О Набокове и прочем. Статьи, рецензии, публикации - Николай Мельников

В «настоящем» детективе, выстроенном в строгом соответствии с каноническими правилами, мы имеем дело с конечным набором версий – он включает и правильную. В «Соглядатае» же одна версия тут же опровергается другой, так что образ Смурова остается все таким же зыбким и неопределенным. Ключ к тайне Смурова, как и к любой другой, неповторимой, ни на кого не похожей, не равной самой себе человеческой индивидуальности, – этот ключ так и не будет найден.

В повести «Соглядатай» Набоков использовал классическую детективную формулу как кривое зеркало из комнаты смеха, чтобы более точно отразить неопределенность, алогичность и таинственность человеческого «я».

***

Примерно то же самое можно сказать и о первом англоязычном произведении Набокова – романе-загадке «Истинная жизнь Себастьяна Найта» («The Real Life of Sebastian Night»), написанном в 1938–1939 годах во Франции и изданном в декабре 1941-го, уже после переезда писателя в Америку.

Подобно «Граненой оправе» – литературному дебюту Себастьяна Найта, набоковский роман, пользуясь изысканно-витиеватым слогом героя-повествователя В., «взлетает в высшие сферы серьезных чувств <…>, отталкиваясь от тонко пародируемых штампов литературной кухни»88, – в данном случае от «кухни» детективной литературы.

Несмотря на отсутствие важнейшего компонента детективной формулы – преступления, роман написан с учетом сложившихся законов детектива, и, на первый взгляд, Набоков строго соблюдает «правила игры», главная цель которой – «создать напряженность, увлечь читателя извилистыми ходами сюжета, натолкнуть его на ряд ложных догадок, с тем чтобы затем поразить эффектом неожиданной развязки» (Д. Жантиева).

Этим условиям в полной мере соответствует повествование набоковского романа: оно предлагает вниманию читателя захватывающее расследование, которое предпринимает герой-повествователь, решивший написать книгу об «истинной» жизни своего сводного брата Себастьяна Найта.

Новоиспеченного биографа не смущает то обстоятельство, что к моменту написания книги он не в состоянии составить цепочку хоть сколько-нибудь связных воспоминаний о недавно умершем брате, чей образ представляется ему в виде сумятицы «считаных ярких пятен», запечатлевшихся в памяти, напоминая «случайные кадры, выхваченные ножницами из кинофильма и ничего общего не имеющие с нитью драмы».

Настойчиво пытаясь воссоздать из осколков разрозненных впечатлений, смутных воспоминаний и противоречивых свидетельств цельный образ Себастьяна Найта, повествователь тщательно вычитывает биографический подтекст в книгах своего брата, ловит в них «редкие проблески личных признаний» и в то же время с дотошностью заправского сыщика разыскивает немногих Себастьяновых знакомых, способных добавить хотя бы одну драгоценную черточку к создаваемому портрету.

Скупой на подробности Себастьянов приятель по Кембриджу; уклончивый и скользкий мистер Гудмэн (оказавшийся пронырливым литературным дельцом и, ко всему прочему, конкурентом героя-повествователя, автором наспех состряпанной биографии «Трагедия Себастьяна Найта»); художник, как-то изобразивший Себастьяна в виде Нарцисса, пристально смотрящего на водяную гладь озера; Наташа Розанова, первая любовь будущего писателя, волею судьбы также оказавшаяся в эмиграции; мадам Лесерф, она же – Нина Речная, ради которой ослепленный страстью Себастьян бросил любящую его Клэр Бишоп, – эти и другие свидетели, которых, колеся по всей Европе, разыскал неутомимый набоковский следопыт, дают весьма куцые и противоречивые показания, так что вместо чаемого портрета, с тщательно прописанными деталями и умело наложенной светотенью, у В. получается небрежно набросанный эскиз.

Вновь, как и в случае со Смуровым, мы сталкиваемся с разноголосицей мнений и причудливым переплетением несходных друг с другом версий. Почти каждый из героев романа имеет особое мнение о его «истинной» жизни, так что «чем дальше мы продвигаемся в поисках Себастьяна, тем меньше о нем знаем»89.

В книге мистера Гудмэна – ее пристрастному язвительному разбору повествователь уделяет целую главу – Себастьян Найт практически лишается неповторимо-индивидуальных черт и загоняется под трафарет «типичного представителя» «потерянного» послевоенного поколения.

Сам же В. предлагает, естественно, совершенно иную версию Себастьяна. Книгу, которую он создает по ходу развития сюжета, смело можно было бы озаглавить «Триумф Себастьяна Найта». Старательно, хотя и не всегда удачно, затушевывая все отрицательные черты своего героя, порой даже умиляясь его недостаткам и слабостям, свирепо терзая «недальновидных» и «нерадивых» критиков, которые когда-то недооценили найтовские шедевры, повествователь порой превращает биографическое исследование в восторженный панегирик – столь же далекий от объективной истины, как и велеречивый опус мистера Гудмэна.

В романе (наряду с «Соглядатаем» – одном из самых полифоничных набоковских произведений) дается еще одна точка зрения на Себастьяна Найта. Принадлежит она обворожительной мадам Лесерф, выдающей себя за хорошую знакомую и поверенную в любовных делах той самой La Belle Dame Sans Merci, которая, подобно героине знаменитой баллады Китса, не раз упоминаемой в романе, разбила сердце впечатлительному Себастьяну Найту. В изображении мадам Лесерф (как выясняется чуть позже, она и «охочая до развлечений красотка», Себастьянова роковая любовь, – одно и то же лицо) Себастьян предстает угрюмым и претенциозным занудой, который (в духе лермонтовского Грушницкого) «слишком был поглощен своими чувствами и мыслями, чтобы понимать чувства и мысли других людей». По ее мнению, Себастьян – это «утонченный холодный умник», которого необоримые женские чары заставили-таки потерять свою спесь – «опуститься на все четыре лапы и завилять хвостиком».

И как ни возмущается герой-повествователь игриво-насмешливым рассказом очаровательной кокетки, выставляющей объект его преклонения в довольно неприглядном виде позера и сноба, уничтожить, перечеркнуть этот портрет, равно как и привести образ Себастьяна к единому и общезначимому знаменателю, монополизировать право на «завершающее слово» о нем, он не в состоянии. «Ветреная капризница», у которой «один из самых замечательных писателей своего времени» очень скоро стал вызывать лишь приступы томительной скуки, имела полное право на собственную версию Себастьяна Найта – как и сам В., как и Гудмэн, как и любой другой имярек, в чьей душе он оставил неизгладимый отпечаток.

Человеческая душа – «всего лишь способ бытия, а не какое-то неизменное состояние» – именно эта мысль венчает поиски героя-повествователя, усвоившего, по его мнению, одну из важнейших тайн человеческого существования, смысл которой заключается в том, что «всякая душа станет твоей, если уловить ее биение и следовать за ним».

Однако, придя к этому важному выводу, повествователь так и не смог выполнить задуманное – вопреки всем правилам детективной игры ключ к тайне Себастьяна Найта так и не был найден.

Более того, еще до этого несколько обескураживающего финала, по мере развития действия, в голове у читателя все больше и больше растет сомнение: существовал ли Себастьян Найт на самом деле, не вымысел ли он героя-повествователя и, наконец, не пишет ли неутомимый В. (то есть сам Найт) вместо биографии хорошо замаскированную автобиографию, выдавая себя за несуществующего сводного брата.

Оснований для подобного рода подозрений более чем достаточно. Начнем с того, что в своей биографии мистер Гудмэн ничего не говорит о существовании сводного брата Себастьяна Найта. Дважды упоминая об этом обстоятельстве (в первой и шестой главах), повествователь уже в самом начале романа горько жалуется на то, что может показаться читателю «каким-то ложным родственником, говорливым самозванцем».

О тождестве Себастьяна и В. говорят и незыблемая уверенность повествователя в романтической исключительности и гениальности «одного из самых замечательных писателей своего времени», и неумеренные дифирамбы его писательскому мастерству, ненавязчиво перерастающие в пышную рекламу, и исступленная ненависть к литературным противникам Себастьяна – «эти кувшиные рыла глумились над его гением…», – и, наконец, постоянные заявления о духовном родстве с предметом исследования, – о «внутреннем знании его характера», о том, что все Себастьяновы книги он знает так, «будто написал их сам».

Еще одна важная причина, позволяющая отождествить биографа с предметом его исследования: по сюжету и композиции «Истинная жизнь Себастьяна Найта», автором которой является В., отчасти повторяет «Граненую оправу» – первый роман Себастьяна Найта, в котором пародийно обыгрываются штампы классического детектива.