Призвание – режиссёр. Беседы с режиссёрами российского кино - Всеволод Коршунов

она окончательно сложится, важно посмотреть, как небольшие изменения отражаются на целом и как вообще работает это целое. И это такой нервный процесс.

В самом конце, когда показываю картину, очень внимательно слушаю, что мне говорят, но не могу сказать, что следую всегда. Надо слушать, но ни в коем случае нельзя относиться к этому как к истине в последней инстанции. Есть люди, которые точно видят какие-то важные вещи и могут подсказать. Я, кстати, в этом смысле не очень хорош: легко отношусь к частностям, мне важно, есть ли тут целое впечатление, и часто, если у меня его нет, я не могу точно сказать, почему нет или что мешает. Есть люди, которые могут это определить. Они смотрят как бы в удвоенном режиме: с одной стороны, есть эмоциональное впечатление, а с другой – анализатор работает.

С женой Наташей в монтаже мы как одно существо. Она собирает материал во время съемок, и, когда я приезжаю, есть если не сборка, то какая-то сложенная вещь. Дальше мы начинаем работать. Мне хочется приходить каждый день, но я просто могу помешать. Наташа в материал закапывается без меня. Что это значит – я прихожу на монтаж? Это специфическая история. Вместе что-то смотрим и понимаем: здесь надо поменять. Дальше я сижу час на диване, а она что-то монтирует. При этом даже голос из-за плеча может мешать. Надо дать Наташе дойти до какого-то промежуточного результата, а потом говорить. Когда бывает, что она еще что-то клеит, а мне кажется, что это уже не туда, и я начинаю говорить это ее сбивает. Это тоже непростая история. Работаю на монтаже очень плотно, но стараюсь себя сдерживать, чтобы не мешать.

Ругаемся, конечно, не все так идеально. Процесс процентов на тридцать состоит из этой ругани. Наташа меня выгоняет из монтажной, потому что ее выгонять бесполезно. Я ничего не умею и этого лишен. Когда была пленка и пресс, это было опасно для жизни, сейчас проще. Это не тихий кабинетный процесс, а довольно бурное нездоровое предприятие.

Формально последнее слово остается за мной. Но поскольку она еще и жена, то может зайти несколько дальше, чем если бы был приглашенный профессионал: «Я этого делать не буду» или «Нет, сначала посмотри вот так». Так или иначе, монтаж – процесс соглашения. Это работа, и все прекрасно понимают, что мы и ругаемся, и миримся, и бегаем по потолку от счастья, когда все хорошо складывается. Здесь никаких сложностей нет.

«Орду» мы долго монтировали, полгода где-то. Большая, длинная картина, и плюс еще приходит графика. Ее вставляешь, с ней самой долго работаешь – это тоже входит в монтажный период. И она тоже меняет что-то, когда появляется. В «Миннесоте» мы с последними десятью минутами долго сидели, потому что по-разному складывали финал – так-сяк-эдак, мешали, отдельно ставили сцены, еще что-то. Монтажные варианты не считаю и не могу сказать, сколько их было.

Режиссер – это человек, который всем завидует

Он ничего не умеет и завидует всем, кто умеет. Когда идет репетиция и что-то хорошее получается, завидует артистам. В подготовительный период, если все складывается со сценарием, смертельно завидует сценаристу. Иногда, когда снят кадр, а он в изображении больше, чем видишь глазом и чем сам снимал, в этот момент, естественно, сходишь с ума от зависти, одновременно от любви и ненависти к оператору. Ко всем понемногу.

Режиссер ставит задачи и принимает решения. Сравнение режиссера с дирижером, наверное, достаточно точное, но слишком красивое, пожалуй. Я бы его из филармонии куда-нибудь на землю опустил. Может быть, точнее сказать, что режиссер – прораб.

В режиссерской профессии важна внятность. Насколько непростыми и абстрактными ни были бы те материи, по которым снимаешь, это все равно нужно перевести в «пожалуйста, пройдите отсюда туда и возьмите чашку левой рукой». Внятность помогает соединить высокие материи с тем, как их передать через простое действие. Еще в режиссерской профессии важна эмоциональность. Чтобы почувствовать заряд истории, перевести его в сцену, заразить людей, с которыми работаешь, теми чувствами, которые испытал при прочтении.

Чувство юмора очень помогает. Вряд ли оно обязательно для режиссера, но, в принципе, вещь полезная, потому что бывает очень важно сбивать пафос в первую очередь с самого себя, да и с коллег тоже иногда нужно. Могу представить ситуацию, когда не будет юмора и смеха, а результат будет интересен. Более того, знаю много ситуаций, когда юмор и смех были на площадке, а потом все не так хорошо получилось в материале. Поэтому чувство юмора – это больше какая-то личная история. Я люблю юмор и пытаюсь именно его использовать в фильмах. Мне и в работе это помогает.

Оксана Бычкова

«Никто не может повышать голос на площадке»

Мы выросли на хорошем русском кино

У меня не было никогда мечты стать режиссером. Более того, я считала, что это какие-то великие люди и надо обладать какими-то мегаспособностями. У меня не было ни мечты, ни планки высокой. Моя одноклассница собиралась поступать во ВГИК на режиссуру. Мне казалось, что это нереально, как-то сразу это отсекалось. Сразу после школы мне не удалось поступить на романо-германский факультет со своим хорошим английским. Получилось так, что репетитор по английскому, друг, предложил мне работу на телевидении, помощником режиссера. После школы, в семнадцать лет, я попала на телевидение, и там как-то сразу меня взяли в оборот. Компания молодых людей, читающих книжки «Бергман о Бергмане», «Бунюэль о Бунюэле». Все это ходило по рукам, все мечтали написать хоть какой-то короткий сценарий. Некоторые учились заочно во ВГИКе или в Киеве, в университете театра, кино и телевидения имени И. К. Карпенко-Карого. Попала в такую среду, и тогда уже мысли о режиссуре стали появляться.

Папа мой – капитан дальнего плавания, очень часто забирал меня с собой в рейсы. У них каждый день с пленки показывали кино в кают-компании. Вечером меня в это время укладывали спать, а утром для тех, кто был на вахте во время просмотра, был повтор. Мне было лет восемь, смотрели «Сибириаду». Я сидела с открытым ртом – таких фильмов еще не видела. Это было очень сильное впечатление и по картинке, и по музыке, и как это все происходило. Когда я стала постарше, появились видеокассеты, видеосалоны. Папа привозил видеокассеты из рейсов, они записывали там, на судне. Одна из первых кассет, которую я посмотрела,