Пистоль и шпага - Анатолий Федорович Дроздов

под Смоленском это помогло.

Багратион и начальник штаба переглядываются. Думайте, господа генералы, думайте – это полезно.

– Светлейший не даст подкреплений, – качает головой Багратион. – Не поверит. Он ожидает удар справа, вокруг Горок самые сильные укрепления.

– Попросите у Кутайсова артиллерию, – говорю уверенно. – Половина ее сейчас в резерве. Пусть даст пару сотен пушек – лучше единорогов. Их задача – подавить батареи неприятеля. Выйдет – не сдадим укреплений.

Генералы смотрят на меня во все глаза. Я только что дал совет стратегической глубины и, возможно, такой же глупости. Но молчать не могу. Кутайсов в моем времени погиб еще утром – полез в бойню на Курганной батарее. Самое дело для артиллерийского генерала – шпажонкой махать. Нового начальника артиллерии назначить не сподобились, и треть русских орудий в Бородинской битве простояла в резерве, в то время как французские расстреливали наши шеренги практически безнаказанно. Оттого у армии, оборонявшей позиции, потери случились больше, чем у наступавших французов.

– Стоит попробовать, – говорит Сен-При. – Двести пушек не даст, но сотню возможно.

– Нужно подготовить для них позиции, – кивает Багратион и склоняется над картой.

Ну, вот, конструктивный разговор…

– Разрешите идти, ваше сиятельство?

– Идите! – машет князь рукой…

– Ты что? – обрушивается на меня Спешнев на улице. – Так дерзко! Я прямо похолодел. А если бы князь вспылил?

– Меня спросили – я ответил, – пожимаю плечами. – Не о том думаешь, Семен. Завтра, может, головы сложим, а ты про субординацию. Смерть, она не разбирает: рядовой ты или генерал. А смертей завтра будет много.

– Выживем! – крутит он головой. – В Смоленске хуже пришлось, и что? Уцелели.

Верит Семен в мою удачу. Мне бы так.

– Пойдем, доедим кашу, – предлагаю. – А то здесь не предложили. Жадные.

Семен хохочет. В его представлении получить кашу от генералов смешно. Хотя могли бы накормить. Завтра я их спасать буду – обоих. В моем времени Багратион получил на Бородинском поле тяжелое ранение в ногу, приведшее к смерти, а Сен-При контузило. Как буду спасать? Не скажу. Возможно, не получится, но попытаться стоит. Иначе никогда себе не прощу…

* * *

Спал я на удивление крепко. Проснулся на рассвете. Некоторое время лежал на шинели, прислушиваясь и всматриваясь. Окрестности заволок туман. Он стоял густой пеленой, скрывая предметы и людей уже в десятке шагов. Ну, так осень. По местному календарю, 1-е сентября. В моем времени Бородинская битва началась 26 августа, и утром был туман. Потом солнце разогнало его. Даты сместились, но это не повлияло на события. Осень в 1812 году выдалась теплой.

В молочной пелене слышно звяканье котелков и негромкий говор егерей. Дежурные сходили за водой, и сейчас будут варить кашу. Угадал: неподалеку, в бело-серой пелене блеснул красный отсвет костра. Достаю из кармана часы – четыре утра, даже четыре пятнадцать. Хотя, кто знает, сколько на самом деле? Точного времени здесь не существует, офицеры выставляют часы по хронометру командующего. Он здесь задает время.

Сажусь, наворачиваю портянки и натягиваю сапоги. Многие офицеры носят чулки, но мне такого не надо. Лучше портянок для сапог ничего не придумали. Чулок может сбиться и натереть ногу. Его нужно менять каждый день, иначе, заскорузлый от пота, даст тот же эффект. А вот портянка длинная, и на ней можно чередовать места, прилегающие к стопе. В советской армии, по словам деда, солдатам меняли портянки раз в неделю – и ничего, с ногами был порядок.

Из тумана возникает фигура в сером мундире и таком же колпаке. Пахом.

– Здравия желаю, ваше благородие! Умываться?

– И бриться тоже, – отвечаю денщику.

Пахом кивает и исчезает в тумане. А я пока сортир навещу. У нас с этим строго: специально отведенное место с вырытой канавкой и вбитыми с одной стороны через равные промежутки кольями. Это чтобы держаться, сидя в позе орла. Удивительно, как быстро я привык к походной жизни. Ночевки под открытым небом, сон на расстеленной попоне, под которую брошена охапка соломы или сена, иногда – и вовсе свежескошенной травы или еловых ветвей, мундир из сукна с нижним бельем из грубого полотна, пыль, мухи, нередко – отсутствие возможности помыться. В своем времени от такого «комфорта» взвыл бы, а тут ничего. Быстро слетает с человека цивилизация…

Возвращаюсь к бивуаку. Пахом уже ждет с ведром. Стаскиваю мундир, рубаху, наклоняюсь, и Пахом начинает сливать мне ковшом. Фыркаю, растирая воду по груди и спине – руки пока, слава богу, до лопаток достают. Денщик к таким умываниям уже привык, хотя иногда ворчит, что барин дурью мается. Каждое утро ведро воды ему подавай. Другие офицеры в походе неделями не моются, а рубахи меняют от бани до бани. Я не обращаю на это внимания. Не нравится – верну в фурлейты, а Пахому такой поворот – нож острый. Денщик – должность завидная, хоть и хлопотная. Тяжелое таскать не нужно, питание с офицерского стола, деньга опять-таки от щедрот барина перепадает. А что их благородие чудит, заставляя и денщика соблюдать гигиену, пережить можно. Рубашку офицера лишний раз постирать руки не отвалятся.

Пахом подает мне расшитое петухами льняное полотенце – стащил где-то в крестьянской избе. Растираюсь им до красноты кожи. Эта процедура вкупе с холодной водой прогоняет остатки сна. В завершение сажусь на попону, стаскиваю сапоги и остатками воды из ведра мою ноги. Мне сегодня много ходить, а чистые ноги – залог комфорта.

Пахом уносит в туман опустевшее ведро и возвращается с котелком горячей воды. Мебели у нас нет, сажусь на попону. Пахом становится на колени и мылит мне лицо, затем достает бритву.

Из тумана возникает зевающий Семен. Становится рядом и с интересом наблюдает, как денщик скоблит мои щеки.

– Решили побриться, Платон Сергеевич? – спрашивает задумчиво.

– Лучше сделать это самому, чем тебя побреют французы, – отвечаю словами летчика из старого фильма[21].

Семен хохочет над немудреной шуткой. Простые здесь люди: палец покажешь – смеются.

– Пожалуй, я присоединюсь, – говорит майор, садясь рядом. – Побреешь меня, Пахом?

– Извольте, ваше высокоблагородие! – кивает денщик, вытирая бритву тряпицей. – Воды и мыла в достатке.

Спустя час батальон вытягивается к Семеновской. Глухо стучат копыта коней, звякает амуниция, поскрипывают колеса лафетов. Вблизи выглядим грозно: три с половиной сотни егерей, восемь пушек. Но на фоне выстроившихся войск – букашка. Туман растаял, и видно, как поле сражения заполонили полки и дивизии. Парадная форма, начищенная амуниция, сверкающие штыки и пушки. Армия в виду врага хочет выглядеть достойно. Впрочем, у французов аналогично – в бой идут, как на парад.

Останавливаемся на околице деревни. Семен скачет в штаб за распоряжениями, я остаюсь с егерями. Командую спешиться и стоять вольно. До нас дело дойдет не скоро – французы еще не начинали.