ВОССТАНИЕ В ПОДЗЕМЕЛЬЕ - Хаим Зильберман

– Не с женой спит!

– Двинь его хорошенько, чтобы замолчал!

Я вам вот что скажу: и до этого плена каждому из нас случалось идти нелёгким, а порой и опасным путем. Иной раз, оступившись, шагнешь в трясину и чувствуешь, что засасывает тебя, – вот-вот и силы кончатся, дышать нечем, кровь стынет… Вокруг не видно ни единой светлой щелочки, рука не находит опоры в пустом пространстве. Всё крепче сковывает душу тоска… Что делать? Откуда ждать поддержки? Тут бы прочитать молитву да сказать – аминь! Так, кажется? А ты вдруг находишь в себе нечеловеческие силы, делаешь неожиданно для самого себя дерзкий прыжок – и трясина оказывается где-то позади. Под ногами твёрдая земля, а над головой светлое, прозрачное небо. Это не фантазия, прошу пана. Это бывает с каждым из нас, только по-разному. Вот и возникает вопрос: что же это такое, то, что в самый трагический миг приходит к тебе на помощь, заставляет поверить в свои силы, в возможность спасения?

Или, скажем, так: в серый, слякотный день мы с вами выходим на дорогу. Неуютно и холодно на душе, тоскливы и мрачны мысли, и дорога выглядит скучной и бесконечной. Но вот облака расступились, выглянуло солнце. Мы поднимаем головы и вспоминаем вдруг, что скоро конец зиме, а впереди – весна, яркая и тёплая. На душе становится светло, шагать уже легче, и дорога не кажется больше бесконечной.

Разве нам не было известно, что вырваться из трясины можно, только сделав над собой усилие, совершив смелый и дерзкий прыжок? Разве мы не знали, что после зимы приходит весна? Разве мы забыли, что даже в самый холодный и ненастный день над нашими головами пылает большое и щедрое солнце? Мы всё это знали! Но так уж создан человек… Душа требует, чтобы в холодные, ненастные дни её согрела мысль о весне, чтобы в трудную минуту ей подсказали, как найти в себе силы, чтобы избавиться от надвигающейся беды, а в моменты великой тоски напомнили ей о большой жизни. Бросьте в меня камень, если я вру, когда утверждаю, что без этой поддержки и отважному человеку не выбраться из трясины!

Куда я веду? Прошу пана, поймите меня правильно: коротенькое и, казалось бы, никого ни к чему не обязывающее сообщение из цеха оттисков согрело наши усталые души, напомнило о том, что мы – люди и, поскольку это так, мы можем и должны найти в себе силы, чтобы бороться за человеческую жизнь!

Мы знали о Ленине не только понаслышке. Не берусь утверждать, что каждый из обитателей нашего печального общежития носил его образ в своём сердце, но все мы, за исключением разве двух-трёх человек, знали, верили, что это имя связано с глубочайшей верой в человека, что все честные люди произносят его с благодарностью и надеждой.

И подобно тому, как горячие лучи солнца, пробившись сквозь толщу облаков, согревают усталого и продрогшего путника, так и наши сердца согрела короткая надпись на крошечной алюминиевой пластинке – надпись, на которой стояло это имя.

Ночью собрался комитет.

Может быть, вам не так уж интересно слушать обо всех разговорах, которые мы вели по ночам. Но этот разговор был особенный. Так уж получилось, что встреча с самого начала приняла какой-то сурово-деловой характер, и поэтому продолжалась она совсем недолго. Прежде всего мы сразу же договорились, что последуем примеру наших друзей из цеха оттисков и, если к нам поступит работа, связанная с известным уже заказом, не станем её выполнять.

Вася, до тех пор молча наблюдавший за нами, кивнул в сторону спавших на нарах людей и коротко спросил:

– А они?

Мы оглянулись. Вот она, наша камера. Свет прожекторов направлен прямо на нары, на санитарный угол, который служит нам ночью уборной, а утром и вечером умывальной, на цементные стены, покрашенные в чёрный цвет, на потолок, по которому протянулись вентиляционные трубы. На нарах спят люди – наши товарищи.

– Без них все наши решения выеденного яйца не стоят! – продолжал Вася. – Тогда уж лучше не начинать.

Все молчали. Возразить было нечего.

В противоположном от нас углу, на вторых нарах, сидел Пророк, как обычно уставившись глазами в одну точку. На этот раз взор его, какой-то особенно страшный и дикий, был устремлен в нашу сторону. Неприятное чувство овладело мной. Мне вдруг почудилось, что в камере стало сыро и холодно.

– Не все люди пойдут за нами! – после долгого молчания сказал наконец Шарль. – Как быть с теми, кто не захочет?

– Если не захотят идти с нами, значит, пойдут против нас! – запальчиво сказал Али.

– Ничего у них не выйдет! Помет не остановит течения! – заметил Цой.

– Может случиться, что нашему цеху не передадут заказ, – сказал Вася. – Но, если другие цеха начнут забастовку, мы также должны прекратить работу. Надо оповестить людей. Надо, чтобы они знали о решении комитета и были готовы его выполнить.

Вася окинул взглядом стены камеры, посмотрел в сторону санитарного угла, где на чугунной решетке восседал один из «капуцинов», потом поднял голову к потолку, по которому были проложены трубы.

– Наша забастовка должна застать врасплох начальство, но не нас! – немного помолчав, продолжал он. – Надо быть готовыми ко всему. На случай, если выключат свет, – а этого следует ожидать, – раздобудем солярки: в цеху и на складе есть несколько бочек; там же найдётся и пакля. Солярку можно налить в алюминиевые формы, скрутить фитиль из пакли – и никакая темнота не страшна. Кроме того, необходимо запасти воды в мастерской, в общежитии, в бане – везде, где это будет возможно. Баки, шайки – вся удобная посуда должна быть налита водой… За нас этого никто не сделает!

Подумав немного, он добавил:

– Начнём собирать хлеб. Каким бы скудным ни было наше питание, всё же придётся кое-что откладывать. Я предлагаю начать с пайка, который мы получаем на ужин. Будем собирать этот хлеб. Вначале только мы, члены комитета, а там, надо думать, к нам присоединяться и остальные.

Мы слушали молча и думали о том, что надвигается чёрный день. Оказывается, и в нашей жизни возможен «чёрный день»… Значит, мы не испили ещё чашу, не пережили всего, что отпущено нам судьбой.

Вася умолк, но каждому из нас было ясно, что не всё ещё сказано. Конечно, очень важно обеспечить подземелье водой, светом, хлебом. Сумеем ли мы только это сделать? Хватит ли у нас сил?.. Мы замахивались на самого дьявола и прекрасно понимали, что никаких запасов солярки, воды и черствых корок не достаточно для того, чтобы вступить в этот неравный бой.

– Надо думать, – сказал Вася после длительного молчания, – надо думать, кое-кто придёт нам на помощь.

На этом разговор закончился. Мы разошлись по своим местам. Теперь каждый в одиночку думал о том, что нам предстоит делать в ближайшие дни, а может быть, и часы. Было ясно, что наступал критический момент – надвигались такие события, о которых, если говорить откровенно, я лично и думать боялся.

В моих ушах всё ещё звучали последние слова Васи: «Надо думать, кое-кто придёт нам на помощь». Кто они, те, о ком Вася так туманно выразился – «кое-кто»? О ком он говорил?

Я лежал и думал о человеке, который помог мне стать членом комитета. Теперь уже я не сомневался в том, что он – один из тех, от кого можно было ожидать помощи. Благодаря ему мы узнали о том, что делалось в мире.

Мы все знали в лицо коменданта цеха, высокого, статного молодого человека с совершенно седой головой и продолговатым смуглым лицом, кое-где прорезанным морщинами. Как ни странно, лицо его, несмотря на многие месяцы, проведенные в подземелье, всё ёще выглядело свежим. В глазах, грустных, постоянно чем-то озабоченных, горел затаённый огонек, а при взгляде на его яркие губы, чуть тронутые какой-то тенью улыбки, сердце щемило от тоски. Никому из нас не было известно ни его имя, ни то, как он к нам относится. Мы почти никогда не слыхали его голоса, не видели его в мастерской; знали только, что он находится рядом с нами, за стеной, в своей каморке. Никто из нас не переступал порога этой каморки. Да если говорить откровенно, нас, заключённых, она не особенно интересовала, поскольку в ней пребывало начальство, носившее ту же форму, что и Фогель, и Кранц, и все наши мучители.

Вполне возможно, что только я один проявлял интерес к находившемуся в ней человеку.

Однажды комендант исчез. Это случилось на второй день после того, как был уведен Курт. Когда мы на следующее утро пришли на работу, нас принимал от конвоя другой комендант. Так продолжалось несколько дней, а потом – помнится, это было после работы, – когда мы уходили из мастерской, нас опять проверял прежний комендант.

Заключённые не очень обрадовались его возвращению. То ли их настораживало доверие, которое оказало коменданту начальство, снова вернув его в наш цех, то ли раздражал странный, какой-то незрячий взгляд, каким он смотрел, когда конвойные обыскивали заключённых, прежде чем увести в камеру, то ли выводила из себя молчаливая замкнутость коменданта. А, кроме того, в наших условиях любая смена, не то что начальства, а даже конвоира, представляла интерес. Возникала надежда: а вдруг новый начальник или конвоир окажется разговорчивым и от него можно будет узнать какую-нибудь новость? Может быть, он сообщит нам о том, что начальство намерено изменить существующие порядки? У нас говорят: «Пусть будет горше, лишь бы по-иному!»