Письма Г.В.Адамовича к З.Н. Гиппиус. 1925-1931 - Георгий Адамович

40

С А.Л. Волынским (которого она действительно неизменно называла его настоящей фамилией) Гиппиус в свое время связывали чрезвычайно сложные отношения. Подробнее см.: Письма З.Н.Гиппиус к А.Л.Волынскому/ Публ. А.Л. Евстигнеевой и Н.К. Пушкаревой // Минувшее: Исторический альманах. Вып. 12. Paris, 1991; Волынский А.Л. Русские женщины / Предисл., комм., публ. А.Л.Евстигнеевой // Там же. Вып. 17. М.; СПб., 1994; «А Fairy Tale of Love»? The Relationship of Zinaida Hippius and Akim Volynsky (Unpublished Materials) / Publication of Stanley J. Rabinovitz. // Oxford Slavonic Papers. 1991. New Series. Vol. 14. Р. 121–144. Немало материалов, относящихся к данной теме, собрано в кн.: Толстая Е. Поэтика раздражения: Чехов в конце 1880-х — начале 1890-х годов. М., 1994.

41

См. общие оценки Волынского у Адамовичам «Нельзя, да и не надо сразу же подводить итоги этому наследству. Оно сложно, почти хаотично. В нем много золота, но еще не промытого <…> забывалось, что Волынский коверкает и насилует русский язык, допускает неточности в цитатах и текстах, извращает факты, сам себя опровергает. Волынскому недоставало истинного знания, подлинной осведомленности…» (Адамович-2. С. 41–43).

42

Речь идет о начале воспоминаний Гиппиус «Задумчивый странник», где она говорила о соотношении личности и литературного; стиля В.В.Розанова: «Писанье, или, по его слову, “выговариванье”, было у него просто функцией. Организм дышит, и делает это дело необыкновенно хорошо, точно и постоянно. <…> между ощущением (или мыслью) самими по себе и потом этим же ощущением, переданным в слове, — всегда есть расстояние; у Розанова нет; хорошо, плохо — но то самое, оно; само движение души» (Гиппиус З.Н. Стихотворения. Живые лица. М., 1991. С.314). Ср. у Адамовича: «Ремизов запальчиво отстаивает в послании к Розанову его, розановский, а заодно и свой, ремизовский, стиль, т. е. разговорно-бессвязную, неупорядоченную речь в противоположность языку книжно-холодному, мертвенно-канцелярскому, ученому, “высокому”. Интереснейший и сложный вопрос! Хотелось бы когда-нибудь “поднять перчатку”, брошенную Ремизовым…» (Адамович-2. С. 56–57).

43

Федор Августович Степун (Степпун; 1884–1965) — философ и беллетрист. В 1926 жил в Дрездене.

44

Речь, судя по всему, идет о романе Д.С.Мережковского «Мессия», который начал печататься в СЗ (№ 27). В письме от 26 июля 1926 Адамович рассказывал М.Л.Кантору: «я ей <Гиппиус> прошлый раз говорил, что она может написать статью о Мережковском (ей хочется), не обращая внимания на зубоскалов, которые ее заподозрят в кумовстве. Она предложила Милюкову, и тот отказался. Зинаида и пала духом» (Письма в «Звено». С. 143). Ср. также примеч. 96.

45

Основание для датировки — дата публикации статьи Г.Иванова (см. примеч. 54).

46

Адамович несколько лукавит. В недатированном письме к МЛ. Кантору он говорил: «“Версты” я прочел и хочу о них что-либо написать. Гиппиус написала в “Посл<едних> нов<остях>” и теперь жалеет, что ей не предложили в “Звено”, потому что там ее сокращают и стесняют. Я напишу очень мирно, без злобы, которой у меня и нет. Поздновато, но ведь повинны в этом Вы: Вы собирались написать о них сразу, и так и оставили это намерение. Если бы я знал, что Вы еще напишете, я бы “Версты” оставил в покое. Но, кажется, Вы отказались от этого. Если нет, — не пожалейте денег на телеграмму, а, м<ожет> б<ыть>, можно и Вас, и меня пустить, ибо книг выходит мало, а это все-таки “том”, да и со знаменитостями» (Письма в «Звено». С.150). Его статья опубликована: Зв. 1926. № 186, 22 августа, С. 1–2.; Известен и отзыв Гиппиус о ней: «Володя <В.А.Злобин> говорил, что вам не нравится Адамович о Верстах. Я не нахожу, чтобы это было уж так плохо. Я ему говорила, что его беда — “arne flottante” <нерешительная душа. — (франц.)>; но у него уж такой “не боевой темперамент”, по его словам; кроме того — его связывало нежелание “отругиваться”» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.7).

47

Т. е. в газету «Последние новости». См.: Антон Крайний. О «Верстах» и прочем //ПН. 1926. 14 августа.

48

Имеется в виду статья: Ходасевич Вл. О «Верстах» // СЗ. 1926. Кн.29; перепеч.: Ходасевич В. Собр. соч. Т.2. С. 408–417.

49

См. в статье Адамовича: «Бунин, говоря о “Верстах”, заметил: “Книга дурного тона”. Каюсь в эстетизме: я с радостью прочел эти слова, так редко звучащие на нашем языке, в нашей, критике, и считаю их упреком верным и решающим. “Моветонство” “Верст” невыносимо» (Адамович-2. С.54). Гиппиус пересказала со своими комментариями этот фрагмент его письма в письме к В.Ф.Ходасевичу от 19 августа 1926 г.: «Адамович, по заказу Звена, также написал о Верстах; но, не зная моей статьи и боясь совпасть, — залез, говорит, в эстетику до слезливости. А кроме того — говорит, что боялся очень ругать, чтобы не подумали, что он бранится потому, что его выбранили. Словом, не предвижу ничего хорошего, да и он сам что-то слишком извиняется» (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.55).

50

Письмо Гиппиус, на которое отвечает Адамович, нам неизвестно, однако, судя по всему, изложенные там мысли близко сходились с теми, что были высказаны ею в различных письмах. Например, В.Ф.Ходасевичу 9 августа она писала:

«Оглупение мое — результат работы над ненормальной и непосильной задачей: написать о шайке Верст — все время думая не о ней, а о Милюкове. Две недели не спала и не ела, все изворачивалась, кучу бумаги изорвала, каждую мысль в 30 пеленок заворачивала, которые тут же и меняла опять… а результат — фельетон, себе самой противный, но в смысле Милюкова такой, что Дм<итрий> С<ергеевич> заставил меня его даже и не посылать. Я не писала «вольно» со времени «Общего Дела», и последняя вольная статья — первая в Совр<еменных> Зап<исках>. С тех пор пошла музыка другая — et voilia.»

(Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.50)

И в письме к М.М.Винаверу от того же дня:

Почти неделю была занята очень трудной работой и даже чувствую от нее некоторое отупение. Главное — трудной не по существу по той необходимости «приспособляться», к которой мне трудно привыкнуть. Какое все-таки счастье писать «вольно», думая о теме и не думая о «редакторе», — как я писала раньше (и как я писала статью о вас). И как иногда мучительно искать выражение для своей мысли не самое точное, но самое «мягкое», что называется — писать «с оглядкой», все время «мазать». Вот уже 4 года я в этом положении, и, кажется, придется прибегнуть к героическим мерам, чтобы еще сохранить остаток способностей к писанию: на некоторое время совершенно отказаться писать для печати, а писать, как я пишу стихи: ни для чего, просто потому, что пишется, и когда пишется, и никуда не отдавать. «Дневник в пустыне», как я говорю. Этот мой «писательский отъезд в санаторию» уже совсем на мази: от «Совр<еменных> зап<исок>» я уже формально отказалась на некоторое, неопределенное время, несмотря на дружеские узы, с ними меня связывающие. То же, само собою, сделается с «П<оследними> нов<остями>», и — скажу вам откровенно — что более всего жаль мне расстаться со «Звеном». Между мной и его редактором еще не было и тени конфликта; все, что я для него писала, — я могла быть уверена, что труды мои не пропадут. Но… тут же я сурово себе возражаю, что если санатория — то режим надо выполнять во всю меру; что, наконец, если я к «Звену» никогда не «приспособлялась», то ведь и нужды не было, ввиду тем, а также определенной формы, где мне, конечно, дана, внутри известных рамок, свобода.

(Письма в «Звено». С. 146–147)

11 августа она еще раз несколько подробнее написала Ходасевичу:

Я вам писала, что Д<митрий> С<ергеевич> смотрит на мою статью в смысле Посл<едних> Нов<остей> вполне безнадежно, и даже предлагал ее не посылать М<илюко>ву, уж скорее, говорит, Винаверу! Это предложение вызвало у меня «горькую усмешку»; однако с тех пор я имела сведения, что Звено было бы не прочь, если б я написала о Верстах. Это, конечно, по наивности, но все-таки… Теперь же все бесполезно, ибо нечто уже испугавшее М<илюко>ва — Звено физически не может принять (М<илюков> — редактор и Звена). Но получается такая глупая история, что моя попытка заколодила вас, да и самое Звено: Адамович ждет результатов со мной, и о Верстах пока в Звене воздерживается. (Он, конечно, сумеет «смазать» так, как мне не удалось, при всех моих усилиях.) В конце концов — при моем решении удалиться в писательскую пустыню или «санаторию» для восстановления умственных способностей, — я готова на все решительно наплевать и на мою статью в первую очередь. (Письма к Берберовой и Ходасевичу. С.51)

Однако «всенародного» объяснения, несмотря на убеждения Адамовича, Гиппиус так и не написала. Более того, 11 сентября она признавалась в письме к Винаверу: «признаю, что рассердилась, погорячилась, и что если удаляться в пустыню — то надо тихомолком, исподволь и без объявления причин… Ну, дальше будет виднее» (Письма в «Звено». С. 151). Сотрудничества в парижской печати она не прекращала.