке де Шатильона.

«Уж не моя ли там пропажа?»

Приглядевшись повнимательнее, Борис убедился, что перстень, действительно, был тот самый, пропавший из его шатра накануне переправы через Босфор.

«Черт! Как же мне воротить его? Сказать во всеуслышание: мол, у меня украли перстень? Кто мне поверит? Для них я – чужак, а Рено – свой, хоть и обормот. Да, и неохота мне шум подымать».

В галерее появилась королева в сопровождении графини Маврилы де Росси, миниатюрной брюнетки с томным взглядом блестящих черных глаз, и графини Матильды Тоннерской, высокой блондинки с всегда капризным выражением на лице. Королева и обе дамы были разряжены так, будто находились не в забытой Богом горной крепости, а в королевском дворце.

– А вот и рыцарь Конрад оказал нам честь, почтив своим присутствием! – насмешливо воскликнула Алиенора.

Борис лишь молча склонил голову.

– Сейчас мы будем слушать сладкоголосого трубадура Бернарта, – сообщила королева, лучезарно улыбаясь.

– Ах, он поет, словно райская птичка! – восторженно воскликнула графиня де Росси.

Лупо язвительно прокомментировал ее слова:

– В изысканной куртуазной поэзии сравнение с соловьем – вульгарность. Там повсюду порхают только райские птицы.

Королева направилась из галереи, за ней последовали обе графини, а за ними потянулись и остальные. Борис и Лупо замыкали общее шествие.

В зале находились рыцари, дамы, музыканты и даже трое священнослужителей – епископы Лангрский, Аррсский и Лизьеский, – но почему-то отсутствовал король. Не было и тамплиеров. Все внимание присутствующих принадлежало тщедушному, болезненного вида юноше, у которого тонкие ноги походили на цыплячьи лапки, а одежда висела на теле, словно на палке.

«Вот пугало огородное!» – хмыкнул про себя Борис.

По знаку королевы музыканты заиграли, а «пугало» запело высоким приятным голосом:

Сколько можно страдать?Есть мученью придел,От любви погибать —Мой печальный удел.Сердце Донны прекрасной,Ах, нельзя покорить,О мечтаньях напрасныхРыцарь должен забыть.

И от этих страданийМне не мил белый свет,Но не трогает ДоннуМой любовный обет.Если б светлая ДоннаПодарила мне взгляд,Ради счастья такогоЯ погибнуть бы рад.

Когда певец, испустив протяжный вздох, замолчал, дамы застыли с восторженным видом, а рыцари принялись наперебой хвалить трубадура. Лишь Жильбер и еще несколько старых воинов молчали и снисходительно усмехались.

Бориса тоже не испытывал восхищения. Нельзя сказать, чтобы ему вообще не нравилась музыка, но у него вызывал раздражение жалкий вид трубадура (русские былинные певцы, даже будучи увечными, выглядели гораздо достойнее, чем эта ходячая хвороба), и он считал, что рыцарям более пристало внимать песням о военных подвигах, а не воплям о неразделенной любви.

После выступления трубадура в зале появился король. Людовик выглядел недовольным, и нетрудно было догадаться, что Алиенора устроила этот бал вопреки желанию мужа.

– Сейчас я немного развеселю Людовика, – шепнул Лупо Борису и громко загнусавил на манер Бернарта:

Приди прекрасная подруга!Ты мне как сердце дорога.И на главу беспечного супругаМы вместе водрузим рога.

Мы станем так любить друг друга,Что задрожит весь замок мой.Приди, прекрасная подруга!Приди, и сердце мне открой!

Послышались смешки рыцарей, а Жильбер громко расхохотался. Король тоже улыбнулся.

А Алиенора была недовольна.

– Это грубый язык простонародья, недостойный, чтобы его слушали дамы, – сердито сказала она.

– Но, дорогая! Нельзя же требовать куртуазности от шута, – возразил король жене.

Лупо с ним согласился:

– От шута можно услышать только правду, а она, увы, не отличается изяществом.

Повернувшись, Борис заметил рыцаря Бруно. Этот беглец из покоренного турками Эдесского графства был среди крестоносцев короля Людовика еще большим, чем Борис, чужаком. Имея злобный нрав Бруно не ладил с рыцарями, а его грубые манеры, раздражали дам. На презрение окружающих он отвечал угрюмой неприязнью и ни с кем, кроме своих ратников, не общался.

Рыцарь из Эдессы жадно следил за Агнессой де Тюренн, и это вызвало у Бориса досаду.

«Еще один ее вздыхатель».

Зазвучала музыка, и начался медленный танец. Пары плавно двигались по залу, а между ними прыгал Лупо, смешно дрыгая ногами.

Людовик поднялся.

– Я вас оставлю.

Он ушел, вслед за ним удалились и епископы. Не успел простыть их след, как началось такое разнузданное веселье, что Борису пришло на ум сравнение с русскими языческими игрищами. Гремела музыка. Грохотал пол под ногами пляшущих рыцарей и дам. То там, то здесь пары сплетались в жарких объятиях. А королева, сидя в кресле, наблюдала с хищной улыбкой за тем, что творилось вокруг нее.

«Пора мне убираться отсель», – решил Борис.

Он выскользнул в открытую галерею и только там понял, что вряд ли сумеет самостоятельно найти дорогу к месту своего ночлега.

«Черт! Лупошка еще прежде меня ушел. Где же его теперь сыскать?»

Внезапно Борис ощутил на своем бедре чью-то руку. Дернувшись, он повернул голову и увидел королеву. По телу Бориса пробежала дрожь.

Алиенора коснулась губами кольца на безымянном пальце своей левой руки и вкрадчиво промолвила:

– Не проводит ли меня благородный рыцарь? Я желаю полюбоваться звездами.

«Больно надобны тебе звезды», – мелькнуло в отуманенном мозгу Бориса.

Королева вышла из галереи и направилась к хозяйственным постройкам. Двигаясь за ней, как привязанный, Борис споткнулся и нечаянно выругался по-русски.

Королева спросила со смехом:

– Что это за красивый язык, на котором брань звучит, как чудесная музыка?

Вместо ответа Борис грубо схватил ее и притянул к себе.

– Замечательно! – зашипела Алиенора, прильнув к нему всем своим телом. – Даже самым благородным и изысканным дамам порой нравиться грубость.

Борис сильно сжал ее в объятиях, а она в ответ сладко и протяжно застонала…

Едва Борис успел, тяжело дыша, выпрямиться, Алиенора куда-то пропала. Казалось, что она испарилась на месте, и не было слышно даже звуков ее удаляющихся шагов.

«Все-таки королева с бесом знается», – заключил Борис.

Выйдя из-за хозяйственных построек, он увидел во дворе ратника с факелом и обратился к нему:

– Помоги мне найти дорогу.

– Я провожу мессира рыцаря, – сказал из темного закоулка знакомый голос.

Взяв у ратника факел, Борис осветил закоулок и нашел там Лупо, тискающего пухлую служанку.

– Ты вроде занят, – усмехнулся рыцарь.

– Разве? – искренно удивился шут.

Он отпустил смущенную служанку, взял факел и зашагал со двора. Борис последовал за ним.

На улице, Лупо заметил:

– Я вижу, что и мессиру не понравилось веселье.

– Ни к месту оно, и не ко времени, – проворчал Борис.

– И я того же мнения, – согласился с ним Лупо. – Нам бы отсыпаться, а не развлекаться. Но Алиенора будет устраивать балы даже в преисподней, куда она попадет после своей смерти.

– Обязательно попадет, и черти примут ее там, как свою, – отозвался Борис.

– Да, уж – хмыкнул шут. – Ведь не даром с появлением в королевском замке Алиеноры, слуги стали держать при себе траву святого Иоанна36. Если верить молве, покойная герцогиня Аквитанская родила обеих своих дочек от демона, являвшегося к ней по ночам в образе мужа. А еще ходят слухи, что кольцо, которое королева носит на левой руке, магическое.

Как только Лупо заговорил о кольце Алиеноры, Борис сразу же вспомнил о своем перстне.

«Не попросить ли Лупошку помочь мне воротить дар князя Мстислава? Правда, придется открыться скомороху, но он и так, кажись, о чем-то догадывается».

– Ты случаем не знаешь, откуда у шалопая Рено взялся золотой перстень?

Лупо хмыкнул:

– Де Шатильон уверяет, что он снял этот перстень с убитого сарацина и в доказательство показывает «сарацинскую» надпись…

– Надпись на перстне русская, – прервал Борис шута.

Тот нисколько не удивился осведомленности своего собеседника по поводу надписи на перстне де Шатильона.

– Ну, что же, красавчику Рено лгать – привычное дело.

– Это мой перстень, – признался Борис. – Мне его подарил мой дядя, киевский князь Мстислав, упокой его Господи.

Лупо опять не удивился.

– Значит, де Шатильон украл его.

Борис рассказал, как пропал перстень.

– Это очень похоже на де Шатильона, – сказал Лупо. – Наверняка он пьяный залез по ошибке в чужой шатер и нашел там перстень, а когда протрезвел, не смог вспомнить, откуда у него взялась эта вещица. Рено, наверное, думает, что отобрал перстень у кого-то из греков, иначе не стал бы им хвастаться.