Брусиловский прорыв - Александр Бобров

В дореволюционной России родственные связи играли существенную роль. Поэтому семейные унии являлись объектом пристального внимания. Показательно, что отставной премьер С.Ю. Витте, мать которого была родной сестрой бабушки Н.В. Желиховской, счел необходимым сразу же отметить в воспоминаниях новость — замужество родственницы, крестницы его младшего брата Александра. Было у Надежды Владимировны одно пристрастие, значение которого простодушный супруг не понимал. Она была дочерью писательницы Веры Желиховской и племянницей Елены Блаватской. В Государственном архиве Российской Федерации в Москве хранятся служебные и личные материалы Алексея Брусилова и его жены Надежды Владимировны Брусиловой (урожденной Желиховской). Наибольшее внимание привлекает эпистолярное наследие семьи Желиховских за 1870-е — 1920-е годы. Это несколько тысяч страниц! В семействе усиленно увлекались оккультными занятиями, теософией. То было одним из распространенных в ту пору в России явлений: оккультные «науки», как во всякое предгрозовое время, усиленно распространялись и становились неким пропуском в масонствующее подполье.

Приходится ныне даже выступать в защиту Брусилова, как истинно верующего православного христианина. На этом фронте критиканства ему ставят в вину его молодое увлечение оккультизмом. Брусилов и не скрывал этого: «Меня интересовали и оккультные науки, которыми я усердно занимался вместе с писателем Всеволодом Соловьевым, С.А. Бессоновым, М.Н. Гедеоновым и другими». Поветрие было такое. А тут еще близкое родство с семейством Блаватской, которое, не без основания, православный мир воспринимал с настороженностью и не жаловал. Однако прагматичный и твёрдо верующий Брусилов не придавал Блаватской большого значения и прямо заявлял: «Ее психологические фокусы — такой, в сущности, вздор». А вот его неизменно теплое отношение к церкви не вызывает сомнения: «Помню яркий, светлый день Крещения. Мы все после службы вышли из собора, чтобы присутствовать на молебне с водосвятием и традиционным крещенским парадом. Народу собралось множество — весь мой штаб, войска, горожане, представители администрации, лазаретов, госпиталей, наши приезжие гости».

До сих пор, конечно, потомки эмигрантов и зарубежная церковь не могут простить Брусилову службу у большевиков. Ну, об этом разговор пойдёт позже, но следует напомнить московское свидетельство генерала: «Зная меня как очень верующего человека, ко мне приезжали все митрополиты, епископы и множество священников. Патриарх Тихон навещал меня». Патриарха почему-то не смущало пребывание Брусилова в большевистской Москве, а белогвардейских деятелей и их нынешних адептов смущает. Даже большевики в газете «Известия» отметили: «Когда А.А. Брусилов видит в православии национальный признак русского человека, то эта точка зрения не покажется, конечно, убедительной русскому пролетариату…» Значит, сильно было раздражение газеты Троцкого и Бухарина, что именно в православии видит красный советник признак русского человека!

Под конец жизни, будучи на лечении за границей, Брусилов лично познает всю ненависть эмигрантских кругов. «И когда мысль моя вновь обращалась к эмигрантам, мне хотелось сказать им: “Вы видите, я пришел с Вами молиться, я хочу этим сказать, что только вера в распятого Христа, только помощь и милость Его может всех нас спасти…” Но они с любопытством, а иногда и с высокомерием и злобой смотрели на меня и перешептывались. Я хотел им сказать: “Вы молитесь об упокоении души патриарха, а не знаете его страданий и всего того, что он пережил, вы были далеко, вы бросили его и нас. А наше сердце билось вместе с его сердцем, мы страдали так, как и он страдал. Еще недавно, перед отъездом сюда, мы видели его, и он благословил нас на нашу поездку”». Только истинно православный человек мог сказать фактически перед кончиной: «Старый безумец я, как и безумна вся наша интеллигенция. Мы, сами мы, сделали то, что погубило Россию. По беспечности, по тупости и по многим другим причинам, но мы сами все это подготовили. Особенная вина на нас, верующих людях, ибо неверующие — те не понимали многого, а мы, христиане, должны были понимать». Волей Господа Брусилова и похоронили по православному чину у Смоленского собора кладбища Новодевичьего монастыря. Характерно, что речи красных командиров и деятелей сменялись молитвами священнослужителей.

Позднее, в эмиграции, Надежда Васильевна любила рассказывать историю с чудесным распятием и даже записала её: «Алексей Алексеевич считал его явленным и очень любил. Действительно, это был странный случай в его жизни.

Ещё молодым офицером, когда он жил в Петербурге в Аракчеевских казармах, он как-то вернулся из отпуска из деревни домой. Вся семья оставалась ещё в Эстляндии. Не успел он отдохнуть с дороги, как ему подали телеграмму из Кутаиса, что его дядя, Карл Максимович Гагемейстер, при смерти (напомню: Брусилов, потерявший родителей в шесть лет, воспитывался в семье Карла Максимовича и Генриетты Антоновны фон Гагемейстер, которых любил, как родных, и первым браком был женат на их племяннице Анне Николаевне фон Гагемейстер. — А.Б.). Сию минуту он велел вновь принести из кладовой свой чемодан, чтобы вновь укладываться в дорогу. Открыв его, он вдруг увидел маленький образ вроде складня. Распятый Христос, вырезанный на кипарисовом дереве, в серебряной оправе, и сзади, за серебряной выдвигающейся пластинкой, мощи святых, очевидно, мелкие желтоватые косточки. Всю жизнь Алексей Алексеевич не расставался с ним, глубоко потрясённый этим чудом. Он призвал денщика, расспрашивал его, проверял факт этого необычайного явления всячески. Денщик утверждал, что вытер пыль, закрыл и снёс в кладовую чемодан, и ничего там не было. И во всём доме никто и никогда этого образа не видел. Алексей Алексеевич верил, что это чудо, и считал величайшей святыней эту иконку. Когда он ушёл с войсками на войну, он оставил её в киоте. Я поняла, что он хотел, чтобы она меня охраняла без него, так как каждый вечер меня ею крестил. Но когда я к нему поехала на фронт, уже на второй год войны, я свезла её ему, а теперь, когда он умер, я положила её с ним в гроб…»

К счастью, до смерти ещё было далеко, а увлечение жены не сказалось ни на мировоззрении, ни на блестящей карьере генерала: 15 мая 1912 году Брусилов был назначен помощником командующего войсками Варшавского военного округа. То было немалое повышение, однако он принял новое назначение неохотно. Приказ для военных людей — дело святое, но даже такой дисциплинированный человек, как Брусилов, затянул переезд в Варшаву насколько возможно, лишь 18 июня супруги перебрались в столицу Царства Польского.

В Варшаве он оказался в чуждой и даже враждебной ему среде — здесь в «высших кругах общества», в правительственных сферах велись разговоры и завязывались связи, компрометирующие честь России, слышалась подозрительная возня немцев и местных прогерманских генералов и чиновников. Достаточно сказать, что его ближайший начальник, командующий войсками Варшавского военного округа, генерал-адъютант Скалон считал, что Россия должна быть в неразрывной дружбе с Германией, причем был убежден, что Германия должна командовать Россией. Брусилов знал, что война с Германией — не за горами, и находил создавшуюся в Варшаве обстановку угрожающей, о чем и счел необходимым частным письмом сообщить военному министру Сухомлинову. Но письмо, посланное по почте, попало в руки генерала Утгофа (начальника Варшавского жандармского управления), и это развеяло наивность Брусилова, полагавшего, что перлюстрация «больших русских генералов не могла касаться». Утгоф, тоже немец, прочтя письмо, сообщил его для сведения Скалону.

Брусилов насторожился до того, что в своих воспоминаниях написал: «Не могу не отметить странного впечатления, которое производила на меня тогда вся варшавская высшая администрация. Везде стояли во главе немцы: генерал-губернатор Скалон, женатый на баронессе Корф, губернатор — ее родственник, барон Корф, помощник генерал-губернатора Эссен, начальник жандармов Утгоф, управляющий конторой государственного банка барон Тизенгаузен, начальник дворцового управления Тиздель, обер-полицмейстер Мейер, президент города Миллер, прокурор палаты Гессе, управляющий контрольной палатой фон-Минцлов, вице-губернатор Грессер, прокурор суда Лейвин, штаб-офицеры при губернаторе Эгельстром и Фехтнер, начальник Привислинской железной дороги Гескет и т.д. Букет на подбор. Я был назначен по уходе Гершельмана и был каким-то резким диссонансом — “Брусилов”…»

Находясь в таком окружении, чувствуя повсюду явную и тайную измену, Брусилов не мог долго там оставаться. Неудобного, настойчивого, честного русского генерала, душой и телом преданного своей родине, постарались перевести в другое место. И 1913 год застал Брусилова уже в Киевском военном округе. Летом он получил приказ военного министра принять 12-й армейский корпус в Киевском округе. Численность корпуса, расквартированного по всей Подольской губернии, равнялась 50 тысячам человек. За месяц до начала Первой мировой войны корпус Брусилова был переформирован в 8-ю армию.