Дорога на Мачу-Пикчу - Николай Дежнев

— А то садись, навестим вместе твою матушку…

Щека моего невольного собеседника дернулась, но глаза он все — таки приоткрыл, бросил ленивый взгляд на машину:

— На этой твоей фитюльке?.. Туда грузовики проехать не могут, их тракторами таскают! Деревню нашу года три, как из живых вычеркнули. Провода, какие не успели снять, скрали, они теперь без надобности.

Сказано это было таким ровным и бесцветным голосом, как если бы говоривший полностью одобрял принятые администрацией района меры. Дело известное, дальние деревеньки вымирали, оставшихся жителей, преимущественно старух, свозили в одно место, но пока еще не на погост.

— Мать, выходит, керосином пробавляется! — не унимался я, подстраиваясь под его неспешный говорок.

Он нехотя кивнул:

— Им, чем же еще.

— Так, может, ей пару канистр и забросить? Приехали бы, как люди, в гости, приняли опять же по стакану…

Не ожидавший такого поворота разговора, мужичок оживился. Достал из кармана ватника спички и поджег недокуренную папиросу. Выпуская в сырой воздух дым, принялся рассуждать вслух:

— Телегу мы в два счета спроворим, телега с лошадью не проблема! Поставить за них Василичу придется, не без того… — глянул он на меня вопросительно и я с готовностью подтвердил его решение. — Зато загоним к нему во двор твою тачку, будет не без пригляду. Тебя как звать-то? Меня Колькой!

Разом преобразившись, Николай стал суетливо деятельным.

— Вот такой я человек, — приговаривал он, направляясь энергичным шагом к призывно распахнутым дверям магазина, — если другу надо, в лепешку разобьюсь!

Другу было надо, тем более, что этот друг выразил в моем лице готовность полностью финансировать экспедицию. Переговоры с Василичем прошли более чем успешно, после чего, закусив, Колька запряг кобылу. Сам хозяин сделать этого уже не смог бы. С исторической встречи не прошло и полутора часов, а мы, затарившись провиантом, уже бодро трусили рысцой по тракту. Весело позванивали бутылки, застоявшаяся лошаденка звонко перебирала копытами. Возница, на манер ямщика, что-то напевал, но, лежа ничком на соломе, слов песни разобрать я не мог. Колька оказался прав, ливень так и не собрался, но висевшая в воздухе водяная пыль оседала на лице и на волосах. Достаточно было провести по лбу ладонью, как она становилась мокрой.

Так споро и беззаботно мы покрыли километров пять, после чего дорога резко преобразилась и конь наш, растеряв кураж, самостоятельно перешел на шаг. Теперь, прыгая на ухабах, телега двигалась вперед на манер бросаемого океанскими волнами парохода. От бортовой качки меня легко мутило и я со злостью думал, что последний раз до нас здесь проходили поляки во главе с Мнишками и уже тогда остерегались называть эти рытвины дорогой. После получаса такой езды, сознание начало мерцать и, вконец убаюканное, отлетело в другие края, оставив мое бренное тело обретаться на грешной земле. Глаза окончательно закрылись, когда же я с трудом разлеплял веки, то видел вокруг себя одну и ту же картину. Подступивший со всех сторон белесый туман окружал стеной и мне казалось, что мы остались одни во Вселенной и, покинув пределы родной Земли, плетемся, бросив вожжи, унылым Млечным Путем. Позади лежала вечность и вечность расстилалась впереди, и эту вечность нам предстояло коротать. Веки мои наливались свинцом и падали, и мир снова переставал существовать…

Дремавший, свесив голову, Николай иногда просыпался и, удивительным образом, продолжал свой рассказ с того места, на котором впадал до этого в забытье.

— Маманя моя, — говорил он, делая между словами длинные паузы, — жительствует в деревне безвылазно… Окромя ее там никто не живет… Летом с детями наезжают, только без электричества что за жизнь… — голос его постепенно затихал, Колька умолкал, но по прошествии времени вновь возвращался к действительности: — Домов осталось с дюжину… дров на зиму не напасешься… керосина не накупишься…

В одно из таких пробуждений я поинтересовался:

— Не заблудимся?..

Возница мой только усмехнулся, сказал, здесь другой дороги нет, а лошадь ученая, сама довезет, ей, поди, тоже неохота среди поля ночевать. От него за версту несло перегаром и едкой махоркой. Кобыла наша, несмотря на ученость, а возможно благодаря ей, спала на ходу и, если и перебирала ногами, то исключительно по привычке и чтобы не упасть. Под колесами умиротворенно чавкала грязь, остро пахло сырой землей. Эх тройка, птица тройка, — повторял я про себя в ритме качки, — куда же ты, родимая, тащишься?..

Заветного поворота все никак не случалось и я совсем было потерял надежду, как вдруг лошадь свернула направо и, прибавив шаг, пошла только что не рысью. Проснувшийся возница стряхнул дремоту и, пройдясь для острастки по ее тощему крупу вожжами, как-то по былинному гикнул:

— Ходи веселей, волчья сыть!.. Во мамаша-то удивится, — повернулся он ко мне, желая, чтобы и я разделил его радость, — родный сын пожаловал, да не один, а с другом! Это ж какой ей будет праздник…

Между тем уже порядком начало смеркаться. Предвещая скорую темноту, окружавший нас туман пропитался густым серым тоном. В деревеньку въехали, когда небо над головой немного расчистилось и на нем проступили едва различимые, бледные звезды. Должно быть к холоду, пояснил Колька и зябко передернул плечами. По сторонам короткой и широкой улицы стояли покосившиеся избы. Своей чернотой и безысходностью они напоминали кладбищенские памятники. Только в самом конце деревеньки светилось желтоватым единственное оконце. Встречать гостей выскочила с лаем большая лохматая собака. Сгорбленная старуха ждала нас на крыльце. Приезду сына она была рада и, пока мы переносили в избу канистры с керосином и продукты, все старалась, будто невзначай, до Николая дотронуться. Человек я не сентиментальный, но трудно было не заметить, как любит она свое непутевое чадо, как его жалеет. При взгляде на них, у меня возникло ощущение, что я попал в какой-то другой мир, в котором исповедуют утраченные в столицах истины. Даже время здесь шло иначе. Вчерашний день с его перипетиями и сегодняшнее утро отдалились и принадлежали уже какой-то иной реальности, не имевшей с тутошней ничего общего. Не знаю почему, но мне вдруг стало очень больно. Нищета всегда вызывает у людей чувство стыда, а еще мне казалось, что матери и сыну я что-то должен.

Пока варилась картошка, закусывали солеными грибками и той снедью, что мы с Николаем набрали в магазине. За столом сидели при свете старой лампе, в спертом воздухе висел запах керосина. Фитиль коптил, сняв стеклянный колпак, Колька подровнял его большими портновскими ножницами. По случаю праздника Тимофевна достала из погреба шмат сала.

— Что ж ты масла-то, ирод, не привез, — ругала она сына, но совершенно беззлобно, — ведь не допросишься! Жди теперь, когда следующий раз заявишься…

— Забыл, мать, из головы вылетело! — гудел в ответ Николай.

В доме матери он приосанился и вел себя хозяином. Когда только еще садились за стол, старуха немного конфузилась, посматривала исподтишка то на меня, то на сына, но выпив рюмку водки почувствовала себя свободнее. Водянистые глаза ее ожили, морщинистое лицо разгладилось. За версту было видно, что в своем Николаше она души не чает, то капустки квашеной ему подложит, то тарелочку с крупно нарезанной колбасой пододвинет поближе.

— Зря ты, Глеб, сюды приехал! — говорил между тем Колька, солидно отодвигаясь от стола. — Мы люди тутошние, привычные, нам все нипочем, тебе-то что здесь понадобилось? Да нет, ты чего плохого не подумай, мы с маманей тебе рады, — дотронулся доверительно до моего плеча, — а все одно непонятно…

Взял степенно в руку бутылку и разлил по граненым стопкам водку. Подчеркнуто аккуратно вернул ее на место, будто хотел сказать, что вопрос задан не праздный и на него желательно получить обстоятельный ответ.

Надо было что-то решать. Без помощи местных не обойтись, прикидывал я, притворяясь, что поглощен разминанием подоспевшей картошки, но и вдаваться в подробности дела желания, по известным причинам, у меня не было. Если самому не удастся найти завещанный дядей дом, придется ехать в сельсовет, а это привлекающая к себе внимание суета, ее хотелось бы избежать. Лучше уж поговорить с Колькой, он, как никто другой, должен быть в теме.

— Давай-ка перед горячим! — предложил я, поднимая стопку и чокаясь с хозяевами. Выпил, крякнул, закусил по классике соленым огурчиком. — Чего приехал, говоришь?.. Есть одно маленькое дельце… — навернул не спеша картошки, приправив ее подсолнечным маслом. — Был у меня дядя, старикан добрый, тихий, да вот недавно взял и отдал Богу душу. Оставил мне домишко с землей соток двадцать… — я, как бы невзначай, глянул Николаю в глаза. — Хочу взглянуть на свои новые владения…

— Так может помянем дядю-то? — понял меня по своему Колька. — Сам говоришь, мужик был стоящий…